Мишель Лейтон - Поднимаясь ко мне

– Не так уж сильно ты сожалеешь, как я вижу.

Подавляю желание возмущенно выкатить глаза. Моя мать не из тех, кто оставляет досадные мелочи без внимания. Если у нее в голове засядет какая-нибудь ерунда, незначительная оплошность, она зацепится за нее и не успокоится, пока не превратит все вокруг в кровавое месиво.

– Полагаю, ты права, – примирительно соглашаюсь я. – Мы тебя не будем тут держать. Это Гевин. Я провожу его в одну из гостевых комнат. А сама займу другую. Ты даже не заметишь, что мы в доме.

Она хмыкает и закрывает за нами дверь.

– Тебе известны правила, – наставительным тоном произносит мать и в упор смотрит на Гевина.

– Известны, но я же сказала тебе, что он всего лишь друг, мама.

– Я знаю, что ты это сказала.

На этот раз я выкатываю глаза.

– Отлично, увидимся утром. Спокойной ночи.

Я беру Гевина за руку и тащу его вперед.

Хоть я и устала безумно, но уснуть – большая проблема. Все мысли – о том, что я сегодня не сказала, чего не сделала, чем не насладилась из-за страха и неспособности поверить самой себе. Сколько раз я была с Кэшем, не доверяя ему до конца. Потому что он – плохой парень. Да, в некотором смысле так и есть. Но проблема не в этом. Быть плохим парнем – это еще не означает быть дурным человеком или ненадежным партнером. Но сила предубеждения во мне так велика, что я не способна признать это. Я не доверяю своим собственным суждениям. Столько раз я принимала неверные решения, поддавшись ослеплению чувствами, наконец нашла того, в кого можно влюбиться, и остолбенела.

И худшего времени для этого найти нельзя.

Теперь я осталась один на один со всеми несказанными словами и сожалениями о нерешительности, бездействии, молчании.

«Если, по милости божьей, случится чудо и у меня появится еще один шанс сказать и сделать все несказанное и несделанное, я не буду такой трусихой».

Я слишком взбудоражен, чтобы спать. Чем ближе заря, тем больше я беспокоюсь, как все пройдет.

Смотрю на часы. Окон в комнате нет, поэтому, восходит ли солнце, не определить, но я чувствую, что уже светает. И это вызывает мысли об Оливии. Надеюсь, она спокойно спит в доме своей матери. Одна.

От подозрения, что Гевин, возможно, прикорнул рядом с ней, мне становится дурно до тошноты. С рычанием закрываю ладонью глаза и пытаюсь прочистить мозги.

Однако это не помогает. Мне не перестать думать об Оливии.

Может, если я наберу ее и телефон позвонит всего раз…

Оливия спит крепко. Один звонок ее не разбудит, если она уснула. А если нет…

Нажимаю кнопку быстрого набора, и телефон автоматически выводит на экран номер.

Один гудок, я жду. Только собираюсь нажать «отбой», как слышу в трубке приглушенный голос Оливии.

– Привет, – просто говорит она.

Я улыбаюсь. Почти вижу, как сияют ее глаза, когда она произносит это. В одном слове слышно, что она рада моему звонку. Теперь мне хочется поехать в дом к ее матери, забраться в окно и заняться любовью с Оливией, тихо и медленно, прижав ее к стене.

– Не спишь?

– Да, не могу уснуть. Ты тоже?

– Ага. Мысли не хотят уняться.

– Знакомое состояние.

Долгая пауза, в течение которой, уверен, Оливия размышляет, зачем я позвонил. Однако первой заговаривает она:

– Я рада, что ты позвонил. Хочу тебе кое-что сказать. Надо было сделать это раньше, но я не сделала. А должна была. Теперь я сожалею, что не сказала, когда мы стояли лицом к лицу. Но я идиотка, так что…

Улыбаюсь в темноте. Могу поспорить на тысячу баксов, что она сейчас накручивает на палец прядь волос. Оливия делает так, когда нервничает. А в данный момент по тому, как поспешно она проговаривает фразы, это чувствуется с предельной отчетливостью.

– Что ты хотела сказать?

Я почти уверен, что знаю это сам. Знаю, как она относится ко мне. Когда не борется с собой и не пропадает под грудами прошлого, которое временами забивает ей голову. И я надеюсь, после всего, что с нами было, она знает, каковы мои чувства к ней. Но она женщина. А женщины любят, чтобы им говорили вслух обо всем. В отличие от мужчин, женщинам нужны слова, определенность слов. Мужчинам – нет. Но я не против, если она все скажет.

Слушаю глубокое дыхание Оливии и представляю, как она зажмуривается, будто собирается прыгнуть с моста или совершить что-то подобное. Прыжок. Для Оливии, вероятно, ощущения сопоставимые.

– Кажется, я в тебя влюбилась, – выпаливает она. – Пожалуйста, не говори ничего! – торопится заткнуть мне рот Оливия, прежде чем я отвечу. – Не желаю, чтобы ты чувствовал себя обязанным как-то отреагировать. Просто не хотела, чтобы ты ушел, не зная моих чувств к тебе; я действительно пытаюсь выбросить из головы прежние разочарования, стараюсь оставить прошлое позади и не позволить ему встревать между нами.

– Я не чувствую себя обязанным ничего говорить.

– О! – очень серьезным тоном восклицает она. – Это хорошо. Потому что я не хочу, чтобы ты делал признания из чувства долга.

– Не буду. Если я скажу, что люблю тебя, то это потому, что так и есть, а не потому, что ты ждешь ответного признания.

– Ладно, – тихо говорит она. – О черт! Мама проснулась. Мне надо идти. Пожалуйста, будь осторожен!

– Буду.

– Скоро увидимся?

– Как только я буду уверен, что ты в безопасности.

– Пусть это произойдет поскорее.

Я смеюсь.

– Постараюсь сделать так, чтобы они подчинились моей воле.

– Это не будет проблемой. Ты в таких делах силен.

– Откуда ты знаешь?

– Ты очаровывал меня много раз.

– Детка, я еще даже не начал тебя очаровывать. Подожди, когда вернешься.

– Ловлю на слове, – мурлычет она, и по голосу слышно, что при этом улыбается.

– Да, черт побери. Ты будешь ловить меня на каждом слове, так?

– Что бы вы ни сказали, полковник, – поддразнивает меня Оливия, намекая на наш шутливый разговор, когда она думала, что я – Нэш.

– Это я и хотел услышать.

– Может быть, я даже отдам тебе честь, когда ты приедешь за мной.

– Я приготовлюсь к твоим приветствиям. Уверен, некоторые части моего тела будут салютовать, когда я приеду за тобой.

– Ты такой плохой.

– Но только в хорошем смысле.

– Верно, – тихо говорит Оливия. – Только в хорошем смысле.

– Постарайся отдохнуть. Я позвоню, когда вернусь.

– Ладно. Тогда и поговорим.

Пауза. Никто не хочет произнести последнее слово. И мы его не произносим. Оливия отключает телефон. И я следом.

Если у меня и была слабая надежда уснуть, она угасла.

«Проклятие! Я только что призналась Кэшу в любви!»

Типа того. Было это дешевой уловкой? Проявлением трусости? Возможно. Но по крайней мере, Кэш узнал главное до того, как вступить в схватку с бандитами. Я ведь хотела этого – чтобы он знал. А что будет со мной – теперь пофигу.

Но не от этого у меня в душе такой фейерверк эмоций. А от слов Кэша: «Если я скажу, что люблю тебя, то это потому, что так и есть, а не потому, что ты ждешь ответного признания».

Он сказал, что любит меня? Или что если бы любил, то сказал бы все как есть? Или просто дал мне некоторые основания думать, что тоже меня любит?

Что за черт!

Чем дольше я об этом думаю, обсасывая каждое слово, тем больше запутываюсь.

Одеваюсь на автопилоте, быстро провожу расческой по волосам, пинком открываю дверь и спускаюсь по лестнице. В доме тихо, поэтому я стараюсь не шуметь. Мама встает рано, очень рано. Она любит проводить утро спокойно. А тут я – уже очко не в мою пользу. Одного моего присутствия достаточно, чтобы разбудить медведя.

– Кто тебя одевал? Шестилетка? У тебя кофта наизнанку.

Оглядываю себя, и – о ужас! Действительно, футболка надета наизнанку.

Вот тебе и автопилот!

Я отмахиваюсь:

– Свет не включала. Переоденусь, пока никто не встал.

Как будто специально, чтобы превратить меня в лгунью, Гевин выбирает именно этот момент, чтобы показаться в дверях кухни.

– Доброе утро, леди, – говорит он со своим очаровательным акцентом и широкой, открытой улыбкой. Несколько секунд никто не говорит ни слова, однако Гевина это, похоже, ничуть не тревожит. – Оливия, теперь я вижу, в кого ты такая. Ты мне не говорила, что твоя мать настоящая красавица.

Так и тянет злобно вытаращиться на него. Но потом мне становится жаль Гевина. Он так сильно промахнулся!

– Очередная попытка обаять, как я вижу, – язвительно замечает мама, с презрением глядя на Гевина. – Ваши уловки могут сработать с моей дочерью, но можете не стараться ради меня. Я слишком хорошо знакома с такими типами, как вы.

– С такими, как я? – Гевин явно не понимает, о чем она; мне, наверно, стоило предупредить его насчет мамы.

– Гевин, может, примешь душ? Я быстро соберусь.

– Мы куда-то торопимся?

– Ну, вообще-то, нет. До первой лекции еще есть время, но…

– До первой лекции?

– Да. – На лице у Гевина – полное непонимание, поэтому я продолжаю: – Ну да, лекция, урок. Колледж. Ну, ты знаешь, тот, где я учусь.

Гевин сводит брови:

– Но у тебя сегодня нет занятий.

– Гм, есть.

– Нет, нету.

– Есть. С чего бы им не быть?

Гевин в упор смотрит на меня и слегка кивает в сторону мамы. Он не хочет высказывать свои соображения при ней, но она совершенно неправильно трактует его жест.

– О, не обращайте на меня внимания. Ей совершенно все равно, что я подумаю. Можете оскорблять ее как хотите.

– Оскорблять?

– Вы не считаете, что удерживать ее от самосовершенствования – это оскорбление? Вторгаться в ее жизнь – это оскорбление?

– Как я могу…

– Мама, он не то имел в виду. Слушай, это длинная история. Мы поговорим обо всем позже. А сейчас, – я многозначительно смотрю на Гевина, – он пойдет в душ, а мы пока выпьем кофе.