– Мне так жалко бедную принцессу, – опечалилась Маргарет, – это же надо, выйти замуж за убийцу собственного дяди, запершего всю твою семью в тюрьму и живущего, как с женой, с собственной матерью!

– Потише, Мэг, – предостерег её Генри.

– Да что там говорить, он же не относится к принцессе как к своей жене, разве не так? – отмахнулась Маргарет. – К ней, бедной, никто даже не заходит, а его мать принимает всех иностранных послов и проводит наедине с сыном целые часы, и никто в это время не смеет тревожить их уединения.

– А, да ладно, Бог с ними, мы все равно скоро уедем. Ребенок должен родиться в июне. Значит, уехать мы сможем где-то в июле и к концу месяца будем уже дома.

– Как раз к дню рождения бабушки, – сказал Нед, улыбнувшись в первый раз за все время их разговора. – Ей в августе исполнится семьдесят, как вы знаете, и мы собираемся устроить особое торжество по этому поводу – богатый стол и много музыки, которую она так любит.

– Прекрасная идея. Ну что же, мы постараемся поспеть к этому дню, – сказал Нед. – Как она там, между прочим?

– Ну ты же знаешь бабушку – она никогда не меняется. Но, как мне кажется, с прошлого года она малость потеряла в весе. Она стала – не знаю даже, как сказать, – какой-то хрупкой, что ли, прямо как соломинка. Но ведь и лет ей немало.

– Она самая старая из всех, кого я знаю, – весело заметила Маргарет. – Это стоит праздничного стола.

– Когда вы приедете, – напомнил им Нед, – ни в коем случае не называйте Валлийца королем. Она сама не может этого произнести, даже в шутку, хотя язычок у неё не стал менее острым после смерти государя.

Тихим, жарким днем в середине июня Маргарет родила своего второго ребенка – прекрасного крупного мальчика, которого нарекли Ричардом. И в тот же день – семнадцатого июня – по Лондону пополз ужасный слух. Якобы накануне один из членов свиты нового короля, сэр Джеймс Тирелл, получил полное отпущение всех грехов – так сказать, за все, что он совершил до того дня, – и приказ на один день забрать у коменданта Тауэра ключи от крепости. При покойном государе такого случиться просто не могло. Брэкенбери, павший при Босуорте, сражаясь за Ричарда, никогда не отдал бы ключей, не зная, кому и зачем они понадобились, но при Генри Тидре все делали то, что им прикажут, не задавая вопросов, а новым комендантом Тауэра стал один из людей Тидра.

И вот семнадцатого июня, сначала тихо, а потом – как пожар, раздуваемый ветром, по Лондону, от Тауэра к Вестминстеру, покатился слух, что принц Эдуард и герцог Йоркский исчезли. Говорили об этом шепотом. Во-первых, никто не знал, что Валлиец может сделать с такими говорунами, а во-вторых, люди не хотели, чтобы эти разговоры достигли ушей бедной королевы, принцессы Елизаветы.

Генри тоже держал это в секрете от Маргарет так долго, как только мог, не желая тревожить её понапрасну, пока она нянчила младенца, и когда она все-таки узнала об этом, он понял, насколько был прав.

– Я хочу уехать отсюда, – возбужденно заявила Маргарет. – Я не перестаю думать о несчастной принцессе. Я не могу находиться здесь, когда их всех по одному уничтожают. Хочу домой, в Йоркшир, где воздух свеж и где все знают, кто кому предан.

– Хорошо, мы уедем, как только сможем. А теперь помолчи, дорогая, не надо беспокоиться, мы тронемся в путь в течение месяца. И вообще, все это может оказаться лишь пустыми слухами. Ты же знаешь, что они порой возникают из ничего.

Этот довод её немного успокоил, но шестнадцатого июля слухи, похоже, нашли свое подтверждение: сэру Джеймсу было даровано второе отпущение грехов и предоставлена должность коменданта Ги, куда, как было объявлено, ему надлежит отправиться незамедлительно. Двумя днями позже Маргарет и Генри, прихватив своего новорожденного ребенка, которому едва исполнился месяц, и второго годовалого сына, Генри, а также домочадцев и китайскую собачонку, покинули печальный Лондон, в котором, как в тюрьме, предстояло до конца своих дней оставаться несчастной принцессе Елизавете. Они тронулись на северо-восток по старой, проложенной еще римлянами дороге, понуждая лошадей идти рысью сквозь легкие июльские туманы, и это было как полет, как исход из мрачной темницы к солнечному свету.

День рождения удался на славу. К столу было подано более пятидесяти блюд, включая целиком зажаренного павлина, в полном оперении и с распущенным хвостом, и огромный торт в виде замка с маленькими флажками, свисающими с башен. Зайчатины, естественно, к столу не подавалось, но фигурка белого зайца, присевшего на задние лапы и отбивающегося от нападающего на него сокола, стояла в центре стола. Это было настоящее произведение как обычного, так и кулинарного искусства. Заяц, само собой, посвящался Элеоноре. Правда, потом она сама себе задавала вопрос, откуда возник именно этот сюжет: заяц, отбивающийся от сокола? Неужели кто-то заказал этот торт, зная, что сокол всегда был символом Ричарда Йоркского, её давно погибшего тайного возлюбленного? Ведь о её связи с ним никто в семье и подозревать не мог.

Тут было над чем подумать. Но вокруг Элеоноры собралась вся её семья, и все были счастливы, ибо она была душой и главой всего дома, гордой старой королевой, правившей своим королевством железной рукой, одетой в перчатку любви и справедливости. Из собственных детей Элеоноры на дне рождения были только Эдуард и Ричард. Анна не могла осилить столь долгого пути – ей самой было уже за пятьдесят, она нарожала множество детей, и Элеонора не видела её с тех пор, как она уехала на юг, чтобы выйти замуж.

Но зато каким удовольствием было смотреть на своих внуков! Эдмунда, спокойного и уравновешенного, что его всегда отличало. Неда и его жену Ребекку, которая стала совсем другой с тех пор, как Эдмунд начал учить её читать, и которая опять была беременна, хотя Неда это обстоятельство несколько даже удивляло. Сесили с её Томасом и Маргарет с её Генри – счастливых и процветающих людей, на которых держится вся Англия. А в детской ждали своей очереди Илайджа и Мика, которым сейчас было по пять и три года соответственно и которые под недремлющим оком мистера Хаддла стали абсолютно нормальными детьми, несмотря на тяжелое начало своей жизни.

А ведь есть еще и её правнуки, начиная с Пола, которому сейчас исполнилось уже десять лет и который был радостью жизни «Имения Морлэндов» и его гордостью. Места при дворе Ричарда ему теперь не было, он не мог служить королю, но оставалась возможность пристроить его через несколько лет в свиту какого-нибудь другого аристократа, может быть, даже нового герцога Норфолкского, сына Джека Норфолка. Пол был красивым, способным, милым мальчиком, очень похожим на своего отца, разве что чуть менее уравновешенным. Пожалуй, таким же, как Том. Ну и, наконец, были дети Баттсов, Анна и Алиса, Генри и Ричард, дети прекрасных родителей, дети, которых воспитают в духе старых традиций и которые привнесут свежую струю крови в семью Морлэндов, только укрепив таким образом этот род. Анна выйдет замуж за Пола – в том у Элеоноры уже сейчас не было никаких сомнений. Можно надеяться, что у Ребекки тоже будут сыновья и дочери, которых потом можно будет переженить с другими детьми Баттсов. Это вполне достойная мелкопоместная родня, и Элеонора была рада иметь её в своей семье.

Все семейство преподнесло Элеоноре подарки – лучшие из того, что они могли найти или позволить себе, – некоторые по-настоящему дорогие, а некоторые дорогие потому, что были подарены от всей души. Так, внуки вручили ей роскошный гобелен для её спальни с изображением садов Эдема со всевозможными цветами и животными, как реальными, так и мифическими: с анютиными глазками, люпинами, вьюнками, левкоями, розами, колокольчиками, лютиками и маргаритками, расцветающими под копытами и лапами единорогов, леопардов, лошадей, лисиц, овец, грифонов, жирафов, белого вепря в золотом ошейнике, оленей, собак и диких кошек. В центре гобелена был помещен белый заяц, резво перепрыгивающий через веточку вереска, случайно попавшую сюда из тиши болот, а небо над всем этим пейзажем было чистым и ярким, полным птиц всех возможных цветов, и на дереве сидел белый сокол, прикованный к суку.

Это было настоящее произведение искусства, и Элеонора долго разглядывала его, восхищенно восклицая и находя в нем все новые и новые интересные для неё места. Были и другие подарки – драгоценности, мебель, посуда, книги, одежда, но она опять и опять возвращалась к этому гобелену, радуя всю семью, которая была счастлива, что доставила бабушке такое удовольствие.

Когда с праздничным обедом было покончено, заиграла музыка и зазвучали песни, позволяя гостям благополучно переварить съеденную пищу, потом слуги устроили для своих хозяев представление по мотивам старинных местных легенд. После этого музыканты опять взяли в руки свои инструменты, и начались танцы. Эдуард торжественно открыл со своей матерью первый тур. Потом с ней танцевал Нед, а вслед за ним на своем праве вести бабушку настоял Пол, как законный наследник рода Морлэндов, но этого для неё оказалось слишком много – она побледнела, задохнулась и была вынуждена присесть.

– Я слишком стара, чтобы танцевать так быстро и так часто, – сказала она. – Я лучше посмотрю на вас, дети. Продолжайте, танцуйте!

Она заняла свое место во главе стола и счастливо улыбнулась в ответ на вопросительно поднятую бровь Джоба. Он подошел, снова наполнил её кубок и прошептал, что ей не следует переутомляться.

– Я себя прекрасно чувствую, – запротестовала она. – Ты обо мне так заботишься, что по-другому и быть не может.

Распрямляясь, он легонько коснулся её руки. Этот жест любому другому мог бы показаться случайным, но Джоб отрабатывал его годами. Ведь именно Джоб и никто другой постоянно наполнял её кубок за обедом на протяжении стольких лет... Его подарком ко дню её рождения стал миниатюрный резной шарик из слоновой кости, внутри которого был еще один, а внутри того – следующий и так далее. Сейчас он висел на цепочке у неё на поясе вместе с её знаменитым молитвенником, и это было лучшим подтверждением того, как она признательна верному слуге.