И хотя воздух вокруг наполнен паром, его глаза сверкают, как темные звезды.


ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ


Николай

Я в шоке пялюсь на директора. Я знаю о таких мужчинах, как он. Мама предупреждала меня о них, когда мне было столько же лет, как сейчас Павлу.

Он улыбается, аккуратно вынимая свой пенис. Он маленький, толстый и белый. Он начинает ласково поглаживать его, и его член увеличивается. Из его тонких губ вырывается вздох. Я по-прежнему сижу замороженным на стуле. Он раскладывает белый платок на коленях и осторожно, нежно, словно это самое дорогое в мире, кладет сверху свой пенис.

— Просто положи на него свою руку, — вкрадчиво хрипло говорит он. — И потом ты сможешь позвонить.

Я смотрю на белого червя и раздумываю над вариантами. У меня мурашки бегут по телу. Я не хочу к нему прикасаться, но мне необходимо позвонить.

— Разве ты не хочешь позвонить своему дяде, чтобы он пришел и забрал тебя и твоего брата? — спрашивает он.

Я киваю.

— Подойди сюда и встань на колени передо мной.

Я встаю и делаю два шага, остановившись прямо перед ним.

— Давай. Встань на колени. Чем скорее ты это сделаешь, тем быстрее сможешь позвонить дяде.

Я опускаюсь на колени.

Он облизывает губы.

— Как ты думаешь, у меня хороший петух?

Я смотрю на его пенис. Он меньше, чем мой и определенно намного меньше, чем у моего отца. На самом деле, он чуть больше, чем у Павла. Я медленно киваю.

— Хочешь потрогать? — продолжая его стимулировать, спрашивает он.

Я протягиваю руку и касаюсь его. Кожа гладкая и теплая.

— Вот. Это было не так сложно, не так ли? Почему бы тебе не взять его в рот?

Я поднимаю глаза на директора.

— Зачем?

— Ты сможешь его пососать, как леденец на палочке. На вкус очень вкусно.

Он директор. Я всего лишь один из мальчиков. Сирота. Мама и папа даже не знают, где мы находимся. Никто не позаботится обо мне. И никто не поверит моей истории. Я не смогу позвонить, если не сделаю то, что он просит. Меня накажут. Отхлестают ремнем. Гораздо легче сделать то, что он просит. Потом я позвоню, и мы с Павлом сможем покинуть это ужасное место.

Я смотрю на член директора. Он не похож на леденец, но выглядит чистым. Может он не будет слишком уж плохим на вкус.

Но я вспоминаю слова мамы, которые она однажды сказала отцу: «Я переживаю за Николая. Он будет либо великим человеком, либо его посадят. Он слишком упрямый, совсем негибкий. Он не знает, как жить и давать жить другим. Он не идет на компромиссы.

Мама как же ты была права.

Я сделаю это для всех других мальчиков. Я наклоняю голову, чтобы взять его мягкий белый пенис в рот. Я причиню ему столько боли, что он больше никогда не сможет так поступать с кем-нибудь еще. И когда я открываю рот, готовясь укусить его со всей силы, какая у меня есть, внезапно меня совершенно неожиданно жестко ударяют по голове, голова дергается, как будто она готова оторваться от шеи. У меня клацают зубы.

Я падаю на пол.

Не в состоянии сфокусировать зрение. Все как в тумане. Директор встает. Платок медленно падает на пол возле моей головы. Он такой белый. Так красиво выглядит. Затем все становится черным.

Я прихожу в себя от взорвавшейся боли. На меня сыпятся удары, удары ногами, много ног. По голове, в лицо, в тело, по ногам. Они так быстро сыплются на меня из разных мест. От них невозможно увернуться. Единственное, что я могу сделать, это свернуться калачиком и молиться, чтобы это скоро закончилось.

— Хватит, — приказывает все тот же голос. Даже избитый, и в агонии, я узнаю его.

Удары прекращаются.

Я не двигаюсь. Все мое тело горит от боли.

Передо мной появляются ботинки.

— Теперь вставай и убирайся из моего кабинета.

Боль мучительная и она повсюду. Я медленно сажусь. Слезы текут у меня по лицу. Каждый дюйм тела кричит от боли, когда я пытаюсь встать. В конечном итоге, я корчусь на полу.

— Не такой уж и храбрый, а? — насмехается он.

Я поднимаю голову и смотрю глазом, который застилает кровь, оглядываясь вокруг. Пять парней. Я тут же их узнаю. Бандиты. По их глазам я вижу, что они жаждут крови. Они на адреналине. Они хотят закончить свою работу.

Я медленно встаю, стиснув зубы от боли и хромая выхожу из его кабинета. Я знаю, что должен найти Павла. Я должен защитить его. В этом месте есть монстры. Другие дети уже в постели, пока я иду через тихое здание.

Павел тоже лежит в своей постели. Он дрожит от ужаса. Когда меня видит, начинает рыдать.

— Нико, Нико, что они с тобой сделали?

— Ничего особенного. Со мной все будет хорошо. Просто выглядит плохо, чем есть на самом деле, — говорю я опухшими губами. Я едва могу видеть или говорить. Мне нужно прилечь. Я чувствую такую слабость. Я медленно опускаюсь на кровать. Тянусь к одеялу и вырываю от него длинную полоску. Я привязываю один конец к запястью Павла, другой — к своему.

— Что ты делаешь? — спрашивает Павел.

— Не снимай эту веревочку, что бы ни случилось. Если кто-нибудь попытается тебя увести, тут же разбуди меня, хорошо? — строго предупреждаю я его.

Он кивает.

Я ложусь.

— Мне страшно, — тихо говорит Павел.

— Пока я здесь, с тобой ничего не случится, — отвечаю я ему.

Этой ночью никто не приходит за Павлом, но за мной приходит Сергей.

— Я не могу пойти с тобой, — шепчу я.

Он качает головой.

— Что ты сделал?

— Я пытался его укусить.

Он выглядит невозмутимым.

— Это было глупо с твоей стороны. Тебе чертовски повезло, что они не вкололи тебе никакую химию и не отправили в психушку, или в лежачие комнаты. Дети там никогда не покидают свои кровати. Они связаны и проводят весь день, глядя в потолок.

Всю ночь я все время просыпался от ужасной боли. Синяки и раны на моем теле заживали в течение следующих нескольких недель. Я присоединился к банде Сергея и мне сделали татуировку его банды, которая теперь меня защищает. Я понял, что возможности позвонить у меня не будет. Мы с Павлом выберемся отсюда, только если найдем способ сбежать. Группа подонков, которые меня избили, посматривают с насмешкой в мою сторону, но больше не беспокоят меня.

Я наблюдаю за Павлом, как ястреб днем и ночью, и ни одна ночь не проходит, чтобы я не привязал к нему полоску от одеяла. Я охраняю его день и ночь, но дни превращаются в недели, а недели в месяцы, голубые глаза моего брата тускнеют. Он становится грустнее и печальнее.

Я не могу этого понять. Он как растение, которое увядает прямо у меня на глазах. Он больше ни к чему не проявляет интереса. Даже когда я излагаю ему наш план побега.


ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ


Стар

Я выхожу на улицу к машине, но не вижу Олега. Другой мужчина в униформе шофера открывает мне дверь машины.

— А где Олег?

Он немного вниз наклоняет голову.

— Ушел.

Я хмурюсь.

— Ушел?

— Да. Я занял его место.

— О! Почему?

Что-то мерцает в его глазах.

— Потому что вчера ты улизнула от него.

Я раскрываю рот от удивления.

— Его уволили?

— Угу.

— Но это нечестно, — бормочу я совершенно незнакомому человеку.

Его губы скручиваются в презрении.

— Жизнь несправедливая штука. Я должен предупредить тебя, что мне нельзя выпускать тебя из виду. Даже если ты захочешь пойти в туалет, мне придется сначала войти и проверить на предмет окон, через которые ты можешь улизнуть.

Если честно, я испытываю ярость и смущение одновременно. Николай не смеет обращаться со мной подобным образом. Я резко разворачиваюсь и влетаю в дом. Прямиком направляюсь к его кабинету, в котором он работает, так мне сказала Селин. Я рывком открываю дверь, Николай поднимает на меня глаза от бумаг. Он кажется совершенно невозмутимым.

— Как ты можешь быть таким бессердечным? Как ты мог уволить Олега?! Он такой хороший парень. Он не виноват, что я встречалась с Найджелом. Я хочу, чтобы ты его вернул. Я хочу, чтобы он был моим водителем.

Николай

Она стоит в дверях моего кабинета и негодуя извергает свою речь. Мне нравится наблюдать за ней, когда она так сердится. Это так резко контрастирует с тем, когда она была связана и беспомощна. Я поднимаю кофейную чашку и подношу к губам.

— Ты, должно быть, неправильно поняла свое положение здесь. У тебя нет никаких прав, кроме как обслуживать меня, мотылек, — тихо произношу я.

Она замирает, словно я ее ударил. Я вижу, как она с трудом сглатывает, собираясь что-то мне ответить, но потом передумывает. Она понуро опускает голову.

И плавно изгибается ее шея, такая тонкая, как у лебедя. У меня руки чешутся провести по ней, но я не забыл, что она сделала вчера. Как она смеет настолько слепо быть преданной ему? Этому вонючему подонку, а? Я наблюдаю за ней поверх своей чашки и снова испытываю гнев, закипающий в крови. Я с такой силой начинаю сжимать ручку кофейной чашки, что она вот-вот треснет, поэтому осторожно ставлю ее на блюдце.

Внезапно гнев проходит. Пошел он, черт с ним. Теперь у меня есть она. И я буду иметь ее. Я буду трахать ее, пока в ее мыслях не останусь только я. Я буду слушать, как она кричит мое имя.

— На самом деле, я думаю, что хотел бы поиметь тебя снова, — мягко произношу я.

Она смотрит на меня, ее глаза блестят от обиды и ненависти. Мы пялимся друг на друга, но она не может выдержать мой взгляд, поэтому отводит глаза в сторону.

— Встретимся у меня в спальне, — резко говорит она и разворачивается, чтобы уйти.

— Нет. Не там.

Она с удивлением поворачивается обратно.

— А где?

Я встаю и сметаю все со своего стола. Раздается грохот, потому что туда же летит и кофейная чашка, которая разбивается. Вбегает Семен. Я не отрываю глаз от ее лица.