— Сударыня, — любезно сказал он, — мы приносим извинения за подобное обращение с вашим сыном, но это необходимо, чтобы наша с вами беседа не затянулась. Постарайтесь понять то, что я вам скажу, ибо повторять я не намерен. Так вот, ваша светлость должна понять, что прогулка по морю несколько затянется. Мы идем в Алжир. Там очень ценят белокурых француженок, особенно знатного происхождения, и очаровательных белокурых мальчиков, чем мы и воспользуемся. Кроме того, мне бы очень хотелось, чтобы вы выглядели как можно лучше, а для этого вам понадобятся ваши наряды и драгоценности. Я уверен, что мадам не откажется написать записку в гостиницу с приказанием выдать это подателю письма. И тогда мы сможем отправиться в путь.

Анна помотала головой, пытаясь выбраться из кошмара и проснуться, но ничего не получилось. Потом она поняла, что это не сон, и собралась уже резко ответить мерзавцу, но снова увидела нож у горла сына и едва не рухнула без чувств.

— Хорошо, — проговорила она. — Я сделаю это. Только отпустите их.

Капитан подал знак, и матросы повиновались. Только потом Анна поняла, что Луи все это время не плакал.

Они прошли в каюту капитана, где Анна своей рукой написала записку, прекрасно понимая, как это будет воспринято. Но, сохраняя жизнь Луи-Гийома, она сделает что угодно.

На следующее утро плавучая тюрьма отправилась на юг.

…Всю неделю, пока они плыли в Алжир, Анна просидела в каюте, держа на руках маленького Луи. Она боялась отпускать его даже ночью, как будто это могло помочь ей там, на берегу. Но сын не плакал, и только обнимал мать и гладил ее белокурые волосы. Служанка тихонько сидела в углу и изредка принималась плакать, и тогда у Анны тоже к горлу подступал комок, а сын принимался целовать ее.

Капитан заходил каждый день и был отменно учтив. Кормили их превосходно, и Анна, хоть и не чувствовала голода, принуждена была садиться за стол, хотя бы чтобы накормить сына, потому что без нее он есть не соглашался. Иногда к ним присоединялся капитан и развлекал их светской беседой, тогда как Анна молчала, боясь вымолвить хоть слово. Она не была уверена, что сможет сдержаться, а сердить пирата не хотела.

На седьмой день показался берег, и через несколько часов случилось то, что и должно было случиться: Анну разлучили с сыном. Она готова была на коленях умолять о милости, но взглянула в глаза капитана — и промолчала. Все было бесполезно.

— Привыкайте, сударыня, — все тем же любезным тоном сказал их мучитель. — Больше вы не увидите сына. Но судьба его, быть может, вовсе не так ужасна, как вам, вероятно, представляется. Он может попасть, после соответствующего обучения, конечно, к какому-нибудь купцу, или бею, или даже паше, и будет усладой его ночей. А может, его сделают янычаром, и он будет жить во дворце и защищать своего султана. Его будут уважать и бояться. Разве это не завидная участь для мужчины?

Слушая эту ужасную речь, Анна стиснула зубы и представила капитана в пыточном подвале отцов-инквизиторов. Ей сразу стало легче, даже голова перестала кружиться.

— Через неделю мы продадим вас и вашу очаровательную служанку на закрытых торгах. Там будут самые богатые и влиятельные люди, и они станут драться за обладание вами. Может, вас даже купит главный евнух султанского гарема — разве вас не прельщает подобная перспектива? Всю эту неделю вас будут готовить: хорошо кормить, купать в душистой воде, умащивать кожу, чтобы вы стали так же неотразимы, как в день вашей свадьбы. Не знаю, как вам, а вашей служанке это определенно должно понравиться. А сейчас я намерен хорошенько осмотреть вас, чтобы хотя бы примерно оценить вашу стоимость. Али-Сулейман!

В комнату проворно вбежал рыхлый человечек и кинулся раздевать Клотильду. Служанка попробовала было отбиваться, но он так рванул ее за волосы, что девушка чуть не рухнула без сознания. Капитан внимательно, как барышник лошадь, осмотрел ее с ног до головы, пощупал белокурые волосы, заглянул в зеленые глаза, осмотрел белые крепкие зубы, проверил, нет ли мозолей на руках, и, видимо, остался доволен и формами и внешним видом.

Настала очередь Анны. Она уже поняла, что ее ожидает, и вскинула голову, глядя на капитана дерзко, даже с вызовом.

Али-Сулеиман аккуратно снял с нее платье, и капитан издал сдавленный рык: он увидел клеймо.

— Шлюха! Воровка! — заорал он. — Я не выручу за тебя и медной полушки, — и со всего размаху залепил ей пощечину. Анна пошатнулась, но устояла.

— Я не просила вас меня похищать, месье, — размеренно произнесла она.

— Действительно, мадам, — процедил он, — это моя ошибка, но я постараюсь уменьшить возможные потери. Ваш сын принесет мне хорошие деньги, вместо вас я продам служанку, и лакеи ваши, раз уж они живы остались, тоже пригодятся. Ну а вы, ваше сиятельство, пойдете на рынок рабов. В лучшем для вас случае вы попадете к какому-нибудь старому жирному купцу, которому надоели его старые жирные жены и который хочет, чтобы молодая девушка возбудила его извращенные желания. А в худшем случае вы попадете в публичный дом, где ваша красота будет услаждать погонщиков верблюдов или матросов. Вы станете первой из портовых шлюх, и о вас будут говорить все средиземноморское пираты. У вас есть неделя, чтобы привыкнуть к этой мысли.

С этими словами капитан вышел из комнаты. Клотильда круглыми глазами смотрела на госпожу, прижав руки ко рту, чтобы не закричать. Анна была бледнее савана. Обещанное будущее действительно было ужасно как для нее, так и для сына. Всю неделю Анна думала об этом и решила, что теперь целью ее жизни будет спасение Луи-Гийома. Ее жизнь теперь имела ценность постольку, поскольку она сможет положить ее на его защиту. Эти мысли придали ей спокойствия и некоей отрешенности, так что даже в день торгов она была невозмутима. Она ласково попрощалась с Клотильдой, понимая, что, вероятно, никогда ее больше не увидит, постаралась даже ободрить девушку, но мысли ее были далеко: около сына.

Еще на корабле она надела ему на цепочку, как амулет, перстень, что подарил ей Антуан после свадьбы. Это был бриллиант, являющийся семейной реликвией рода де Ла Фер, и Анна молила бога, чтобы талисман и в самом деле защитил ее сына. Молитва сейчас была ее единственным утешением и надеждой.

Наконец-то их вывели на рынок. Анна только мельком взглянула на стоящих рядом женщин и поняла, что они ей не ровня — ни по происхождению, ни по внешнему виду. Но толпа вокруг, собравшаяся, чтобы прицениться к будущим рабыням, была так отвратительна, что Анна постаралась спрятаться среди других женщин. Однако надсмотрщик схватил ее за руку и выпихнул вперед, так что она со всего размаха влетела в объятия какого-то противного старикашки, разодетого и украшенного драгоценностями, как придворная красавица, только что не накрашенного. Тот оказался достаточно проворным и уцепился за Анну обеими руками.

Видимо, слова, которые он прокричал во всю мощь старческих связок, имели вполне определенный смысл. Работорговец зычным голосом ответил, и толпа ахнула, переведя взгляд с купца на рабыню. Тот сорвал накидку с плеча Анны, и толпа ахнула снова — красавица была заклеймена. Однако старикашка, видимо, не сильно огорчился. Прежде чем другие покупатели опомнились, он отсчитал золотые монеты, прибавил сверху, чтобы купец не вздумал продолжить торг, и потащил Анну за собой.

Взгляд ее упал на другую толпу, из которой раздавался детский плач. Луи! И она рванулась в ту сторону. Чернокожий слуга, который шел за ними, с силой швырнул ее обратно. Тогда она упала на колени и ухватилась за халат своего господина.

— Там мой сын! — закричала она. — Позвольте мне пойти туда, пожалуйста, купите его, он маленький, но очень красивый, он вам понравится, я умоляю, я не буду жить без него, я себя убью и ваши деньги пропадут, пожалуйста, пойдемте туда, я покажу его, только пойдемте скорее, он там, я знаю, купите его, и я все для вас сделаю, я не могу без него жить, ну пожалуйста, молю вас!!!

Она дергала его за полы халата, хватала старикашку за ноги и целовала его сапоги, и все это время кричала сквозь рыдания. Слуга пытался оттащить ее, но не мог — Анна билась в истерике.

— Пойдем, — сказал старикашка по-французски, и от неожиданности Анна замолчала. Она встала и на дрожащих ногах пошла за ним.

Сына она увидела сразу, его тоже вытолкнули в первый ряд, и уже несколько покупателей одновременно осматривали и ощупывали малыша. Он стоял сжавшись, но молчал, тогда как другие ревели вовсю, кроме самых старших, почти подростков. Анна показала на Луи, и ее хозяин бесцеремонно раздвинул толпу, осмотрел ребенка с головы до ног и о чем-то быстро заговорил с продавцом. Через пару минут он вернулся к Анне и сказал:

— Торги будут завтра. Я постараюсь купить его. Малыш может на многое сгодиться, если его выучить.

Анна чуть было опять не рухнула к ногам хозяина, так ее испугали его намеки, но тот уже уходил, и слуга потащил Анну за ним.

Хозяина звали Юсуф аль-Хакам ибн-Мансур, и он оказался вовсе не так ужасен и противен, как ожидала Анна. Под старость он пристрастился к гашишу, и от новой рабыни ему нужны были только ее красота, ибо подобная искусительница не раз являлась ему в дурманных виденьях, и ум, чтобы вести беседы. На большее он, видимо, уже не был способен, и Анна возблагодарила Господа за это.

Хозяин сдержал слово и выкупил Луи-Гийома, хотя это обошлось ему в приличные деньги. Анна пообещала себе, что за это будет верно служить ему, пока не сбежит. В побеге она не сомневалась. Во-первых, Юсуф-бей был немолод, и Анне вовсе не хотелось быть проданной еще раз, во-вторых, ее ужасала участь сына. Хозяин намеревался в самом скором времени отдать Луи на обучение, о котором Анна даже думать боялась. Нет, нет, бежать было совершенно необходимо! Но пока она подавала хозяину кофе, услаждала его беседами, щеголяла по дому в самых лучших арабских нарядах и даже понемногу изучала арабский язык. Видеться с сыном ей разрешалось два раза в месяц и ненадолго. Луи стал более замкнут и как-то повзрослел, хотя как может повзрослеть двухлетний ребенок? Однажды Анна заметила, что он охотнее говорит по-арабски, чем по-французски, и испугалась, что из него сделают «воина ислама» быстрее, чем она приведет в исполнение свои планы. Тем более, что пока они оставались только мечтами.