— Ох, какая жалость! — воскликнула Белла. — Мне бы так хотелось увидеть ее в действии.

— Кстати, клянусь Богом, он сделал не только это, — добавил Росс, оглядываясь вокруг после двенадцати лет отсутствия. — Это совершенно новый город! Вся эта часть. Вот Дуайт удивится, когда увидит.


III

Британское посольство располагалось на улице Фобур Сент-Оноре. Огромное красивое здание когда-то принадлежало принцессе Полине Бонапарт и лишь недавно перешло в руки британцев — его приобрел Веллингтон от имени британского правительства. Говорили, что за особняк заплатили почти миллион старых франков.

Они свернули к высоким открытым воротам, кучер переговорил с караульным, и лошади зацокали по двору, где справа находилась конюшня, а слева — нечто похожее на кухню. Затем Полдарки поднялись по великолепной изогнутой лестнице к парадной двери.

Измотанные после поездки, с двумя детьми и служанкой, они чувствовали себя грязными и потрепанными. Их поприветствовал хорошо одетый секретарь по фамилии Маккензи, а два лакея в алых ливреях и белых париках отвели наверх, в их комнаты, и отнесли багаж. Демельза как никогда в жизни чувствовала себя не на своем месте. С другой стороны, на миссис Кемп, все три дня жалеющей о том, что пересекла реку Теймар, особняк произвел впечатление и приободрил своим величием.

Именно на это и надеялась Демельза — усталость и неудобства прошедших двух недель быстро позабудутся. В их распоряжение предоставили две большие комнаты на втором этаже, плюс дополнительную гардеробную, если понадобится, и пока они осматривались и распаковывали сундуки и саквояжи, а еще один лакей разжигал камин, вошла худенькая привлекательная женщина лет двадцати и поприветствовала их. Это была Эмили, жена Фицроя, она принадлежала к семье Уэлсли-Поул и была племянницей герцога Веллингтона. За ней вошел и сам временный британский посол. Фицрой Сомерсет был молод, хорош собой, со свежим цветом лица, проницательными глазами и орлиным носом, как у его матери, в девичестве Боскауэн.

Позже они вместе поужинали и познакомились с герцогиней Веллингтон — довольно заурядной и похожей на старую деву дамой с землистым цветом лица. Вероятно, она была не старше Демельзы, но выглядела так, будто принадлежит к другому поколению. Оказывается, только вчера она получила известие о гибели любимого брата в бессмысленном сражении под Новым Орлеаном, состоявшемся уже после достигнутой договоренности о мире, и потому принимала мало участия в разговоре. Присутствовал также второй человек в посольстве, мистер Чарльз Багот.

Фицрой Сомерсет обменялся с гостями любезностями по поводу Треготнана и Фалмутов и заверил Росса, что совершенно оправился после ранения при Буссако, а также сказал, что следующим вечером устраивает прием, будут присутствовать различные персоны, с которыми Россу полезно встретиться. А леди Фицрой Сомерсет тем временем посоветовала Демельзе снять квартиру на улице Виль-Левек, неподалеку от посольства, но предложила им провести в посольстве еще одну ночь, чтобы было время для обустройства.

Вскоре дамы удалились, а трое мужчин перешли к портвейну.

Через несколько минут Сомерсет вдруг произнес:

— Я вскользь осведомлен о цели вашего визита, Полдарк, и всячески постараюсь вам поспособствовать.

— Благодарю. Какое облегчение, что вы знаете.

— Облегчение?

— Да. Если правительство посылает специального представителя, чтобы он докладывал лично, некоторые послы могли бы воспринять это как недоверие их собственным депешам. — Росс решил говорить начистоту.

Сомерсет улыбнулся, но довольно холодно.

— Ливерпуль — как старуха, везде видит подвох. Он и в Англии такой, не только здесь. Отсюда и его совершенно лишние репрессивные меры при первых признаках недовольства.

— Согласен. А что Франция?

— Что касается Франции, то, конечно, Бурбоны правят неуверенно. Да и как могло бы быть иначе? Такой динамичной стране правление старого подагрика, да еще навязанного извне, наверняка покажется унижением. Но я думаю, что крепкий французский средний класс, в особенности в провинции, уже устал от войны и кровавой резни и приветствует мир и возвращение мирной торговли, поскольку теперь может спокойно смотреть в будущее. Еще ведь и года не прошло! Дайте им время!

— Герцог тоже так считает?

— До своего отъезда герцог был чрезвычайно непопулярен, и думаю, его отъезд пошел только на пользу. Нельзя сказать, что непопулярным он стал по собственной вине, разве что не считая высокомерия, осмелюсь утверждать, но как военный представитель победивших держав он был постоянной причиной жалоб, и любое недовольство тут же переносилось на него, пусть и без причины. Я знаю, мое назначение временное, но надеюсь, что он не вернется до окончания Конгресса. И также надеюсь, что тактично назначат кого-то другого, совершенно нового, без атрибутов выдающегося генерала-победителя.

— А как вы считаете, французская армия лояльна королю?

Сомерсет потянулся за портвейном.

— Позвольте мне, сэр, — сказал Чарльз Багот, приподнимаясь.

— Вы поймете, что Ливерпуль никогда не полагался на депеши из посольства по поводу этих сведений. Он выпестовал армию осведомителей, которые шлют отсюда конфиденциальные отчеты. Не знаю, следует ли критиковать такой подход. Ливерпуль считает их необходимой ветвью правительства, но я не сомневаюсь, что в итоге он получает слишком много рапортов о состоянии умов во Франции. А по-другому и быть не может, ведь во Франции сколько французов, столько и мнений! В конце прошлого года полковник Дженкинсон, брат Ливерпуля, приехал в Париж и посетил другие города, и хотя я не видел его рапортов, но думаю, они были тревожными.

— И без причины?

— По моему мнению — да. И по мнению герцога. Слишком много разговоров о бонапартизме. Но на самом деле это слово используется как способ показать оппозиционную настроенность. Многие люди, использующие его, не хотели бы возвращения Наполеона. Но лорд Ливерпуль, как я сказал, за каждым кустом видит революционера, и подозреваю, его брат считает так же.

Росс подумал о том, что в Лондоне он пил французский бренди, а в Париже — португальский портвейн. Интересно, а что Каннинг пьет в Лиссабоне?

— Ваш завтрашний прием...

— Ах да. Вот что я вам скажу, друг мой, Париж — это сплошные приемы, танцы, опера, театры и множество разнообразных развлечений, несмотря на бедность, которая закралась повсюду. И завтрашний прием — один из многих. Но я устраиваю его главным образом для того, чтобы вы и леди Полдарк могли встретиться с некоторыми людьми, которые будут полезны вам в обществе и для других целей, а также, чтобы понять кое-какую политическую подоплеку.

— Здесь есть один человек, полковник де ла Блаш, — сказал Багот, — он говорит, что знаком с вами и хочет вновь встретиться.

— Не припоминаю никого... — озадачился Росс.

— Не уверен, что он с вами знаком, но думаю, вы знали его сестру или жениха сестры — графа де Сомбрея.

— Ну разумеется! Я буду рад с ним встретиться. Когда я был в Париже в последний раз, двенадцать лет назад, я пытался найти мадемуазель де ла Блаш, но не сумел.

— А что произошло с де Сомбреем? — спросил Фицрой Сомерсет. — К сожалению, я страдаю от одного недостатка — я слишком молод.

— Мы с де Сомбреем и еще многие другим принимали участие в англо-французском десанте на побережье Бретани, около Киберона. Это было в девяносто пятом году. Серьезная затея с большим конвоем британских кораблей, плюс намерение поднять восстание шуанов, годами ведущих партизанскую войну с якобинцами. Высадился большой отряд французов, подняли королевский флаг, но вторжение не удалось из-за недостатка организации и дисциплины. Генерал Лазар Гош возглавил армию республиканцев и победил. Гош дал слово сохранить жизнь всем сдавшимся, но Национальный Конвент поступил иначе, и около семисот человек, в основном аристократов, расстреляли. Лидеров вроде Шарля де Сомбрея казнили позже.

На некоторое время они замолчали.

— Это была последняя надежда Бурбонов, пока в прошлом году Наполеон не отрекся, — добавил Росс. — Если бы высадка удалась... А вместо этого мы еле унесли оттуда ноги.

— Я часто думаю, как это французам приходит в голову называть Британию «коварным Альбионом», — сказал Багот, — ведь не найти людей коварнее самих французов, в особенности по отношению друг к другу!


IV

Демельза еще не спала, когда вошел Росс, они лежали в постели и вели обрывочный разговор.

Он рассказал о том, что происходило внизу.

— Леди Фицрой Сомерсет — милая и приятная, правда? — сказала Демельза. — Насчет герцогини я не уверена. Очень напряжена. Она обожает герцога. Но, конечно же, гибель брата... Тебе не показалось, что у Гарри с утра был легкий жар?

— Меня это не удивит после такого путешествия. Ты взяла для него микстуру?

— Я дала ему кое-что. Миссис Кемп думает, что это зубы.

— Белла прекрасно вела себя за ужином.

— Росс, не знаю, было ли правильным ее приводить, но она так взросло выглядит, и к тому же это ее взбодрило. Леди Фицрой Сомерсет решила, что ей шестнадцать!

— Как и Эдвард Фитцморис.

Демельза зевнула и потянулась.

— Ну, вот мы наконец и в Париже! Среди этих лордов и леди я чувствую себя изнуренной.

— Ты ведь и сама теперь леди.

— Знаешь, — сказала она, теребя локон на лбу, — знаешь, я никак не могу себя таковой почувствовать, но здесь, в Париже, это не имеет значения! Мы живем здесь в мире притворства. Я могу легко притвориться леди Полдарк, это будет весело! Сделаю вид, будто привыкла к жизни в высокородном семействе. Но когда мы вернемся домой...

— И что тогда?

— Тогда... там... я всегда буду... всегда буду Демельзой Полдарк, миссис Росс Полдарк, как всегда была. И больше мне ничего не надо.