Александр Дюма - Подвенечное платье

— Уехала из Парижа?

— Ну да.

— Куда же?

— Никто не знает.

— А как ее фамилия?

— Она никогда ее не называла.

Больше принц ничего не смог выведать у старухи, его поиски зашли в тупик.

Восемь дней спустя в комедии «Le Philosophe sans le savoir» [4] Фернанда предстала перед публикой в платье с такой изящной вышивкой, что пронесся слух, будто этот подарок прислал ей сам султан Селим за роль Роксоланы.

А теперь, так как нам известны все тайны, расскажем о загадочной красавице, которая явилась к принцу и Фернанде и проживала в доме номер пять по улице Дюкок под именем Цецилии.

Двадцатого сентября 1792 года, в половине седьмого утра, маленькая, набитая соломой и покрытая холстиной телега, правил которой простой крестьянин, подъехала к заставе Сен-Дени. За этой повозкой уже успела выстроиться целая вереница телег с людьми, явно намеревавшимися выбраться из столицы, но в то неспокойное время сделать это было не так-то просто.

Все повозки подвергались строгому досмотру. Кроме таможенных досмотрщиков, тут были еще четыре муниципальных офицера для проверки паспортов и национальная гвардия, готовая в случае необходимости оказать вооруженную поддержку.

Наконец телегу, стоявшую впереди, после тщательной проверки пропустили, и очередь дошла до той повозки, о которой мы упомянули в самом начале.

Крестьянин, не дожидаясь приказания, приподнял холстину и подал офицеру свой паспорт.

Документ был подписан аббевильским мэром и предписывал всем командующим на заставах беспрепятственно пропускать крестьянина Пьера Дюрана, его жену Катерину Пайо и мать Жервезу Арну, которые, побыв некоторое время в Париже, возвращались теперь, судя по документу, на родину — в деревню Нувион.

Офицер заглянул в телегу: в ней сидели две женщины: одна — лет пятидесяти, другая — не старше тридцати и маленькая девочка лет трех-четырех. Одежда женщин указывала на то, что они были нормандскими крестьянками, но вот головной убор ребенка, представлявший собой огромный чепец, являлся характерной особенностью провинции Ко.

— Кто из вас Жервеза Арну? — спросил офицер.

— Я! — ответила одна из них.

— А ты, должно быть, Катерина Пайо? — обратился офицер к женщине помоложе.

— Да, это я, — отозвалась она.

— Отчего же в паспорте не записан ребенок?

— Понимаете, гражданин офицер, тут такое дело, — вмешался крестьянин, хотя вопрос был адресован его спутницам. — Это все я виноват… Жена не раз говорила мне: «Пьер, надо бы и ребенка вписать!» Но я побоялся беспокоить мэра из-за такой крохи.

— Это твоя дочь? — спросил офицер.

Девочка хотела было что-то сказать, но мать рукой прикрыла ей рот.

— Разумеется, — ответил крестьянин, — чья же еще?

— Хорошо, — сказал офицер. — Но жена говорила тебе дело, и ребенка тоже следовало вписать в паспорт, — прибавил он. — К тому же здесь какая-то ошибка: судя по этому документу, твоей матери шестьдесят пять, а жене — тридцать пять, но они выглядят намного моложе.

— Вы очень добры, сударь, — произнесла та, что постарше. — Но мне уже и вправду за шестьдесят.

— А мне тридцать пять, — проговорила другая женщина.

— А мне четыре года! — вскрикнула девочка. — И я уже умею читать и писать.

Обе женщины вздрогнули от этих слов, но крестьянин спокойно произнес:

— Еще бы тебе не уметь! Ведь недаром же я платил по шесть франков в аббевильскую школу! Если б ты так ничему и не научилась за эти деньги, я бы затеял с твоей учительницей тяжбу, не быть мне нормандцем!

— Довольно, довольно! — перебил его офицер. — Ждите в моей комнате, пока обыскивают вашу телегу…

— Но сударь! — попробовала возразить одна из крестьянок.

— Успокойтесь, матушка! — прошептала та, что назвалась Катериной Пайо, и крепко сжала руку своей спутницы.

— Делайте, что вам велят! — прикрикнул на них крестьянин. — Когда офицер увидит, что мы не прячем в соломе аристократов, то сразу же позволит нам ехать дальше.

Женщины покорно отправились в караульню. Зайдя внутрь, та, что назвалась Жервезой Арну, закрыла нос платком. К счастью, никто не заметил этого опрометчивого жеста, кроме ее спутницы. Она знаками умоляла женщину подавить чувство отвращения, правда, несколько странное для крестьянки. Пьер Дюран остался у телеги. Офицер отворил дверь своей комнаты, впустил туда обеих женщин и ребенка и затем запер за собой дверь. Повисло тягостное молчание. Офицер внимательно разглядывал женщин, они же, в свою очередь, не знали, как им вести себя на этом немом допросе. Однако в следующий миг все вдруг разрешилось.