После первой перемены блюд пажи опять принесли чаши с водой, чтобы гости ополоснули руки, а затем появился первый сюрприз великолепная фигура благородного оленя, мастерски сделанная из сахара.

– Животное, преследуемое охотниками, – прокомментировал лорд Эдмунд, – благо сейчас как раз разгар охотничьего сезона. А вы много охотитесь у себя в Йоркшире?

– Сам-то я нет, – ответил Морлэнд, – но вот этот парень – да. У нас редкостная охота любая птица, олени, зайцы, кабаны – чего-чего, а поохотиться у нас можно вволю.

Тут как раз внесли вторую перемену жареную баранину, пирог с селедкой и мясное ассорти Музыканты перестали играть, чтобы дать возможность юному пажу громко прочитать отрывок из «Птичьих разговоров».

Элеонора повернулась к Роберту, чувствуя, что для этого ей надо сделать над собой усилие, и спросила, чтобы хоть как-то завязать беседу.

– О чем вы думаете?

Роберт ответил, но Элеонора не поняла ни слова, поскольку юноша неожиданно заговорил на своем родном йоркширском диалекте, вдруг забыв ту правильную южноанглийскую речь, которой прилежно учился с детства. Элеонора удивленно воззрилась на жениха, чувствуя, как у неё падает сердце внезапно до неё дошло, что большинство людей в её новом доме будут говорить именно так и что она окажется чужеземной в неведомом краю, где ни она не будет понимать окружающих, ни они – её.

– Я не могу разобрать, что вы говорите, – пролепетала девушка. – Я не знаю вашего северного диалекта.

Роберт пробормотал извинения и повторил все сказанное им на правильном английском.

– Я думал о том, как вам понравится Микллит – Что такое Микллит? – спросила Элеонора. – Это то место, куда мы едем, – ответил Роберт. Так называется наш дом. Микл Лит – это большие ворота, большие Южные Ворота Йорка. Наш дом стоит недалеко от них, на главной южной дороге.

– А это обширный дом? – поинтересовалась девушка.

– Не думаю, чтобы вам так показалось, – вздохнул Роберт, – Это обычное фермерское жилище, но на протяжении долгих лет к нему делались разные пристройки, так что оно выглядит большим и старым, – извиняющимся тоном продолжал он. – И, конечно, не таким красивым, как этот замок.

Юноша подумал о неуютном, грязном, сером, обшарпанном доме и горько пожалел, что у него не было ни малейшей возможности привести его в божеский вид перед приездом Элеоноры.

– Он будет в порядке еще до свадьбы, обещаю тебе, – добавил Роберт.

Элеонора уныло кивнула. Фермерский дом, подумалось ей, наверняка окажется страшно неудобным, что бы там с ним ни делали.

– Значит, вы живете рядом с городом? – задала она следующий вопрос.

– Ну, в общем, да, настолько близко, что ходим пешком в городской храм. И дом стоит прямо на большой дороге, так что, думаю, мы узнаем все новости почти так же быстро, как и вы здесь. И еще мы видим всех, кто проезжает мимо нас, – и купцов, и бродячих артистов, и фокусников, и лекарей, и благородных лордов и леди... – Юноша внезапно замолчал. Он стремился примирить Элеонору с неизбежным отъездом, но совсем забыл, что она сама принадлежала к кругу этих знатных господ. Роберт увидел, как её губы презрительно поджались, и выругал себя за свою неуклюжесть.

Элеонора же опять сделала вид, что прислушивается к общей беседе за столом; теперь речь шла о войне, казавшейся всем неизбежной. Но мысли девушки были далеки от того, о чем толковали гости. Она думала о благородных лордах и леди – и особенно об одном из них. Ей вдруг пришло в голову, что она едет во владения герцога Йоркского и будет жить недалеко от его замка, хотя сам герцог и появляется там довольно редко. Да, она будет ближе к нему – но и дальше от него, ибо он никогда не опустится до того, чтобы переступить порог полуразвалившегося фермерского дома. Она навсегда покидает тот круг, в котором вращается Ричард, и если даже она когда-нибудь встретит его вновь, это будет совсем не так, как прежде, когда она пользовалась привилегией свободно говорить с ним, а он – с ней. Если теперь она и увидит его, то будет всего лишь одной из толпы людей, выстроившихся вдоль дороги, чтобы посмотреть, как он проезжает мимо со своей свитой, одной из толпы людей, на которых ложится пыль из-под копыт его лошади.

Глава 2

Они отправились в путь первого октября. Стояло холодное серое утро. Слегка подмораживало, и булыжники, которыми был вымощен внутренний двор, покрылись инеем, а пар от дыхания лошадей поднимался призрачным облачком к низким застрехам, где рядами сидели воробьи, взъерошив перья, чтобы немного согреться. В этом рассвете уже не было ничего летнего, скорее, он казался мрачным предвестником приближающейся зимы, которую Элеоноре предстояло встретить гораздо более суровых краях.

Прослушав мессу и позавтракав, отряд Морлэнда выехал со двора и, следуя через маленькую деревушку, растянулся целой кавалькадой. Дети выбежали на дорогу, чтобы поглазеть на всадников, и даже степенные мужчины и женщины вышли на пороги своих домов посмотреть, чьи же это кони гарцуют на улице. Некоторые крестьяне узнавали Элеонору и благословляли её, когда она проезжала мимо. В ответ девушка махала им рукой и благодарила со слезами на глазах, зная, что вряд ли ей доведется когда-нибудь снова вернуться в эти места. В последний раз любовалась она всем тем, что на протяжении многих лет считала своим домом: высокой серой громадой замка на холме, золотисто-серыми хижинами деревни, покатыми зелеными холмами и росшими на них купами деревьев, которые уже сбросили листву. За спиной девушки оставался замок Корф, который они называли между собой летним замком и с самой высокой башни которого можно было увидеть море. Элеонора была счастлива здесь; теперь в душе она сказала всему этому «прощай» и натянула капюшон плаща пониже, чтобы скрыть слезы, набежавшие на глаза при расставании с любимыми местами.

Путь был долгим и утомительным. Элеонора, одетая во вес самое теплое, что у неё было, и укутанная в плотный плащ на кроличьем меху, ехала верхом на крепком пони по кличке Додмен – «тихоход», который вполне оправдывал свое имя, его выбрали для девушки за выносливость – все были уверены, что Додмен не падет по дороге. В качестве грума с Элеонорой послали тринадцатилетнего мальчишку по имени Джоб, позади которого сидела на лошади Габи ибо лорд Эдмунд не пожелал расщедриться и дат толстухе коня. Жак, повар, все время старался держаться поближе к Элеоноре, считая всех людей Морлэнда бандой разбойников, которым ни в коем случае нельзя доверять. Пара мулов везла багаж Элеоноры, а Морлэнды и трое их слуг с вьючной лошадью дополняли этот не слишком блестящий кортеж.

Они были в пути уже четыре дня, останавливаясь на ночлег в придорожных гостиницах – грязных и убогих; впрочем, еда там была вполне сносной. По мере того как отряд продвигался на север, становилось все холоднее, а пейзаж вокруг казался все более диким и безлюдным. Иногда всадники часами ехали вперед, не видя ни единого дома и не встречая ни одной живой души. Они миновали огромные леса, не менее обширные вересковые пустоши и просто зловещие места, где неосторожный путник вполне мог быть ограблен и убит без всякой надежды на помощь, но на всадников никто не напал, несмотря на то, что в отряде были две женщины и три вьючные лошади. Морлэнды и их люди все время держали оружие наготове и выглядели так, что было ясно любому, кто пожелает связаться с ними, придется плохо; этого вполне хватило, чтобы заставить разбойников поискать себе добычу попроще.

На пятое утро они покинули очередную гостиницу под нудным пронизывающим дождем. После относительно сухой погоды, стоявшей довольно долго, дороги были пока вполне еще приличными, но, приближаясь к Йорку по большому южному тракту, который всегда был забит повозками и людьми, всадники уже часа через два обнаружили, что дальнейший путь будет гораздо хуже. К девяти часам утра они уже еле тащились, пробираясь через грязь, доходившую лошадям до самых бабок, и на робкий вопрос Элеоноры, можно ли ожидать улучшения дороги, Морлэнд-старший в сердцах ответил, что леди может ожидать чего её душе угодно, но до самого конца пути они будут видеть только грязь, грязь и грязь, в которую лошади будут проваливаться по самое брюхо.

Если это и было преувеличением, то небольшим: кони брели по колено в грязи, грязь облепила их бока и комками и лепешками покрывала одежду седоков. Бедному Додмену с его короткими ногами приходилось гораздо хуже, чем более рослым лошадям, и временами Элеонора начинала задумываться, не придется ли ей шагать пешком или, вернее, вброд, но выносливость маленького пони не знала границ. К полудню они выбрались на мощеную дорогу, тянувшуюся до самого Йорка и запруженную путниками самого разного обличья, народа было столько, сколько Элеонора не видела прежде ни разу в жизни.

– Тут всегда так оживленно, как сейчас? – изумленно спросила она.

– Что вы, госпожа, разве это – оживленно?! – насмешливо воскликнул Морлэнд. Чем дальше они забирались на север, тем более неразборчивой становилась его речь, все явственнее приобретая присущий северянам акцент – Посмотрели бы вы, что тут творится в базарный день!

– Значит, мы уже почти приехали? – поинтересовалась девушка чуть позже.

На этот раз, обернувшись к ней, ответил Роберт.

– Мы уже на месте, – сказал он. – Гляньте-ка, вон, видите огромные ворота, там, впереди? И городские стены.

– Ну да, ну да! Значит, это и есть Йорк? – Элеонора была возбуждена и обрадована. Как-то раз ей довелось побывать в таком большом городе, как Винчестер, но кроме этого она никогда не видела ничего крупнее деревни, и теперь её охватило приятное волнение при мысли о том, что она будет жить рядом с таким громадным городом. Они подъезжали к нему все ближе и ближе, девушка с трепетом взирала на него – и вдруг почувствовала вонь большого города и услышала звон сотен церковных колоколов, эхом отдававшийся от красивых белых городских стен. Оба эти ощущения заставили её изумленно приоткрыть рот что касается запаха, то она никогда раньше не сталкивалась ни с чем подобным, проведя всю свою жизнь в богатых домах, которые периодически проветривались и наполнялись благовониями. Здесь же стоял смрад нечистот, оставленные людьми и животными, они долгое время скапливались и гнили на весьма ограниченном пространстве. Что до гула, то это был хор самых разных колоколов, звучавших по всему городу и наполнявших своим медноголосым звоном весь воздух в округе – до такой степени, что он, казалось, начинал вибрировать вместе с ними.