— Ладно уж, только поклянись, что не станешь драться с Эверардом на дуэли.

— Чтобы доставить тебе удовольствие, драгоценный друг мой, даю самую торжественную клятву. Ничто — ни угроза смерти на дыбе или в кипящем масле, ни угроза сесть за вист с моей матушкой — не заставит меня драться с этим типом. Вот тебе мое слово.

Он протянул руку, и они обменялись рукопожатием в знак договоренности.

— У меня отлегло от сердца, — произнес Феликс со вздохом. — Я боялся, что ты вздумаешь привлечь меня в секунданты, а это, ей же богу, выше моих сил. Подобные вещи вызывают у меня такое расстройство пищеварения, что я едва могу переварить тарелку овсяной каши.

В доказательство он деликатно рыгнул, прикрыв рот пальцами.

По пути к игровому кабинету джентльмены задержались возле стола, где играли в фараон. Указав глазами даму, которая азартно склонилась над столом, чтобы получше рассмотреть расклад карт в фараоне, Феликс дал понять Гастингсу, что это и есть миссис Бакслей. Поза ее позволяла увидеть пышную розовую грудь, которую мило подчеркивали черные кружева и гранатовые ожерелья. Мистер Гастингс не узнал ни груди, ни лица с ямочками, которое прилагалось к ней, но остался доволен и тем и другим. Еще большее восхищение вызывало то, с каким азартом эта дама делала ставки. Она понтировала все на шестерку пик. Карты сбросили, и леди проиграла. Тем не менее она ни на секунду не смешалась и вновь сделала столь же высокую ставку. Гастингсу стало ясно, что будучи человеком слабохарактерным, Эверард испытывал искушение жульничать в карточной игре, чтобы освобождать от растрат столь очаровательную, напористую и безрассудную фемину.

Искушение было объяснимо, но непозволительно. Эверарда необходимо поймать за руку, хотя бы для того, чтобы защитить честь своего брата-игрока. Оба они принадлежали к аналогичным клубам — «Букс» и «Будл», а игроки обязаны защищать репутацию своего клуба. К тому же они ведь ищут удовольствий, а что может привнести в жизнь больший азарт, чем битва характеров, особенно если она сопряжена с опасностью?


Когда мистер Гастингс вошел в игровой кабинет, Эверард встал.

— А, вы вернулись, — произнес он со сдержанной вежливостью.

— Неужели вы думали, что я сбегу?

Эверард нервно рассмеялся.

— Нет, нет. Я был уверен, что вы хозяин своего слова.

Мистер Гастингс сел, откинув фалды.

— Это в самом деле так, — заметил он. — А теперь посмотрим, какой вы джентльмен.

При этих словах Эверард дернул головой, однако, поскольку мистер Гастингс постарался сохранить бесстрастное выражение лица, тревога его светлости несколько улеглась.

Вошел Феликс и прислонился к стене. С этой позиции он мог прекрасно наблюдать за игроками. Сложив руки, он, к удовольствию мистера Гастингса, уставился на покрытый зеленым сукном стол.

Эверард вертел колоду, медленно перетасовывая карты. Раз или два недовольно посмотрев на Феликса, он произнес:

— А Деуитт собирается тут остаться?

— Надеюсь, вы не возражаете?

— Поскольку все игроки ушли, и гостиная предоставлена нам, здесь могла бы состояться, как я надеялся, честная игра между двумя джентльменами.

— Так оно и будет, поскольку присутствие Феликса равнозначно отсутствию других людей. И вообще, он здесь всего лишь на правах моего банка.

При таком комплименте Феликс просиял.

Эверард же был полон сомнений.

— Если вы отыграете у меня мой выигрыш в двадцать одно, — вежливо пояснил мистер Гастингс, — мне потребуются деньги взаймы. Мистер Деуитт любезно согласился предоставить мне наличными любую сумму, которую я запрошу. Не правда ли, Феликс?

Феликс обнажил зубы в ослепительной улыбке:

— Сколько тебе нужно, Гастингс? Тысячу? Две тысячи? Назови только сумму.

— Вот видите, — сказал мистер Гастингс, — он сочтет за честь и за привилегию позволить мне проиграть его сумму ставок, хотя и сам бы прекрасно справился с этой задачей.

Хотя лорд Эверард едва прислушивался к болтовне, от собранной по крохам информации у него заблестели глаза. Этот цыпленок собирается торчать тут до конца игры, сообразил он, и, кажется, уже настроен на проигрыш.

— Должен сказать, что моя колода в весьма плачевном состоянии, — заметил мистер Гастингс. — С вашего позволения, Эверард, я пошлю официанта за новой. Вы позволите распорядиться и насчет колоды для вас?

Не замешкавшись ни на секунду и не изменившись в лице, Эверард согласился и протянул свою колоду.

Когда мистер Гастингс подошел к двери, чтобы позвать официанта, они с Феликсом обменялись взглядами, подтвердив друг другу, что Эверард, судя по всему, не унизился до того, чтобы крапить карты. В противном случае он бы так легко не согласился на новую колоду. Феликс пожал плечами, что означало: будь я проклят, если знаю, в чем заключается маневр этого типа.

Мистер Гастингс вернулся на место, и игра началась. В ходе ее он невольно восхищался ловкостью Эверарда. Казалось, его светлость досконально просчитывает возможные ходы противника и то, какие карты лежат в банке. В результате значительный выигрыш мистера Гастингса в двадцать одно вскоре был исчерпан.

Все это время мистер Гастингс внимательно фиксировал каждое движение Эверарда. От его пристального взгляда не могло ускользнуть ни то, как этот человек почесывает ухо, ни то, как он дергает носом. Тем не менее, спустя полчаса мистер Гастингс смог убедиться лишь в том, что его светлость не прибегает к обычным шулерским приемам. Он не прятал в руке валетов, не подскабливал края у дам и не вытаскивал королей из-за голенищ; он был слишком уверен в себе, чтобы допускать что-либо подобное. Более того, Эверард явно предугадывал ходы мистера Гастингса, прежде чем тот решался на них. Мистер Гастингс ломал голову, пытаясь выяснить, как удается Эверарду это, но, хотя сам он обучался игре в карты у самых прожженных лондонских шулеров, он задолжал его светлости уже пятьсот фунтов, но ни на йоту не приблизился к разгадке мошенничества.

Он был уверен лишь в одном: как правило, во время игры в пикет сдающий находится в невыгодном положении, в то время как старшая рука имеет преимущество. В этой игре с Эверардом все было наоборот. Всякий раз, когда сдавал Эверард, он объявлял пик, репик или сразу то и другое. И вообще, единственный раз, когда мистер Гастингс выиграл партию, он был младшей рукой. Эверарду каким-то образом удалось поставить пикет с ног на голову. Так ловко можно играть только в том случае, если сдающий знает наперед, какие карты он сдает.

Мистер Гастингс достал часы и, щелкнув, открыл их. До двух часов оставалось пятнадцать минут. У него в запасе была четверть часа. От его сообразительности зависело, что предстоит ему в ближайшие восемь месяцев. Если он не уложится вовремя, то будет обречен играть в карты с женщиной, которую любил всем сердцем, но которая едва могла отличить шлем от слоутоп или козырь от рам-тач. Его матушку вполне устраивала непритязательная игра в кадриль. Тем не менее, поскольку вист был общим помешательством, дражайшая дама была вынуждена играть в него к большой досаде любого, кому не посчастливилось сесть с ней в пару. К тому же она не любила играть на деньги. Предпочитала делать ставки изюмом, орехами и даже черт бы их побрал, пуговицами!

Содрогнувшись, Гастингс бросил взгляд на Феликса. Тот в ответ на его тревогу, лишь недоуменно пожал плечами. У бедного Феликса от наблюдения даже веки отяжелели. Мистер Гастингс вздохнул. Он совершенно напрасно втянул приятеля в эту чудовищную авантюру. Дело явно шло к тому, что когда ему придется подняться из-за этого стола, он не станет ни богаче, ни даже умнее. Такого рода катастрофа никогда еще не постигала Чарльза Гастингса. Он прожил тридцать один год, ни разу не будучи унижен.

До сего момента мистер Гастингс не подавал никаких признаков беспокойства. Лицо Чарльза, милое, мальчишечье, успешно скрывало его намерения. Гладкая кожа, каштановые кудри и большие серые глаза вызывали зависть картежников столицы. Женщины, и пожилые и молодые, в которых его обманчиво простодушная физиономия пробуждала материнские инстинкты, души в нем не чаяли. И, что особенно важно, его приятная наружность была средством, с помощью которого он сумел разоблачить целые полчища жуликов и вралей. Но в данном случае она послужила ему до обидного мало.

Он прижал руку к виску. Глаза болели. Шея ныла, а ноги онемели от длительного сидения. И все же сдаваться он не собирался. В запасе оставалось еще несколько минут. Он во что бы то ни стало раскроет обман, пусть это будет стоить ему дырки в черепе. Гастингса охватило непреодолимое желание вцепиться Эверарду в глотку и бросить обвинение прямо ему в лицо, и вот тут его пронзила вспышка, и не какой-нибудь умной мысли, а сверкнувшего кольца Эверарда.

Гастингс наслышан был об этом приеме, но никогда не видел его. Насколько ему было известно, ни у кого еще не хватало наглости или безумия воспользоваться таким средством. Он откинулся назад, вытянув ноги, раскрыв карты веером и улыбаясь про себя. Еще один взгляд через стол подтвердил его подозрение. Эверард носил шулерское зеркальце. Это было широкое кольцо на среднем пальце правой руки. Противоположная по отношению к сапфиру сторона кольца была отполирована до зеркального блеска. Когда Эверард сдавал карты, держа их между большим и указательным пальцами правой руки, он мог видеть достоинство каждой карты. Понятно, как этот мошенник узнавал, что именно он сдает.

Мистер Гастингс с трудом удерживался от торжествующего хохота. Он снова вытащил часы. Прием был разгадан, и у него оставалась еще минута в запасе. Ну, теперь он сможет купить себе лоснящегося гунтера.

Но радость была преждевременной. Оставался вопрос: как поступить с Эверардом? Он ведь дал Феликсу слово, что не станет ввязываться в дуэль, и, по правде говоря, сам вовсе не жаждал ни стрелять в другого человека, ни быть им подстреленным. Ристалище перед завтраком привлекало его в восемнадцать лет, он был тогда еще сосунком. Теперь же оно представлялось ему смертельно скучным.