Имоджин только начала посещать местные балы и уже успела приобрести толпу поклонников — зеленых юнцов, наперебой добивавшихся ее внимания. К сожалению, это дурно повлияло на ее характер.

— Никто и не взглянет на меня, если грудь Селины будет вываливаться из декольте, как вывешенное на просушку белье!

— Что за непристойные выражения! — возмутилась мать. — И почему бы тебе не надеть сегодня газ цвета слоновой кости вместо фиолетового муслина?

— Может, ты и права, — пробормотала Имоджин. — А ты что выбрала, Генриетта?

— Мой итальянский креп.

— А я думала, ты бережешь его для чего-то более торжественного, — удивилась сестра.

— Я передумала.

— Леди Роулингс в трауре, Генриетта. Танцев сегодня не будет.

Генриетта открыла было рот, но Имоджин тут же поправилась:

— Впрочем, траур значения не имеет, поскольку ты вообще не танцуешь. Так зачем тебе итальянский креп? Ты же хотела надеть его на следующий бал в Тилбюри.

Генриетта пожала плечами:

— Зачем? Как ты верно заметила, я не танцую. Почему бы мне не надеть то, что хочется? Не вижу никакой разницы — сегодня или через две недели.

— Никто не знает, что готовит для него будущее, — вмешалась Миллисент, обнимая падчерицу за плечи.

Та дружески улыбнулась мачехе:

— В моем случае будущее не сулит мне танцев. Или поклонников.

— Ты куда прекраснее Селины Давенпорт, можешь мне поверить, — довольно ухмыльнулась Имоджин.

— Какая беззастенчивая ложь, — фыркнула Генриетта.

— Это чистая правда. Никто из здешних девиц тебе в подметки не годится. Не будь ты хромой, все их поклонники давно стали бы твоими. Я слышала, как миссис Бернелл говорила, что ты становишься опасно красивой. Вообрази только, опасно красивой! Никто не скажет такого обо мне, особенно с такими немодными волосами!

Встав за спиной сидевшей перед зеркалом сестры, Имоджин скорчила рожицу. По сравнению с золотисто-янтарными волосами Генриетты, в которых играли светло-лимонные отблески, густая масса локонов Имоджин действительно отливала не слишком модным черным цветом.

— Вздор, — небрежно отмахнулась Генриетта. — Никого не интересует цвет твоих волос, если у тебя не может быть детей.

— Мистер Гелл слышал о новом докторе, — напомнила Имоджин. — Том, который живет в Суиндоне и лечит кости. Может, он знает, что делать.

— Папа возил меня к докторам в пределах ближайших сорока миль, и все твердили одно и то же. Если я и забеременею, скорее всего умру родами, и ребенок тоже не выживет. Лучше уж смириться с правдой, чем мечтать о новом докторе, который может меня обнадежить.

Имоджин поджала губы и на секунду приняла вид властной римской богини. Или покойного отца.

— Я не смирюсь, — предупредила она. — На свете должен быть доктор, который тебя вылечит. Вот увидишь.

— Не нужен мне муж, — засмеялась Генриетта.

— Ты всегда заглядываешься на детей, — парировала Имоджин.

— Вовсе нет, — слабо отбивалась Генриетта, которую слегка затошнило при мысли о судьбе старой девы. Неужели ей действительно суждено провести жизнь, восхищаясь чужими детьми? Знакомое отчаяние сжало сердце. Как это все несправедливо!

Если бы только она походила на тех светских дам, которых ничуть не интересовали их отпрыски! Леди Фэйрберн хвасталась, что видит своих детей не чаще двух раз в год. Утверждала, что это лучший метод воспитания. А великолепный мистер Дарби не узнает собственную сестру!

Вот в чем беда: она, Генриетта Маклеллан, проклята страстью к детям и отмечена увечьем, которое препятствует их иметь. И поэтому из кожи вон лезет, чтобы убедить себя, что деревенская школа — достойная замена этой страсти. Кроме того, ей то и дело приходилось напоминать себе, что природа наделила ее достаточно разумными мозгами, чтобы понять, насколько надоедливыми могут быть мужья.

— Будь у меня муж, жизнь стала бы донельзя невыносимой, — заявила она. — Пришлось бы делать вид, что предметы вроде гончих и охоты на лис искренне меня интересуют. Мужчины — идиоты, поглощенные собой и своими занятиями. Взять хотя бы Дарби. Так преисполнен собственной значимости, что пытался продемонстрировать мне свои лондонские манеры!

— Так вот почему ты решила надеть свой итальянский креп, — проворковала Имоджин. — Мне следовало бы сразу догадаться. Он так неотразим? Эмилия утверждала, что все девушки в Лондоне умирали от желания потанцевать с ним. Единственным комплиментом он мог сделать любую самой популярной дамой в столице.

— В жизни не встречала более тщеславного человека, — брезгливо поморщилась Генриетта. — Видела бы ты, как он расстроился, обнаружив, что его галстук помялся.

— Должно быть, он заметил, как ты прелестна. Он что, сделал тебе комплимент? Поэтому ты хочешь надеть лучшее платье?

— О, Имоджин, брось нести чушь! — расхохоталась Генриетта. — С чего бы мне прихорашиваться? Неужели только из-за того, что завзятый лондонский щеголь решил похоронить себя в Уилтшире? Он и внимания на меня не обратил. И прошу заметить, мне он совершенно не понравился. Я еще вчера решила надеть креповое платье. Не стоит его беречь: вдруг лучшего случая не представится?

— Не верю, — упрямо пробормотала Имоджин.

— Мое бедро — воистину скрытое благословение, — напомнила Генриетта маленькому скептику. — Папа выдал бы меня замуж в первый же сезон…

— Но ведь у тебя не было сезона.

— Был бы, если бы не мое увечье. И меня выдали бы за того, кто дал больше, скорее всего за мужчину, который даже имени бы моего не помнил и просто хотел получить богатство папы, поскольку большинство имущества не подлежит отчуждению. К этому времени я бы уже умирала от скуки.

— Меня выдали замуж еще до моего дебюта, — вставила Миллисент. — И я совсем не скучала. У меня две самые прелестные дочери во всем христианском мире, и, кроме того, Генриетта, я всегда находила разговоры с твоим отцом крайне интересными. Он не просто обсуждал охоту или гончих, он был поистине неистощимым источником сведений по любой теме.

Генриетта только головой покачала:

— Ты находила это занимательным, дорогая, потому что я не знаю более доброй и милой женщины в этой стране. Но я не могу вынести монотонного обсуждения вчерашней охоты по утрам и утомительного перечисления длинного списка убитых животных за ужином. Боюсь, моя вспыльчивость сыграет со мной дурную шутку.

— Только потому, что ты ни разу не влюблялась, — покачала головой Миллисент.

— Вполне возможно, будь у тебя дебют, ты влюбилась бы в первый же сезон, — мечтательно протянула Имоджин. — Прекрасный герцог покорил бы твое сердце и повел к алтарю.

Когда Имоджин забывала о необходимости высказываться капризным тоном и дерзить окружающим, она немедленно становилась страстным романтиком.

— Красивых герцогов не бывает, — засмеялась Генриетта. — Они все старые и скучные.

Она попыталась представить себя в Лондоне, объектом ухаживания древнего джентльмена. И всех охотников за приданым, подсказал ей назойливый внутренний голосок. Правда, отцовский титул переходил к дальнему родственнику, но неотчуждаемой части наследства более чем хватало, чтобы сделать ее богатой наследницей. Генриетта получала бы цветы и подарки от поклонников и танцевала бы на балах с изысканными джентльменами вроде Дарби.

Она едва не рассмеялась при этой мысли. Дарби и сам был слишком опасно красив. Какая здравомыслящая женщина захотела бы получить подобного мужа?!

Но Имоджин все еще оставалась погруженной в чудесные грезы.

— К этому времени ты уже была бы женой герцога, занималась бы только тем, что давала шикарные балы и танцевала с мужем. Может, даже с самим мистером Дарби!

— Дарби не герцог, — возразила Генриетта. — Кроме того, не дай мне Бог влюбиться в человека, который заботится о своем галстуке больше, чем о младшей сестре.

Имоджин пожала плечами:

— Он лондонский джентльмен, Генриетта. Не домосед вроде тебя. Только представь: ты дебютировала бы и на первом же балу встретила бы мистера Дарби. И тогда с полным правом заботилась бы о детях!

При этой мысли сердце Генриетты едва не разорвалось. Дети… и без всякого риска для жизни! Маленькая лысая Аннабел и угрюмая Джози.

— Ходят слухи, что у него в карманах одни дырки, — продолжала Имоджин. — А если леди Роулингс родит мальчика, он потеряет и наследство дяди. В настоящий момент он всего лишь временный наследник.

— Ненавижу злословие и сплетни подобного рода, — высказалась вдовствующая графиня.

— Да и одет он явно не в лохмотья, — вторила Генриетта.

— Я должна предстать перед ним в самом выгодном свете, — объявила Имоджин. — Подумать только, как было бы чудесно, если бы он обратил на меня внимание! Сильвия Фарли просто умерла бы от зависти! Как по-вашему, может, попросить Крейс завить мне волосы?

Крейс была горничной обеих сестер и слыла мастерицей на все руки.

— К чему это тебе? — удивилась Генриетта. — Твои волосы прекрасно вьются от природы.

Имоджин снова взглянула в зеркало и нахмурилась.

— Они не слишком хорошо лежат. А вот у Сильвии — идеальные букли и спадают на спину ровными рядами. Она сказала, что горничная завивает их нагретыми щипцами.

— На твоем месте я не стала бы трудиться. Минут через двадцать нам уже нужно выезжать, а Крейс ужасно расстраивается, если ее поторопить, и может назло устроить настоящий хаос на твоей головке. Пусть мне не суждено стать дебютанткой, — добавила Генриетта с лукавой улыбкой, — зато твой сезон начинается этой весной. А вдруг Дарби влюбится в тебя и поведет к алтарю? Имоджин удивленно уставилась на сестру.

— Одно дело — танцевать с мужчиной, и неплохо бы получить комплимент, который сразу сделает тебя объектом внимания всех поклонников. Но выйти за него замуж… ни за что!

— Но почему? — в свою очередь удивилась Генриетта, представив безупречную фигуру Дарби.

— Он слишком стар для меня. Да ведь ему уже за тридцать… а может, и все сорок! Он почти ровесник мамы! И возможно, уже вынужден удаляться в свою комнату сразу после ужина.