Элоиза Джеймс - Поглупевший от любви

— Разумеется, — кивнула Генриетта. — Очаровательная женщина.

— В отличие от него, — отрезала Эсме. — Разумеется, неряшливость костюма ничто по сравнению с тем кошмарным беспорядком, который представляет собой его личная жизнь.

— Все же вы считаете, что мужчина, который носит розовый фрак…

— Розовый? — усмехнулась Эсме. — Дарби в розовом на Хай-стрит? Жаль, что пропустила такое зрелище!

— Розовый. Мачеха похвалила цвет, а он сказал, что это «девичий румянец». Как можно выйти замуж за человека, знающего, что определенный оттенок розового называется «девичьим румянцем», когда сама я трачу на туалет не более двадцати минут?

И в этот момент в гостиную вошел Дарби. Ничего не скажешь, он был поистине ослепителен. Возможно, цвет его фрака стоило бы назвать топазовым, потому что он имел золотистый отсвет. Но для Генриетты было куда важнее, что жилет обтягивал его, как перчатка, и какое же тело он облегал! Широкие плечи, узкая талия, мощные бедра и элегантная, небрежная походка! Он подошел к Рису, и Генриетта покачала головой. Настоящие Красавица и Чудовище, только в мужском варианте.

— Знаете, почему вам следует выйти за него? — засмеялась Эсме. — Потому что ваши глаза мгновенно приняли поразительный темно-синий оттенок анютиных глазок. Красив! Ослепительно красив. И вне всякого сомнения, также элегантен в одежде, как и без.

— Эсме! — ахнула шокированная Генриетта.

— Ах, не беспокойтесь, я не собираюсь описывать его достоинства, — хихикнула Эсме. — Мне он не нужен. Терпеть не могу связываться с умными мужчинами. А, Дарби чересчур умен для меня.

Генриетта снова подняла глаза к небу.

— По-моему, вы забыли сообщить мне, что маркиз Боннингтон — олух царя небесного.

— Совершенно другое дело. Но у меня самой мозги не в порядке. В любом случае нам пора, дорогая.

Генриетта умоляюще уставилась нее:

— Ничего не получится, Эсме.

Однако Эсме, проигнорировав ее, коротко велела:

— Сядьте вон там, в углу, и сделайте ему знак подойти, договорились?

— Я не смогу, — едва не заплакала Генриетта. Но Эсме уже встала и отошла.

Ей следовало перемолвиться словечком со Слоупом насчет последних приготовлений к ужину. Она тщательно выбрала четверых соседей, которым предстояло сидеть по обе стороны от нее. Викарий, мистер Фетчем, — справа, мистер Баррет-Дакрорк — слева. Баррет-Дакрорк выглядел достаточно узколобым, чтобы сыграть блестящую роль в их маленьком спектакле, даже не нуждаясь в подсказке. Кэрол предстояло сидеть между ним и мужем. Таппи не слишком разговорчив, поэтому она рассчитывала на его благотворное присутствие. Скорее всего он поддержит жену. А вот Генриетту поместили между викарием и Дарби, Элен — рядом с Таппи, Риса — напротив жены, а леди Холкем — между Дарби и Рисом.

Единственным, кого здесь недоставало, был Себастьян. О, как бы он разыграл свою роль, по крайней мере этот новый Себастьян, у которого хватало мозгов смеяться над собой. С его высокими моральными принципами и строгим соблюдением всех условностей… Ужасно жаль, что он не может выйти из хижины садовника! Хотя… ему сейчас куда уютнее, чем ей: растянулся на скамье, пьет виски и читает Гомера.

Ей же просто необходимо в туалет — всего в четырнадцатый раз за этот вечер, — и, кроме того, она нервничала из-за предстоящего спектакля куда больше, чем хотела показать Генриетте. Осуществить такой грандиозный план очень сложно. Куда легче был тот трюк с постелью, устроенный Кэрол. Именно Кэрол пришлось делать всю грязную работу.

А вот это — поистине шедевр.

Эсме с трудом поднялась.

— Прошу гостей в столовую.

Сейчас поднимется занавес.

Дарби скучал. Скучал и с каждой минутой все больше раздражался, словно фрак плохо на нем сидел. Что, разумеется, было чистым вздором: столь великолепный костюм способен сделать счастливым любого мужчину.

Но день явно не удался. Сначала ему пришлось иметь дело с Рисом, который явился в Лимпли-Стоук, как только получил записку Дарби. Правда, Дарби мог поклясться, что не выражал ни малейшего желания оказаться в обществе Риса, но, как объяснил последний, когда мужчина выражает намерение жениться, долг друзей — разубедить его. Правда, он прибыл чересчур поздно: вопрос о женитьбе больше не стоял.

С другой стороны, Дарби невыносимо остро ощущал присутствие Генриетты. Сегодня она была одета, как полагается для званого ужина, хотя светло-зеленый цвет не шел к ее волосам. Он немного поразмышлял и решил, что гораздо больше ей пошел бы рубиновый.

Зеленое платье ниспадало до пола, словно фигура Генриетты не обладала ни одним изгибом, хотя на самом деле это было не так.

При мысли об этом он поспешно осушил бокал вина, стараясь утопить стоявшую перед глазами картину: медово-золотистые волосы, скользящие по изящной, обнаженной спине. Рассыпанные по груди.

— Завтра я еду с тобой в Лондон, — резко бросил он Рису. — Мне нужно встретиться с управляющим.

— И детей возьмешь? — опасливо осведомился Рис с явным намерением отказаться.

— Эсме предложила оставить их здесь. Думаю поискать в Лондоне приличную няню и привезти ее с собой. А пока они могут остаться на попечении няни Эсме, которая кажется мне доброй душой. У Джози появились совершенно кровожадные наклонности, и поэтому она с утра до вечера возится с оловянными солдатиками, но хотя бы истерик не закатывает, и на том спасибо.

Рис тяжело поднялся.

— Выезжаем на рассвете, — объявил он. — Почему мне не пришло в голову, что Элен может быть здесь? Иисусе!

Оба дружно уставились в противоположный угол гостиной, где за фортепиано сидела жена Риса. Элен не играла, лишь просматривала ноты. Даже на расстоянии было видно, как она похудела, как сильно осунулось лицо. Только корона из искусно сплетенных кос по-прежнему украшала голову.

— Возможно, позже она поиграет нам. Это единственное, что может скрасить вечер, — проворчал Рис, презрительно оглядывая комнату.

— Я не слышал, как играет Элен, с тех пор, как она покинула твой дом, — заметил Дарби. — Откуда ты знаешь, что она по-прежнему увлекается музыкой?

— Слышал ее в прошлом году, у миссис Китлблисс. Случайно заехал туда. И клянусь, она играет еще лучше, чем когда мы только поженились. С трудом заставил себя уйти, иначе не выдержал бы и заговорил с ней, — с легким удивлением пояснил Рис.

— Ничего удивительного. Насколько я помню, вы не ссорились исключительно в те моменты, когда вместе сочиняли музыку.

— Вот тут ты ошибаешься, — возразил Рис. — Мы цапались, как кошка с собакой, из-за музыки тоже, хотя эти сражения были скорее развлечением. Она вечно критиковала мою работу.

Вид при этом у него был донельзя изумленным.

— Что? — презрительно бросил Дарби. — Она критиковала работу лучшего сочинителя комических опер во всем Лондоне?

— Заткнись! — прорычал Рис.

— Значит, это правда? Рис кивнул.

— И я сказал бы, ее замечания были к месту. У Элен превосходные слух и инстинкты. Она сразу могла сказать, если что-то было слегка не так.

Генриетта подошла к дивану, стоявшему совсем близко от них, и Дарби обнаружил, что не сводит глаз с ее смеющегося лица.

— Самое страшное в браке — это невозможность до конца забыть женщину, — неожиданно признался Рис. — Я и приехал сюда, чтобы сказать это тебе. Браки распадаются, супруги расходятся, но никто не смеет упомянуть о том, что в душе остается заноза и ты просто не можешь от нее избавиться.

— Да, кому судить, как не тебе, —усмехнулся Дарби, на миг отвлекшись от Генриетты. — Сколько вы с Элен прожили вместе, год или больше?

— Меньше, — отмахнулся Рис. — Не важно. Эти жены, они проникают в твое сердце. Я только сейчас вдруг задался вопросом, что она подумает о том или другом сочинении.

— Хмм… почему бы тебе не сыграть ей? — предложил Дарби и отошел, словно разрешая Рису отправиться к жене, хотя на самом деле мечтал только о том, чтобы подойти к Генриетте, чего, конечно, делать было нельзя.

Она сидела на диване, поставленном под странным углом, почти засунутом в угол комнаты. Сегодня ему показалось, что она хромает больше обычного. Поэтому он решил осведомиться о ее здоровье, как подобает доброму соседу.

Он до конца не верил, что отважится на это, пока она не подняла глаза. И неожиданно улыбнулась ему.

Пусть у Генриетты Маклеллан было не слишком много опыта в общении с мужчинами, но это не означало, что ее не может осенить гениальная идея.

Дарби не раз был объектом призывных улыбок и весьма часто на них отвечал.

Ее глаза чуть расширились, и тут произошло чудо. Она вся превратилась в улыбку, хотя губы даже не дрогнули, но из глаз полился такой свет, что Дарби потянуло к ней, как матроса — к сирене.

Рядом с Генриеттой сидела Кэрол Перуинкл. Дарби всегда нравилась эта маленькая проказница. Сейчас же он проникся к ней еще более теплыми чувствами, когда она немедленно встала, лукаво усмехнулась, взяла под руку мужа и вместе с ним направилась в столовую. Дарби ничего не оставалось, кроме как сесть чуть ближе к Генриетте, чем он намеревался.

— Как вы себя чувствуете, леди Генриетта? — выдавил он наконец.

Генриетта выглядела абсолютно спокойной, словно все, что случилось между ними, не смогло поколебать ее дружелюбия.

— Благодарю вас, я совершенно здорова.

Приглядевшись, он вдруг понял, что она нервничает. Все же она от него не отодвинулась. Дарби вытянул ногу так, чтобы она слегка коснулась ее ноги. И при этом не потрудился задуматься, с чего это вдруг флиртует с совершен но неподходящей особой. Просто хотел флиртовать с ней, вот и все. Собственно говоря, по-настоящему ему хотелось провести языком по раковинке ее уха. Сегодня она подняла волосы наверх, выпустив над ушами короткие букольки. Он отодвинул бы букольку и нашел ее ухо, как ягодник, пытающийся отыскать ежевику в зарослях.