Полина Федорова - Подарок судьбы

Сентябрь 1815 года

На этот раз Борис нашел могилу не сразу. Как всегда приехав в Казань, едва передохнув с дороги, он отправился на погост близ Кизического монастыря проведать деда, своего полного тезку, память коего чтил неукоснительно, как и положено благочестивому внуку.

Его сиятельство князь Борис Сергеевич, как и все князья Болховские, выводил свой род от еще славянских князей, владевших свободолюбивым племенем древлян, лесных жителей. Как гласило сказание, прописанное в гимназических учебниках по российской истории, в 945 году киевский князь Игорь, сын Рюрика, задумал вторично собрать дань с древлян и поплатился за это жизнью: древлянский князь Мал поднял восстание, перебил дружину Игоря, а самого князя, привязав к двум деревам, разорвал надвое. Этот князь Мал был не первым из древлянских володетелей, и князья Болховские, его потомки, получалось, были старше рода Рюрика и всех его сиятельных отпрысков.

Особливо гордился сим историческим фактом его дед. Отставной секунд-майор, вынужденный оставить службу еще в молодых летах по причине ранней смерти родителя, научил внука никогда не оглядываться назад и не жить прошлым.

— Что прошло и чего не было — все едино, — говаривал он Борису, когда тот, сделав гимназический урок, приходил к нему в комнату. — Прошлое есть только опыт. Получил его, сделал нужные выводы, дабы в будущем не повторить случившихся ошибок, и ступай дальше, не оглядываясь. Ведь жизнь это то, что происходит сегодня, а не вчера.

Многому его научил дед. Например, не метаться и не мельтешить, избирая жизненную дорогу. Сделал выбор — так иди, не сворачивая.

— А начнешь метаться из стороны в сторону, потеряешь и путь свой, и себя.

Флигель-адъютант, князь Борис Сергеевич Болховской шел по погосту и не узнавал его. Сколько новых могил! Аполлон Чертов, Георгий Останков, Клеопатра Филиппузина, а вот княжна Софи Волоцкая под великолепным памятником черного мрамора в виде огромной вазы, похожей на бутон распустившейся розы. Со всеми ими он был знаком, и у всех была единая дата смерти: 3 сентября 1815 года. Конечно, он знал о несчастье, постигшем город в тот день. Казань выгорела едва ли не на три четверти; он видел сам груды головней и остовы стен вместо знакомых улиц и переулков. И приехал сюда, получив весть о пожаре, дабы разузнать об отце с сестрами — как они, и не нужно ли им какой помощи. Но, чтобы столько погибло людей, не мог себе представить!

За могилой князя Александра Трубецкого, где еще в прошлом году была лещина, он увидел обелиск из цельного камня с рельефным портретом его знакомца, поручика Петра Никитича Ильина. На другой стороне камня был исполнен портрет его безутешной матери и выбиты слова:

Покорствуя судьбе, как прочи человеки,

Питомец Марса здесь покоится на веки.

Трофеи, лавры, честь как будто онемели…

Надежды матери с ним вместе улетели.

Богатства где ж? Их нет!

Он чтил лишь добродетель;

Он честен был и добр —

тому сам Бог свидетель.

Наконец, он увидел стелу из белого мрамора, что стояла на могиле его деда. За ней — несколько усыпальниц князей Болховских, начавших заселять погост еще в петровские времена. Это место так и называлось: поляна Болховских. Борис Сергеевич снял кивер, поклонился деду и пращурам и застыл, погруженный в невеселые думы. Было тихо. Лишь изредка перешептывались меж собой верхушки кладбищенских деревьев да хлопали крыльями сытые вороны, снимаясь с верхушек дубовых крестов.

— Князь! Борис Сергеевич! — вывел его из оцепенения знакомый голос.

Болховской обернулся. Позади него стоял поручик кирасирского полка Нафанаил Кекин, его знакомец по делу под Дрезденом, где они оба получили по легкому ранению.

— Не помешаю?

— Нет, — ответил Болховской, пожимая фронтовому товарищу руку. — А почему ты в статском платье?

— Вышел в отставку, — просто ответил Кекин, косясь на флигель-адъютантские эполеты князя.

— Да что это вы все сговорились, что ли? — произнес Болховской, надевая кивер. — Ты в отставку, штаб-ротмистр Самарцев в отставку, князь Всеволожский в отставку. Лучшие из лучших! А кто служить будет?

— Ты, — улыбнулся Кекин. — У тебя это в крови.

— У Сергея Всеволожского это тоже в крови. Было, — пробурчал Болховской недовольно. — Помнишь князя Сергея?

— Помню, — ответил отставной поручик. — Славный был рубака.

— Вот то-то и оно, что был, — недовольно заметил Болховской. — Кстати, встретил его по дороге. Следует признать, вместе с таким премилым созданием по имени Полина…

— Ну вот, — улыбнулся Кекин. — Узнаю наконец прежнего князя Болховского. А какой ветер принес ваше сиятельство в наши Палестины?

— Пожар, — коротко ответил князь.

— Да, — посмурнел Кекин. — Такой напасти, верно, еще не знала история города.

— Послушай, поручик, а как случилось, что погибло столько народу? А полиция, пожарные? — спросил Болховской, когда они медленно пошли по тропинке к выходу из кладбища.

— Все произошло крайне быстро, — начал отставной поручик. — Занялось утром в девятом часу в Ямской слободе. Потом на город налетела буря, и к середине дня горела уже половина города. Многие просто не успели выбраться из огня. К тому же паника, давка…

— Понятно, — произнес Болховской и вдруг остановился, как вкопанный. — Боже мой, и она тоже… — еле слышно произнес он.

Отставной поручик увидел, что Болховской неотрывно смотрит на мраморную плиту с наложенным на нее литым чугунным крестом. Под крестом была надпись:

Варвара Гаврилова дочь Коковцева, вдовица.

Родилась в 1791 году сентября 2 дня.

Скончалась в 1815 году сентября 3 дня.

А всех лет жития ея было 24 и один день.

Возстани, любезная дщерь!

Возстани и утуши печаль моей души.

Болховской растерянно посмотрел на Кекина.

— Да, — покачал головой отставной поручик. — И она тоже.

— Тебе известно, как это случилось? — тихо спросил князь Борис.

— Известно, — также тихо ответил Кекин.

— Расскажи.

Кекин стал говорить, но Болховской уже не слушал его. Память овладела всем его существом. Ему вспомнился домик с неизменным мезонином, куртины цветов вдоль аллеи, беседка в саду, обвитая плющом, и ее широко раскрытые глаза, когда он в первый раз обнял ее.

«Варя, Варенька», — шептал он, вдыхая запах ее волос и все крепче прижимая к себе. А она стояла, не зная, куда девать собственные руки, и смотрела на него большими глазами, в которых светилась безграничная нежность. Наконец, и она обняла его, прикрыв глаза, и они унеслись в мир тишины и блаженства, где нет громких звуков и слов, но есть шелест ниспадающих одежд, дрожь прикосновений и стоны неги. И всякий раз, приезжая в город, он приходил в этот домик с мезонином, где его встречали широко раскрытые глаза, наполненные безграничной нежностью.

— …довольно странным, ведь огонь дошел только до половины Проломной, и, кроме ее дома, из двух последних кварталов улицы не сгорело ни одного строения. А то, что из горящего дома удалось выбраться всем, кроме нее, до сих пор остается загадкой…

— Загадкой? — спросил пришедший в себя князь Борис.

— Ну скажем так, весьма странным обстоятельством, — поправил себя отставной поручик. — Ведь удалось же выбраться из пылающего дома и прислуге, и старой мамке Варвары Гавриловны. А она-то как раз находилась в дальних комнатах. В отличие от Коковцевой.

— Бедная Варенька, — вздохнул Болховской, — видать, такова была ее планида… Ну, спасибо тебе, — благодарно посмотрел на Кекина Болховской.

— За что ж спасибо? — удивился Нафанаил. — За подобные вести раньше головы рубили…

— Ну, я не царь, а ты не слуга, — печально улыбнулся князь Борис и протянул руку. — Прощай, брат.

Они пожали друг другу руки, и дальше Болховской пошел один. Поначалу он шел ссутулившись, будто нес какую-то тяжелую ношу. Однако с каждым шагом стан его становился все прямее, а поступь тверже. С погоста он вышел прежним князем Болховским, какого все знали как в Казани, так и в обеих столицах. Взор его был ясен, будущее безоблачно, и весь мир лежал у его ног.

Лето 1817 года

— Аннетта, свет очей моих, что ты делаешь в этом скопище праздности и порока? — воскликнул князь Болховской, с веселым изумлением вглядываясь в знакомое с детства до мельчайшей черточки лицо Анны Косливцевой. — Что за неведомая сила оторвала тебя от твоих книг, лохматых любимцев и других прелестей сельской жизни?

— А ты не меняешься, шаматон. Такта как не было, так и нет, — в тон ему ответила Анна. — Так и не удосужился выучиться куртуазности в отношениях с барышнями. Но я все равно рада тебя видеть.

— Я тоже рад, что мне не пришлось тащиться в Пановку, чтобы выразить свое почтение вашему семейству. Как поживает батюшка? С твоими братьями я время от времени вижусь в Петербурге.

— Писали они мне о ваших «встречах». Все проказы да озорство на уме, — чуть насмешливо сказала Анна. — Пора бы вам остепениться, юноши пылкие.

— С каких это пор ты стала такой чопорной и благоразумной? — поинтересовался Болховской. — Меня не проведешь, бесенок. Уж я-то твою натуру хорошо изучил. И всех чертей в твоем тихом омуте в лицо знаю. Помнишь, какие кунштюки ты в детстве придумывала? Правда, отдуваться, чаще всего, приходилось нам с твоими братьями.