Марк Барроуклифф - Подружка №44

После того, что ты сейчас прочтешь, я отнюдь не рассчитываю на твое снисхождение.

Это письмо – прощальное. Ты всегда считала, что я недостаточно тебя люблю, и была совершенно права. Я тебя безмерно уважаю и вообще прекрасно к тебе отношусь; поэтому, рискуя причинить тебе некоторую боль, решил объяснить, почему мы должны расстаться. Так вот, Эмили: ты не безупречна.

Не желая показаться черствым и нечутким, сразу оговорюсь: недостатки твои, по большей части, чисто физические.

По моим соображениям, твой рост должен быть не меньше метра шестидесяти пяти и не больше метра шестидесяти семи сантиметров; волосы должны быть такого цвета, как будто естественно перемежаются белокурые и каштановые пряди, и в результате получаются такие локоны, длиной примерно до середины спины, не слишком кудрявые, но и не слишком прямые, и они лежат изумительной красивой волной, которая особенно хорошо заметна, когда ты небрежно откидываешь их за плечи.

Формы у тебя должны быть роскошные, как у Брижит Бардо, но поражать девичьей хрупкостью Одри Хёпберн. Размер груди, разумеется, должен меняться от пышной рубенсовской до едва заметной девичьей, смотря чего требует то или иное платье.

Кожа должна быть без изъяна (очаровательные родинки, разумеется, в счет не идут) и такой гладкости, чтобы алебастр по сравнению с ней казался ноздреватым, как сыр, хоть косметикой ты не увлекаешься – разве что захочешь одеться, как проститутка, а одеваться смело тебе должно нравиться. Главное – чувствовать грань.

Красота твоя должна быть умопомрачительна и неописуема, причем по самым строгим параметрам, без скидок и оговорок.

Прежде всего у тебя должны быть добрые, умные глаза. Говоря «прежде всего», я не имею в виду, что остальное не имеет значения. У собак (в том числе и тех, которые лают) глаза тоже добрые и умные, но ты ведь понимаешь, я не об этом.

Кстати, у тебя глаза как раз вполне умные, только ты делаешь такую гримасу, когда говоришь, что они как бы сходятся к переносице, и мне все время кажется, будто ты при разговоре что-то сосредоточенно подсчитываешь в уме. Это очень обидно, ибо я знаю: несмотря на свои скромные доходы, человек ты щедрый.

Расхожие приемы вроде загадочной улыбки, манеры картинно взмахивать волосами и умения эффектно курить, полагаю, тоже очень бы тебе пригодились, если б мы решили еще раз начать сначала.

В остальном, и это надо признать, ты отвечаешь многим моим требованиям. Я искренне восхищаюсь, например, твоим оригинальным умом, и мне нравится, как ты одеваешься. Правда, стоит мне сказать что-нибудь подобное, ты сразу начинаешь задавать трудные вопросы типа: «А именно?» Мне трудно выразить это словами, а потому просто прими на веру мое искреннее восхищение.

Знаю, печально обрывать наши отношения таким образом, и я вовсе не хотел, чтобы мое стремление к совершенству омрачало их. Долгие годы я полагал, что преодолею себя, смогу любить женщин во всем их многообразии, и вообще, духовная близость – это главное.

Но я ошибался. Нельзя любить искренне, если считаешь, что у предмета твоих чувств большой нос. Будучи мужчиной, можно наделать детишек, завести собаку, построить дом; можно прятаться от нежданных гроз под одним плащом с любимой, пить вино из одного бокала, честно выполнять все, чего требует романтический сценарий, но неотрывно смотреть ей в глаза вы будете только затем, чтобы не видеть ее носа. Не волнуйся, у тебя-то нос как раз небольшой. Это я так, к слову, чтобы ты меня поняла.

Разумеется, есть много других представлений о прекрасном, но именно это ближе всего мне, а значит, к несчастью, касается и тебя. Вероятно, существует еще пять-шесть, если не больше, ибо сколько мужчин – столько и мнений, но я, увы, не вижу в тебе «мисс Очарование», предмет моих эротических мечтаний, прелестную крошку, хранящую верность мини-юбкам даже в пятиградусный мороз. Ну, прав я или нет?

Не подумай, что я жесток. Тебе просто надо знать правду о себе и строить жизнь, исходя из этого. Живут же диабетики, и ничего. Почти все женщины находятся в том же положении, что и ты, но они выбрали мужчин, которым недостает уверенности, или внешних ярких качеств, или денег, чтобы откупиться. Таких полно вокруг. Скрипя зубами, они смотрят на своих расплывшихся, бесформенных подруг и говорят: «Я тоже не Аполлон, она – лучшее, на что я могу рассчитывать, постараюсь любить ее». Добрые, незлобивые люди, они так и сходят в могилу, тоскуя по девушке с носом поменьше, девушке с грудью побольше, девушке, которая их понимала бы.

Раньше я думал, при пятидесятом размере одежды девушка может иметь хорошую фигуру, миловидное лицо и быть приятной в общении. Оказывается, нет. Все, что больше сорок шестого, абсолютно недопустимо, если только ты не Мерилин Монро, и ничего милого и очаровательного в этом нет. Ужасно, но факт.

Уверен, без меня тебе будет хорошо. Ты – чудесная, удивительная, славная, просто ты недостаточно привлекательная для меня. Главное, что я хочу видеть в женщине, – совершенство ума и тела. Об остальном – о своей карьере, работе, детях, деньгах, успехе – она может заботиться, пока я общаюсь с друзьями в пабе.

Прости меня за эту жестокую откровенность. Я всю жизнь искренне пытался верить в то, что любовь слепа, что над отношениями надо работать, а мелкие недоразумения преодолевать. Если тебе интересно, не было ли у меня другой женщины, то и тут я буду честен и отвечу тебе: да, была. Вернее, надеюсь, есть. Я еще не уверен. Во всяком случае, она отвечает всем вышеперечисленным требованиям, поэтому выбора у меня нет. Ты меня поймешь, я знаю.

Наверное, осознать все это мне косвенно помог Фарли. Кстати, должен сообщить тебе печальную новость: он умер, и теперь квартира моя (разумеется, под печальной новостью я подразумеваю его смерть, хоть ты, я знаю, не особенно его жаловала). Но вдаваться в такие подробности в письме, пожалуй, сложновато, так что лучше я тебе все расскажу, когда ты вернешься. Жду тебя с нетерпением. Передай от меня привет пингвинам.

Будь здорова.

Твой бывший парень Гарри (Чешир).

В одиннадцать утра по субботам моя жена обычно еще нежилась в постели, но эмоциональная буря той субботы выгнала его из-под одеяла задолго до привычного часа. В десять он уже сидел за письменным столом и поверял свою желчь бумажному листу.

Прошел год с того дня, когда последняя подружка Джерарда оставила его наедине с его злобой, и обжигающая ярость первых месяцев теперь остыла до той температуры, когда он наконец мог написать пару строчек, не порвав при этом бумаги и не испортив стола.

Столь долгое ожидание, перед тем как поделиться с нею (бумагой) своими мыслями по поводу разрыва, Джерард объяснял так: месть – блюдо, которое лучше подавать холодным. Правда, судя по тому, с каким глухим рычанием он корпел над письмом, этим утром он, вероятно, по рассеянности подогрел вышеупомянутое блюдо в микроволновке.

Я называю Джерарда своей женой, потому что называть его по-другому было бы неверно. У нас общее жилье, мы вместе покупали мебель, вместе платим по счетам. Когда-то мы были близкими друзьями, но теперь научились сосуществовать мирно, не ломая бытовую технику, столы и табуретки, если дело доходит до выяснения отношений.

Естественно, мы не спим вместе – мы ведь не гомосексуалисты, – хотя, бывает, при необходимости притворяемся «голубыми». Например, когда брали собаку из приюта для брошенных животных, пришлось ответить на массу вопросов личного свойства, прежде чем нам доверят живое существо. Как любовники мы представляли собой нечто стабильное, похожее на семью, и, таким образом, наш дом лучше подходил для бывшего беспризорного существа, нуждающегося в ласке и заботе.

Некоторые не могут поверить, что мы с Джерардом так долго прожили вместе – в общей сложности десять лет на разных квартирах, – так и не почувствовав никакого влечения друг к другу. Поэтому позвольте мне наконец, хоть и по прошествии значительного срока, раз и навсегда прояснить это. По-моему, ревнителям христианской морали пора перестать пугать детей коварными гомосексуалистами, которые подло совращают невинных мальчиков и ввергают их в темную пучину порока. Вместо этого достаточно большого плаката с унылой физиономией Джерарда и подписью: «Мужчины! Хотите вы по утрам просыпаться рядом с ним?» Трудно представить лучший довод в пользу разнополой семьи.

Должен сказать откровенно, что мужчин я понимаю лучше, чем женщин, но дальше этого я идти не готов.

Джерарду до гомосексуалиста недостижимо далеко: его половую ориентацию можно определить как слабовыраженную, поскольку за последние десять лет у него было не более трех женщин. Мне он твердит, что, по определению Всемирной организации здравоохранения, я веду беспорядочную половую жизнь, на что я отвечаю, что он, по определению той же самой организации, – типичный неудачник.

На самом деле ничего беспорядочного в своем поведении я не вижу, хотя, по мнению ВОЗ, все, кто имеет более двух партнеров в год, считаются таковыми. Как я частенько говорю Джерарду, грешат не действием, а помышлением.

Если я скажу вам, что за всю свою жизнь переспал более чем с сорока женщинами, ваша реакция может быть неоднозначной. Кто-то из мужчин подумает: «Ах ты, котяра мартовский! Молодец, так держать!», кто-то хмыкнет: «Что так скромно?», а те, кому не удалось превысить среднестатистическую норму в одиннадцать партнеров, тихо позавидуют.

Если же вы женщина, то можете счесть меня эмоциональным банкротом с моральными принципами министра без портфеля. Правда, на это мне есть что возразить.

При том, что я примерно вчетверо превышаю национальную норму по половым сношениям, по странной иронии судьбы, с тех самых пор, как в шестнадцать лет я начал встречаться с первой из своих девушек (я был юношей позднего развития), моей единственной целью было найти свою половину, вступить в серьезные отношения – то есть жениться. Самому смешно.