Она слегка покраснела. И, улыбаясь, обернулась открыто и просто к своему давнему приятелю:

— И все-таки, Л'Эстисак, если вам больше нравится Селия.

— Нет, — сказал он, тоже улыбаясь. — Мне больше нравится Алиса.

Они уселись. Она весело болтала.


Комната, в которой они сидели, была удобна и просторна; она была выбелена известкой и целиком затянута местными шелковыми тканями и циновками. Четыре широкие колонны резного дуба подпирали потолок; все балки были тоже резные, сложной и тонкой работы в аннамитском вкусе; мебель тоже была местного, аннамитского происхождения; из фиолетового дерева с перламутровыми инкрустациями; а сиденья кресел, кушеток, дивана и стульев были из гонконгского тростника, такого гибкого и упругого, что на нем отдыхаешь лучше, чем в самом покойном европейском кресле.

Все было красиво и изящно. В китайских вазах и Тонкинской бронзовой курильнице для ароматов стояли букеты гибискуса. На рояле лежала вакнинская вышивка, изображавшая черно-серого дракона. А раскрытые ноты свидетельствовали о том, что рояль служил не только подставкой для вышивки.


Алиса постучала в гонг; вошли два боя, одетые в канхао из плотного черного шелка, и подали на подносе (с них самих величиной) чай, приготовленный на азиатский манер.

— Вам здесь хорошо, — пробормотал Л'Эстисак.

— Очень, — отвечала Алиса.

— Очень хорошо, благодаря этой доброй фее, — сказал Рабеф.

И мимоходом поцеловал ей руку, пока она наливала чай.

Отпив немного, Л'Эстисак отставил свою чашечку.

— Не слишком ли одиноко?

— Нет. Здесь есть моряки с подводных лодок и истребителей, служащие на горных разработках и таможенники. Ну а время от времени гости, вроде вас. Жить можно!.. Здесь в Конгаи есть человек двадцать европейцев и четыре семейства. У Алисы есть даже две подруги.

— Ну а дальше? Ведь ваша ссылка не будет вечной!

— Конечно нет. Хотя… Мы имеем намеренье продлить немного нашу командировку. Я просил оставить меня здесь еще на год.

— Вот как?

Герцог смотрел теперь на молодую женщину. Она опять покраснела. Ее матовая кожа, как и прежде, мгновенно окрашивалась, отражая дальнейшее движение ее мыслей.

— Да, — сказала она, помолчав немного. — Да, так будет лучше. Три, а может быть, и четыре года изгнания. Это нужно, чтобы там, в Тулоне, забыли обо всем, окончательно забыли.

Герцог слегка пожал плечами. Но она продолжала настаивать:

— Уверяю вас!.. Так будет лучше.


В бухте Галонг рдяные стрелы заходящего солнца почти всякий вечер пронзают серые тучи и небеса начинают как-то странно пламенеть над морем, которое так же тускло, как прежде, оттого что за черными островками не видно отражения заката в воде.

Красные стрелы достигли домика на холме, и вся комната запылала вдруг горячим светом.

— Красиво! — сказал Л'Эстисак.

Слегка загрустившая Алиса подошла к окну и прижалась лбом к стеклу.

— Ну а вы, дорогой друг? Хорошо ли живется вам на вашем «Арколе»?

— Вполне сносно!

— Хорошие известия из Франции?

— Отличные!

— А герцогиня?

— В Каннах, как всегда зимой. Ребенок растет как следует.

— Сколько ему?

— Да как будто уже пять месяцев!

— Как хорошо, что вы женились!

— Ну само собой, еще бы.


Солнце было теперь совсем низко. Рдяные стрелы устремлялись теперь по горизонтали и ударялись в стены, как раз на высоте окон.

— Скажите, — спросила молодая женщина, — ведь «Арколь» отплыл из Тулона?

— Да.

— И вы, наверное, пробыли там около месяца перед отплытием.

— Больше месяца.

— Ну что же, там все по-старому? Как было в наше время?

Л'Эстисак медленно упер локоть в колено и положил подбородок на руку.

— Как в ваше время! — повторил он. — Да… Пожалуй…

Он молча подумал и потом сказал:

— Ну да, конечно, я вполне уверен в этом. Как было в ваше время и как было в мое. Там те же самые милые подруги, те же или совсем такие же, те же маленькие сестры, которые радостно стараются облегчить жизнь нам, бедным, и прибавить каплю меда в наши горькие чаши; те же подружки, смело принимающие на себя часть наших забот, нашей усталости, нашего горя, и они несут половину нашего тяжкого бремени. И продолжают оставаться такими, пока могут, такими же нежными, бескорыстными и любящими. Да. Все так же, как было и в мое время. Ничего не изменилось.


Ночь опустилась быстро, подобно стае черных птиц.

— О, — сказала Алиса, — раньше, чем вы уйдете, я непременно должна сделать букет из наших цветов для вашей каюты на «Арколе».

Она побежала в сад к цветущим кустам. Оставшись наедине, Л'Эстисак и Рабеф снова подошли друг к другу и опять взялись за руки.

— Счастливы? — спросил Рабеф.

— Нет, — сказал герцог, — но доволен. Цель достигнута. Брак, в сущности говоря, удачен: оба герцогства сохранены и даже увеличены; честь имени упрочена; есть кому передать наследство; наследник появился на свет — здоровый, вполне нормальный ребенок, мужского пола. Да, доволен. И кто знает, — быть может, потом, когда-нибудь, буду счастлив. Вспомните, что «долгий трудный день кончается»

…при круглой желтоватой Луне,

сияющей меж темных тополей…

Он низко опустил голову. И совсем тихо сказал:

— Все это пустяки! В Тамарисе, на могиле Жанник, белая сирень цветет круглый год…

Из окна оба они видели, как в темном уже саду светлое платье мелькало то здесь, то там.

— Мы счастливы, — сказал Рабеф, — счастливы!.. Только не слишком спокойным счастьем, тем счастьем, которое нам по плечу. Чего же больше? Только дети могут мечтать о земном рае. А тот, кто уже заглянул за кладбищенскую ограду, становится менее требовательным: гробовщик снимет с нас точную мерку! Куда мы денем тогда слишком большие радости?

Они снова замолчали. Белое платье приближалось к ним из уже совсем темного сада.


Она вошла. Огромный сноп гибискуса был у нее в руках.

— Вот! — сказала Алиса Рабеф. — Не правда ли, они очень красивы? Но они почти не пахнут и осыпаются слишком скоро.

— Тем лучше! — сказал Л'Эстисак. — Такими они нравятся мне еще больше. Очень, очень вам благодарен.


Тулон, Венеция, Париж

года 1326–1328 от Геджры.