– Семья смотрится превосходно, правда ведь? – сказала она Джобу, пока они наблюдали, как танцующие сходятся, расходятся и выделывают под музыку всевозможные па. – Единая, как стадо где-нибудь в поле. Дети резвятся, как ягнята, взрослые мирно пасутся на своих выгонах. Что бы там Валлиец ни делал, как бы ни старался, ему нас не сломить.

– Молю Бога, чтобы так и было, мадам, – ответил Джоб. – Он намеревается править нами, как французский король в своей Франции, с помощью налогов и страха.

– Но ему придется убедиться в том, что мы сделаны из другого теста – и тесто это покруче! подхватила Элеонора. – Я так волновалась и тревожилась, когда короля убили.

– Я знаю, – сказал Джоб.

– Но теперь я чувствую какое-то странное спокойствие и не сомневаюсь, нам ничто не повредит, – закончила она. её по-прежнему прекрасные глаза встретились с его – Кто-то из нас может умереть – все мы когда-нибудь умрем, – но семья будет продолжать жить. У тебя нет такого чувства?

Он молча кивнул, не найдя слов.

– Мне сегодня ночью приснился такой странный сон, Джоб, – сказала Элеонора. – Все было как в жизни. Я бежала по вересковым пустошам, туда, к имению Шоу, бежала быстро, и даже вроде бы как летела, словно у меня не две ноги, а четыре. Может быть, так оно и было. А потом у меня в голове вдруг зазвучал голос, сказавший мне: «Ты можешь полететь, если хочешь. Давай, я покажу тебе, как это делается», и я вроде бы поднялась в воздух и полетела без всякого усилия, как будто была рождена на крыльях ветра. Я посмотрела вниз и увидела под собой «Имение Морлэндов», все наши угодья, наших овец, мирно пасущихся на своих пастбищах, и овец этих было столько, что они казались снегом на лугу; и еще я увидела всех наших людей, входящих и выходящих из своих домов, снующих туда и обратно, – десятки наших слуг и работников, направляющихся по своим делам. Потом я взлетела выше, и тогда ко мне пришло это нынешнее чувство – чувство умиротворения, – закончила Элеонора.

– Очень странный сон, госпожа, – сказал Джоб.

– Но хороший, – добавила она.

– Да, такой сон к добру.

– Ну а теперь, бабушка, ты уже вполне отдохнула и можешь опять потанцевать, – раздался у неё в ушах голос Тома.

Она в изумлении обернулась – нет, конечно, это был не Том, а всего лишь Нед. Их голоса были временами так похожи.

– Да, я отдохнула. Бери меня под руку, и пошли – только не торопись. Помни, сколько мне лет.

– Для этого мы здесь и собрались, бабушка, – усмехнулся Нед. – Но по правде говоря, вы выглядите так молодо, что я иногда думаю: то ли вы обманываете нас, то ли просто колдунья и никогда не состаритесь.

– Хватит сказки рассказывать, – рассмеялась Элеонора, – научился льстить без зазрения совести, когда болтался при дворе. Правда, твой дедушка некогда сказал нечто подобное, но это было почти тридцать лет назад, и я не уверена, что он повторил бы это сейчас, увидев меня.

– Тогда мне пришлось бы вызвать его на дуэль за то, что он вас оскорбил. О, королева этой ночи и королева моей души... – он отвесил великосветский поклон.

– Перестань, Нед, я не могу столько смеяться. Это, по меньшей мере, неприлично.

Он поцеловал ей руку.

– Все, что вы делаете, выглядит прилично, бабушка. Вы и вправду королева.

Танцы затянулись до позднего вечера, и была уже почти полночь, когда слуги начали тушить факелы и вся семья разошлась по постелям. Нед и Ричард отнесли гобелен в спальню Элеоноры и временно повесили его поверх старого, видавшего виды.

– Завтра мы укрепим его как следует, – сказали они, – но зато утром, как только проснетесь и раздвинете занавески, вы сразу увидите его.

– Спасибо, – сказала она, – и да благословит вас Господь. Всех вас, дети мои. Сегодня у меня был очень счастливый день.

– Надеюсь, что до утра вы отдохнете, – улыбнулся Ричард. – Если вы помните, вы хотели проехаться со мной на мельницу. Там есть дела, которые требуют вашего внимания.

– А когда это я слишком уставала? – спросила Элеонора. – Если что-то надо делать, значит – надо!

Но в пять часов утра, горничная, откинув полог и собравшись одевать Элеонору к заутрене, внимательно вгляделась в спокойное лицо своей госпожи и опрометью бросилась к хозяину. Но как бы она ни торопилась, все равно первым у постели Элеоноры оказался Джоб; он пощупал ей пульс и прислушался к дыханию.

– Похоже, она переутомилась, слишком много вчера было танцев, – проговорил старый слуга, но, встретившись со встревоженным взглядом Эдуарда, добавил: – Хорошо бы позвать врача.

Доктор сказал приблизительно то же самое.

– Но, учитывая её преклонный возраст, ни в чем нельзя быть уверенным. Хотя она очень крепкая, и, если как следует отдохнет, завтра все будет в порядке. Но наверняка я ничего не могу сказать. Если будут какие-нибудь ухудшения, пошлите за мной. А так я приеду к вам завтра.

Элеонора пробудилась только к девяти часам, и первое, что она увидела, был подаренный ей детьми гобелен, а второе – встревоженное лицо Джоба, склонившегося над ней; затуманенными от слез глазами Джоб с надеждой и ожиданием вглядывался в Элеонору.

– Госпожа, – всхлипнув, сказал он. – Я так боялся... Я был здесь все утро...

– Сколько сейчас времени?

– Почти девять. Вы слишком много танцевали вчера вечером и устали, – продолжил он. – Вам надо отдохнуть и восстановить силы. Я пришлю вам завтрак...

– Матушка... – оттолкнула его подошедшая сзади Дэйзи.

– Помоги мне сесть, – велела ей Элеонора. Она была очень слаба и с трудом могла пошевелиться. Они вдвоем приподняли её и подложили ей под спину подушки. Тут Элеонора увидела, что в комнате были еще её горничная и Ребекка, тихо сидевшая у окна.

– Я чувствую себя слабой, как младенец, – сказала Элеонора. – Прошу тебя, отойди от окна. Так лучше. Нет, Джоб, не надо никакого завтрака. Я слишком устала. Не волнуйтесь, дайте мне просто отдохнуть.

Она велела всем женщинам сесть и попросила Джоба остаться рядом с нею.

– Так будет лучше, на случай, если мне что-нибудь понадобится. Ты лучший посыльный, чем все эти бабы.

– Да, мадам. Врач...

– Успокойся, не нужно мне никакого доктора. Я просто устала, Джоб. И опять мне ночью приснился тот же сон, о котором я тебе рассказывала. Опять я была на болотах – посмотри, их видно из окна. Воздух там такой чистый и свежий, солнце светит так ярко, я никак не могла привыкнуть к этому когда только приехала на север. А теперь для меня это, как глоток живой воды. Здесь даже вереск пахнет по-другому, не так, как на юге, и пчелы жужжат по-другому, и цветы растут не так.

Я привыкла мечтать о поездке на юг, как о поездке домой, но теперь мой дом здесь. И никуда я не поеду. Лорд Ричард любил бывать здесь. И Том обожал эти места. И я рада, что Том был с Ричардом до конца – ладно, не надо пугаться... А иначе как бы он жил, зная, что его господин был убит у него на глазах?

Она какое-то время помолчала, глядя в распахнутое окно. Потом взгляд её переместился на гобелен, она еще раз осмотрела его и улыбнулась. Тот шустрый заяц в центре был прямо как живой, и казалось даже, что на его мордочке играет лукавая улыбка. Лисица, спрятавшись позади него за кустом, подглядывала за ним, но заяц прыгал через вереск с легким сердцем и улыбался Элеоноре через всю комнату, словно говоря: «Я знаю, что она там, но мне все равно». А еще там был белый вепрь, и белая роза, и сокол, а над всем этим сияло солнце. И все это было эмблемами Йорков. «Наш дом так давно связан с будущностью Йорков, – подумала Элеонора, – они вплетены в нашу жизнь, как в этот гобелен. Тот, кто его выткал, знал истину и был прав».

– Джоб, – сказала Элеонора, – ты же всегда знал о Ричарде, правда ведь? Ричарде Йоркском, имею я в виду.

– Да, – еле слышно ответил тот.

Она протянула ему руку – слабую и дрожащую, едва сумев поднять её с одеяла, и он сжал её в своих ладонях. Пальцы мужчины и женщины переплелись.

– Прости меня, – прошептала она. – Тебе было очень плохо?

Он покачал головой, не говоря ни слова.

– Бедный Джоб, – продолжала шептать она. – Но ведь больше никто об этом не знает?

– Нет, – сказал он.

Это был тот ответ, которого она ждала. Она вздохнула – едва слышно – и закрыла глаза. Он рискнул взглянуть на неё. Лицо у неё было белым и резко очерченным, как камея, а волосы, разметавшиеся по подушке, оставались все такими же роскошными и черными как смоль – самолюбие не позволяло ей ни показываться на людях седой, ни признавать, что она подкрашивает свои локоны. За эти годы Джоб привык к лицу Элеоноры – и сейчас был даже рад этому, ибо ему, смотрящему на неё сквозь слезы, она по-прежнему казалась той юной девушкой, в которую он когда-то влюбился.

Она открыла глаза и улыбнулась ему, отчего у него задрожали губы. Он был старым человеком и не стыдился плакать, но в её глазах он видел понимание, когда она опять взглянула в окно на вересковые пустоши и легонько сжала его пальцы.

– Открой окно, – велела она. – Дай мне вдохнуть этого чудесного воздуха, а не только любоваться нашими просторами.

Этим занялась Ребекка, а Джоб молча наблюдал за женой Неда, боясь взглянуть на свою госпожу, которая теперь тоже отвернулась, чтобы не смущать его.

– Какой чудесный аромат, – тихо сказала она, глубоко вздохнув и делая долгий выдох.

Джоб ждал следующего вздоха, но его так и не последовало, и когда он взглянул на Элеонору, её тонкие пальцы медленно разжались и выпустили его руку. По лицу Джоба заструились слезы, он открыл рот, чтобы что-то сказать, но так ничего и не выговорил. Нет, пусть она побудет с ним еще хотя бы секунду. Другим это все равно, а когда они узнают, то заберут её у него, и он останется совсем один.

И вот этот старик сидел на краешке её постели, сжимая руку своей мертвой госпожи, и глядел затуманенным взором в окно на розовеющие вересковые пустоши; по ним вечно будет скакать белый заяц, заяц, который никогда не состарится и не умрет.