Элоиза Джеймс - Поглупевший от любви

— Я немедленно уведомлю ее, — пообещала Генриетта, вставая. — Прошу принять мои извинения, мистер Дарби.

Он не потрудился подняться. Только протянул руку и усадил ее обратно.

— Вы, вероятно, правы. Я взбешен. Но это скоро пройдет.

— Это уже не важно. Сделка была бы справедливой, нуждайся вы в моем состоянии, как я — в ваших сестрах. Но какой смысл в этом браке, если вы и без того богаты? Вы можете найти мать для Джози и Аннабел, едва начнется сезон, если не раньше. И, женившись, получите полную возможность спать с женой.

— Я предлагаю другую сделку, — возразил он. — Мои сестры за…

— Мне нечего предложить, — спокойно перебила Генриетта, плотно сцепив руки на коленях. — Я не имею права принять предложение, если при этом вы лишитесь стольких вещей, которые считаете для себя важными.

Но тут ее сердце неожиданно глухо заколотилось в ребра. Его глаза снова потемнели. Опасность. Ей грозит опасность. Только иного рода.

Дарби провел пальцем по ее чистому лбу, изящному носику… остановился… Остановился у ее губ.

— Думаю, — признался он, и в его голосе вдруг зазвенели страстные нотки, — я бы сошел с ума, будь мы женаты.

Генриетта вздрогнула.

Его палец, чуть дрогнув, коснулся ее нижней губы.

— Понимаешь, о чем я?

Она тихо охнула. Палец скользнул под ее подбородок, вынуждая ее взглянуть ему в глаза. По спине прошел колкий озноб.

— Вы не можете испытывать этого… ко мне… — выпалила она.

— Да? Но почему?

Палец выжег дорожку по ее шее.

— Хотите сказать, что мне не следует чувствовать это? И тут вы тоже правы.

Он подался к ней. Генриетта ощутила его запах, приятный мужской запах. И тут его ладонь легла на ее затылок.

— Считаете, что мне не следует… так почему же?

— Потому что, — задыхаясь, пробормотала Генриетта, презирая себя, — я хромая.

— Совершенно верно.

Она изумительна. Чиста. Нетронута. Свежа.

И он обязан оставить ее такой.

Господи помилуй, она рвется быть няней его сестер. Он никогда не дотронулся бы до служанки.

Слабая оборона. Не выдержит натиска ее красоты.

У нее самые прекрасные на свете губы: полные, розовые, словно вырезанные скульптором. И молящие о поцелуях. Беда в том, что вся она так и просит поцелуев. А он сгорает от желания. И только что обрек себя на вечность этого желания. Желания к жене, собственной жене, которое горело в его венах.

В голове, должно быть, все смешалось, потому что он наклонился и завладел ее губами. И еще успел ощутить вкус ее удивления. Она оставалась неподвижной, застывшей, как всегда, когда опасалась, что поведет себя слишком разнузданно и опозорится.

Поэтому исключительно для того, чтобы немного успокоить Генриетту, он провел рукой по ее спине. Спина напоминала птичье крылышко: хрупкая, узкая, с тонкими косточками ребер. И он решил не убирать ладонь, большую, надежную ладонь, закрывавшую половину ее спины. Оставил, чтобы она не смогла улететь, его маленькая птичка.

И только потом повернул голову и стал целовать ее по-настоящему. С каждой секундой все больше теряя рассудок.

Она приоткрыла губы и впустила его язык. Он хотел проучить ее. Но она ответила на поцелуй с такой готовностью, словно жаждала его, словно ощущала хотя бы некое подобие тех ревущих валов похоти, делавших его жизнь адом каждый раз, когда он ее видел.

Их языки встретились.

Его позвоночник обдало жаром.

Она тихо охнула. Жар продолжал скапливаться в его чреслах, грохотать в ушах. Он брал ее нежные губы, как мир, который необходимо завоевать.

И она позволяла… как это могло случиться?

Она застонала. Он поймал этот стон губами.

Она снова охнула. Он украл ее выдох своим вдохом.

И расплавился в яростном, исступленном вожделении. Неистовом желании целовать ее, касаться, ласкать. Он снова распластал ладонь по ее спине. Она не качнулась к нему, как сделала бы на ее месте любая женщина. И по-прежнему сидела прямо, словно статуя.

Только дышала все тяжелее. И глаза были закрыты.

И все же она не дотронулась до него. Даже не подняла рук с колен.

— Генриетта, — пробормотал он.

Ее глаза медленно открылись. Глаза цвета вечернего неба. Туманные озера желания.

— Обними меня.

Генриетта недоуменно моргнула и уставилась на свои руки, словно забыла об их существовании.

— Да, конечно, — пробормотала она наконец и сделала, как ей было велено. Ее спина была такой узкой, что он чувствовал каждое движение.

И тут она просто посмотрела на него.

Проклятие! Он никогда еще не хотел женщину так сильно, как ту, что сидела рядом. Каждая ее черта отпечаталась в его памяти: изящный нос, необычайно умные и ясные глаза, тонкие, прихотливо изогнутые брови, темно-красные от поцелуев губы.

Обычно кожа ее казалась фарфорово-белой. Теперь на щеках цвели крохотные розочки.

— У меня… — выпалила она и осеклась.

Дарби поцеловал ее нос, скользнул губами по бровям.

— Ты убиваешь меня, — тихо признался он. — В этом вся беда, Генриетта. Я проклят, когда мы вместе, и буду проклят, если мы разлучимся.

— Эсме рассказала мне об одной очень полезной вещи, называемой чехол, — внезапно выдохнула она.

Дарби на секунду замер, прежде чем осыпать поцелуями ее лицо.

— Он препятствует зачатию, — прошептала Генриетта, хмельная от поцелуев и безумно стыдившаяся слов, слетавших с ее губ.

— Я слышал о таких, — осторожно заметил он, хотя мысли лихорадочно метались. Генриетта, его благопристойная, благоразумная Генриетта, говорит о вещах, о которых он хотел умолчать до свадьбы. Вернее, до самого подходящего момента — их брачной ночи, даже если ему придется на коленях умолять ее воспользоваться чем-то в этом роде.

— Она… — попыталась продолжать Генриетта.

Но он в этот момент лизал ее шею, поэтому у нее немедленно вылетело из головы все, что она хотела сказать.

— У тебя есть этот чехол? — неожиданно спросил он неизвестно сколько времени спустя. — Ты знаешь, как им пользоваться?

Из красных ее щеки стали багровыми.

— Эсме все объяснит.

— Бесстыдница Эсме, — покачал он головой.

— Она не бесстыдница, — резко возразила Генриетта.

— Ммм…

Его пальцы играли с вырезом ее платья… и, наконец, медленно, очень медленно, глядя ей прямо в глаза, он стянул платье с плеч девушки. На секунду Генриетте захотелось запротестовать, но каждый дюйм ее тела праздновал то счастливое обстоятельство, что Дарби, похоже, сдается.

Может, он действительно женится на ней?

Большая ладонь сжала ее грудь. Пальцы скользнули за вырез платья. За пальцами последовали его губы.

Генриетта была слишком занята, пытаясь решить, может ли она позволить ему такую жертву, чтобы обратить внимание на то, что он делает. Нет, она, конечно, сознавала, что он ласкает ее самым неприличным образом, но ее мысли были заняты его кружевной империей. Он не нуждается в ее деньгах. И не нуждается в ней. Он может найти мать или няньку… кого угодно и где угодно. А женщина, на которой он женится, родит ему детей.

Стыд и унижение душили ее, хотя внизу живота скапливалась настойчивая сладкая боль, которую она не замечала.

И вообще она многого не замечала.

Дарби спустил лиф ее платья так низко, что грудь… обнаженная грудь едва не вываливалась наружу. И он держал эту грудь бережно, как некий экзотический фрукт, которым собирался насладиться.

Пока она смотрела на все это, шокированная до такой степени, что не понимала, как поступить, он опустил голову, и его губы скользнули по кремовой поверхности груди, потерлись о сосок, спустились чуть ниже.

Генриетта оцепенела. Острый удар наслаждения пронзил ее.

Он снова взял губами сосок.

Генриетта поняла, что уже несколько мгновений не дышит, когда голова закружилась от недостатка воздуха. Но стоило ей выдохнуть, как звук получился ужасно хриплым, словно она заболела. Но этот самый звук, похоже, только воодушевил его, потому что он бросил на нее лукавый, смеющийся взгляд и всерьез занялся ее соском: лизал, обводил языком, прикусывал, сосал, и Генриетте снова не стало хватать воздуха. И шевельнуться не было сил. Она просто сидела, окаменев, и блаженство накатывало на нее с каждым движением его губ, с каждым прикосновением руки.

И Дарби продолжал наслаждаться ею. Обнаружил всю прелесть ее грудей, понял, что сама она так восхитительна, как он представлял с самого начала. И услышал, как настойчивый внутренний голос твердил: это то, чего ты желаешь.

Невероятное облегчение затопило его сердце.

— Я хочу тебя, — пробормотал он, почти не отнимая губ от ее груди. — Черт возьми, Генриетта, ты даже нравишься мне.

И в этих прекрасных глазах наконец расцвела робкая улыбка.

— Я женюсь на тебе, — выдохнул он. — О да. Я женюсь на тебе.

Генриетта не видела будущего мужа вот уже пять дней с того знаменательного вечера у Эсме. Наутро после званого ужина ей передали записку, в которой говорилось, что Дарби получит специальное разрешение от епископа Сейлсбери. И с тех пор он исчез.

— Дарби пытается оправиться от потрясения, — считала Эсме. — Мужчины склонны делать глупости, когда привычное течение их жизни нарушается. Только помни: когда вы поженитесь, ты должна постоянно держать его в напряжении, меняя мнения и планы не менее раза в неделю, а то и чаще. Такая неучтивость с его стороны по меньшей мере непростительна.

Ночами Генриетта лежала без сна, вспоминая измученное лицо Миллисент, узнавшей, что падчерица поступила непростительно бесстыдно, переспав с джентльменом до свадьбы.

С тех пор мачеха практически не заговаривала об этом. Только в карете по пути домой она коротко сказала:

— Надеюсь, ты поняла, как сильно я огорчена, Генриетта. Но надеюсь, мы не будем вдаваться в подробности.