«Пожалуй, я убью тебя сама прямо сейчас, а де Варда — прощу. Он хотя бы не зануда».

— Чего я могу бояться?

— Как — чего? Я могу быть опасно ранен, даже убит…

«Не верю в такое счастье!»

— Этого не может быть, вы так мужественны и так искусно владеете шпагой…

— Скажите, разве вы не предпочли бы какое-нибудь другое средство, которое точно так же отомстило бы за вас и сделало поединок ненужным?

Миледи молча взглянула на своего любовника: белесоватый свет утренней зари придавал ее светлым глазам странное, зловещее выражение. «Конечно, — думала она, — вместо трусливого мальчишки мне надо было разыграть эту комедию с Джозефом, и он для меня отравил бы де Варда. А еще лучше было бы вовсе не затевать интригу с графом. Что мне, острых ощущений в жизни не хватает?»

— Право, — сказала она медленно, — мне кажется, что вы колеблетесь.

— Нет, я не колеблюсь, — отвечал гасконец, впрочем, не особо убедительно, — но с тех пор, как вы разлюбили этого бедного графа, мне, право, жаль его, и, по-моему, мужчина должен быть так жестоко наказан потерей вашей любви, что нет надобности наказывать его как-либо иначе.

«Интересно, он в самом деле так думает?» — спросила себя Анна, а вслух произнесла совершенно другое:

— Кто вам сказал, что я любила его?

— Во всяком случае, я смею думать без чрезмерной самонадеянности, что сейчас вы любите другого…

Анна вздохнула.

— …и, повторяю вам, я сочувствую графу.

— Вы?

— Да, я.

— Но почему же именно вы? — спросила Анна, переставая понимать его.

— Потому что один я знаю…

— Что?

— …что он далеко не так виновен, или, вернее, не был так виновен перед вами, как кажется.

— Объяснитесь… — сказала Анна с тревогой в голосе, — объяснитесь, потому что я, право, не понимаю, что вы хотите этим сказать.

Она взглянула на д'Артаньяна, державшего ее в объятиях, и почувствовала нечто необъяснимое. К ней приближалась беда, как тогда, на море.

— Я порядочный человек, — сказал д'Артаньян.

Анна промолчала. Он продолжил:

— И с тех пор, как ваша любовь принадлежит мне, с тех пор, как я уверен в ней… А ведь я могу быть уверен в вашей любви, не так ли?

— Да, да, конечно… Дальше!

— Так вот, я вне себя от радости, и меня тяготит одно признание.

— Признание? — Анна чувствовала себя все хуже и хуже.

— Если бы я сомневался в вашей любви, я бы не сделал его, но ведь вы любите меня, моя прекрасная возлюбленная? Не правда ли, вы… Вы меня любите?

— Разумеется, люблю!

— В таком случае — скажите: простили бы вы мне, если бы чрезмерная любовь заставила меня оказаться в чем-либо виноватым перед вами?

Миледи перестала что-либо понимать.

— Может быть, — произнесла она.

Д'Артаньян хотел было приблизить свои губы к губам миледи, но она оттолкнула его.

— Признание… — сказала она, бледнея. — Что это за признание?

— У вас было в этот четверг свидание с де Вардом здесь, в этой самой комнате, не так ли?

— У меня? — Анна была потрясена: этот мальчишка знал недопустимо много. Правда, если граф показал ему кольцо, он мог рассказать об обстоятельствах… Что рассказать, они же ненавидят друг друга! Боже, пока она не узнает, что пытается ей поведать этот щенок, надо все отрицать. — Нет, ничего подобного не было, — сказала миледи таким твердым тоном и с таким бесстрастным выражением лица, что, не будь у д'Артаньяна полной уверенности, он мог бы усомниться.

— Не лгите, мой прелестный ангел, — с улыбкой возразил он, — это бесполезно.

— Что все это значит? Говорите же! Вы меня убиваете! — вскричала Анна.

— О, успокойтесь, по отношению ко мне вы ни в чем не виноваты, и я уже простил вас.

Это невероятное заявление окончательно убедило Анну, что происходит нечто ужасное. Она не знала, не понимала и не могла даже представить, за что этот мужчина, всю ночь надоедавший ей разговорами о любви, «простил ее». И она не имела уже сил, чтобы спрашивать об этом, она желала только узнать, что это происходит в ее доме, с ее так хорошо рассчитанным замыслом.

— Но что же дальше? — лихорадочно торопила она любовника.

— Де Вард ничем не может похвастать.

— Почему? Ведь вы же сами сказали мне, что это кольцо…

— Любовь моя, это кольцо у меня. Граф де Вард, бывший у вас в четверг, и сегодняшний д'Артаньян — это одно и то же лицо.

Из всей тирады Анна поняла только одно: ее обманули. Над ней надсмеялись самым бесстыдным образом. Ее унизили, опять унизили, все повторилось, она проиграла, как проигрывала всегда. Бледная и страшная она приподнялась и, оттолкнув д'Артаньяна сильным ударом в грудь, соскочила с постели.

Было уже совсем светло.

Гасконец попытался удержать ее и схватил за край пеньюара. Тонкий батист не выдержал и разорвался, обнажив ее плечи. Клеймо ярко выделялось на прекрасной белоснежной, коже, и д'Артаньян в ужасе отпрянул.

— Боже мой! — вскричал он, выпуская пеньюар.

Миледи поняла, что ее тайна раскрыта. Мало того, что этот человек оскорбил и унизил ее, он видел клеймо и мог уничтожить ее в мнении света — он должен был умереть. Именно в это мгновение Анна стала тем, к чему стремилась: безжалостной тигрицей.

Впервые за эти дни она сказала ему то, что думала.

— Негодяй! Мало того, что ты подло предал меня, ты еще узнал мою тайну! Ты умрешь!

Она подбежала к небольшой шкатулке с инкрустациями, стоявшей на ее туалете, открыла ее лихорадочно дрожавшей рукой, вынула маленький кинжал с золотой рукояткой, с острым и тонким лезвием, и бросилась назад к полураздетому д'Артаньяну.

Гасконец отодвинулся к стене и не пытался бежать — видимо, его устрашил вид разъяренной женщины. Однако среди разбросанной одежды он случайно нащупал шпагу и выхватил ее из ножен.

Анна была не в том состоянии, чтобы чего-либо испугаться. Не обращая внимания на холодную сталь перед собой, она попыталась взобраться на кровать, чтобы ударить д'Артаньяна кинжалом, и остановилась лишь тогда, когда почувствовала острие у своей груди.

Тогда она стала пытаться схватить эту шпагу руками, но д'Артаньян, мешая ей сделать это, все время приставляя шпагу то к ее глазам, то к груди, соскользнул на пол, ища возможности улизнуть.

Миледи между тем продолжала яростно кидаться на него, издавая при этом какое-то звериное рычание.

Это начинало походить на настоящую дуэль: женщина с кинжалом, мужчина со шпагой.

— Отлично, моя красавица! Отлично! — повторял д'Артаньян. — Но только, ради бога, успокойтесь, не то я нарисую вторую лилию на ваших прелестных щечках.

— Подлец! Подлец! — рычала Анна.

Между тем д'Артаньян продвигался к двери, ведущей в комнату Кэтти. Дверь эта распахнулась очень вовремя, и он нырнул в нее, тогда как Кэтти захлопнула и заперла на задвижку.

Этот сговор мог бы потрясти Анну, если бы она была способна чему-либо удивляться. Теперь же миледи сделала попытку проломить перегородку, отделявшую ее спальню от комнаты служанки, выказав необычайную для светской женщины силу; затем, убедившись, что это невозможно, начала колоть дверь кинжалом, причем некоторые из ее ударов пробили дерево насквозь. При этом она проклинала д'Артаньяна самыми энергичными выражениями, доставшимися ей от пиратов.

Вдруг миледи поняла, что гасконец находится у нее в доме и слуги могут задержать его. Она зазвонила в колокольчик и разбудила весь дом. Полуодетая, она высунулась из окошка и кричала привратнику: — Не выпускайте, — как раз в ту минуту, когда непонятная фигура в женском наряде выбегала из ворот.

Поняв, что все пропало, Анна упала без чувств.

Она пришла в себя от запаха паленых перьев. Обморок не переменил ее настроения, она опять разразилась проклятиями по адресу гасконца, слуг и Кэтти… и тут поняла, что мерзкой девчонки нет в комнате. В ярости она приказала привести служанку. Слуги обыскали весь дом, а потом поваренок сказал, что видел Кэтти, выбегающую через садовую калитку.

Итак, этой ночью произошла катастрофа. Однако в любой момент мог прийти Джозеф, и негоже ему было знать, что случилось. Анна велела принести себе бренди, слугам — убрать в комнатах и не тревожить ее, пока она не позовет их.

Д'Артаньян сделал то, чего и опасалась миледи: рассказал о случившемся своему другу. Но этот разговор был далек от светской сплетни.

…— Итак? — спросил Атос.

— Итак… — ответил д'Артаньян, нагибаясь к уху Атоса и понижая голос, — итак, миледи заклеймена на плече цветком лилии.

— Ах! — вскричал мушкетер, словно в сердце ему попала пуля.

— Послушайте, — сказал д'Артаньян, — вы уверены, что та женщина исчезла навсегда?

— Та женщина? — переспросил Атос таким глухим голосом, что д'Артаньян едва расслышал его.

— Да, та, о которой вы однажды рассказывали в Амьене.

Атос со стоном опустил голову на руки.

— Этой лет двадцать шесть-двадцать семь, — продолжал д'Артаньян.

— У нее белокурые волосы? — спросил Атос.

— Да.

— Светлые, до странности светлые голубые глаза с черными бровями и черными ресницами?

— Да.

— Высокого роста, хорошо сложена? С левой стороны у нее недостает одного зуба рядом с глазным?

— Да.

— Цветок лилии небольшой, рыжеватого оттенка и как бы полустертый с помощью разных притираний?

— Да.

— Но ведь вы говорили, что она англичанка?

— Все называют ее миледи, но очень возможно, что она француженка. Ведь лорд Винтер — это всего лишь брат ее мужа.

— Д'Артаньян, я хочу ее видеть!

— Будьте осторожны, Атос: ведь вы не смогли найти ее! Если это и вправду она — вспомните, она сбежала от вас!