Когда он заглянул за шторку, Мей пыталась вытащить руки из рукавов и, судя по тому, что она почти не дышала, левое плечо причиняло ей невыносимую боль. Он положил полотенца на прикроватный столик и взялся за ворот ее рубашки.

— Давай начнем с правой руки, а потом просто стащим остальное.

Он высвободил ее здоровую руку, а затем спустил рубашку, обнажив Мей до пояса. С лихорадочно бьющимся сердцем Эндрю стиснул зубы. Ее груди налились, кожа на них натянулась до предела. Неуместное проявление чувства юмора заставило его слегка улыбнуться. Имея некоторый личный опыт, касающийся отвердевших частей тела, он мог представить, каково ей сейчас приходится. Сложив вчетверо горячее мокрое полотенце, он осторожно положил его на одну грудь Мей, затем повторил этот процесс. Она не открывала глаз, но Эндрю заметил, как под ее ресницами копятся слезы.

— Спасибо, — прошептала Мей.

Он ласково поправил ее растрепавшиеся волосы.

— Пожалуйста.

Задернув шторку, Эндрю предоставил Мей самой себе и, усевшись в кресло, принялся листать журнал. Звуки сцеживаемого молока, ударявшегося о стенки и дно контейнера, казались ему неестественно громкими. Он просматривал журнал во второй раз, когда звуки прекратились. Подойдя к кровати, Эндрю встревоженно замер. Мей лежала, положив здоровую руку на глаза, и дрожала. Боясь, что она потеряет сознание, Эндрю поспешно вернул изголовье кровати в начальное положение.

— Что случилось? — мягко спросил он. Мей с трудом сглотнула и пробормотала:

— Ничего. Просто я слишком долго смотрела вниз, и у меня закружилась голова.

Он убрал полотенца и очень осторожно натянул рукав на левую руку Мей. Правой она все еще прикрывала глаза, поэтому Эндрю просто прикрыл ее сверху простыней.

И тут Мей подняла ладонь и коснулась его лица, глядя на Эндрю глазами, в которых читалось нечто похожее на отчаяние. Из ее груди вырвалось всхлипывание.

— О Боже! Я ведь могла убить его своей неосторожностью!.. И я разбила твою новенькую машину.

Странное чувство охватило Эндрю — словно его окунули сначала в горячую, а потом в холодную воду, но это чувство тут же вытеснила тревога.

— Эй, — мягко проговорил он. — Все не так, Мей. Алекс цел и невредим только потому, что ты предусмотрительная мама и хорошо закрепила его сиденье ремнями. И слава Богу, что ты вела не свой «БМВ»: идиот, который врезался в вас, сидел за рулем пусть и небольшого, но грузовика, и вам бы не поздоровилось, ребята.

Она снова судорожно всхлипнула, и Эндрю понял, что ей стало еще хуже. Это убивало его. Очень осторожно он просунул руку ей под плечи.

— Иди сюда. Давай посмотрим, смогу ли я тебя прижать, не причинив еще больше вреда.

Она так быстро оказалась в его объятиях, что Эндрю едва не упал с кровати, и вцепилась в него с таким отчаянием, что сердце его готово было разорваться. Нуждаясь в чем-нибудь и для себя, Эндрю поцеловал Мей в здоровый висок. Если у него и были сомнения раньше, то теперь он точно знал: ему не жить без нее.

— Послушай, дорогая, — хрипло проговорил Эндрю. — Какой-то подонок проскочил на красный свет и врезался в вас. Не повезло. Но хорошо, что вы оказались в машине, способной выдержать такой удар. И хорошо, что вы как следует пристегнулись. Я купил новый автомобиль для того, чтобы уберечь вас с Алексом. Он свою задачу выполнил. Я счастлив.

Эндрю принялся осторожно гладить ее по спине, ожидая, пока Мей выплачется. Никогда еще он не чувствовал себя таким беспомощным.

Мей было успокоилась, но потом опять прорыдала в его плечо:

— Я так боялась, что из-за меня ты не придешь!

Горло Эндрю свела судорога, он закрыл глаза и прижал ее покрепче, жалея, что не может абсолютно слиться с ней. И жалея, что не может сказать правду: он пришел именно из-за нее.

11

Физическое и нервное истощение наконец заставили Мей забыться в его объятиях. Сквозь тонкую ткань больничной рубашки он ощущал, как она похудела, как слаба, и нескоро еще Эндрю заставил себя опустить ее на подушку. Даже после того как натянул на нее одеяло, он долго стоял, глядя на Мей.

Желая глотнуть свежего воздуха, Эндрю вышел в коридор и спустился в вестибюль. Снег прекратился, и все вокруг было покрыто белым одеялом. Съежившись от холода и жалея, что не надел что-нибудь поверх свитера, Эндрю шагал по дорожке, окружавшей больничную стоянку. От его дыхания поднимался пар.

Странное ощущение, возникшее у него в палате, когда Мей возложила ответственность за случившееся на себя, было вызвано, как теперь понимал Эндрю, тем, что на свое место в головоломке встали еще две важные детали. Во-первых, дело было не только в сиротстве Мей. Маленькой девочке, у которой оказалось столько проблем со здоровьем, должно быть, казалось, что в ней есть какой-то изъян. Десять против одного, что бедняжке без конца давали понять: она виновата, она неудобна, с ней столько хлопот, она делает что-то не то, если без конца переходит из одной приемной семьи в другую — словно перекати-поле, которое нигде не может пустить корней.

Но было и кое-что еще. Теперь с глаз Эндрю словно сняли пелену. Да, она знала, что беременна, когда порвала с ним. Но не сказала об этом сразу потому, что всю ответственность взвалила на себя и винила во всем только себя.

Дорожку внезапно пересекла тень, и Эндрю резко обернулся, готовый дать отпор. Джек усмехнулся.

— Тебе нужна компания или это маршрут только для одного?

Почувствовав, что промерз до костей, Эндрю усмехнулся в ответ.

— Интересно, какого черта мы здесь делаем, бегая среди ночи в такой собачий холод?

— Не знаю. Может, ищем просветления?

— Иди домой, сумасшедший, — посоветовал он брату. — Только дураки разгуливают в три часа ночи.

Джек поднял брови.

— Вот как? А я-то думал, только дураки влюбляются.

Эндрю так поддал ему плечом, что Джек чуть не упал.

— Если будешь продолжать в том же духе, — притворно возмутился брат, — то скоро останешься совсем один!

Однако, вняв совету, поспешно зашагал к своей машине.

Когда Эндрю подходил к входу в больницу, его уже по-настоящему трясло. Он остановился, чтобы отряхнуть снег с кроссовок, и заметил сугробик на почтовом ящике. Вот находка! Мей как раз нужно нечто этакое, чтобы привести в порядок разбитые губы. Ей, конечно, прикладывали какие-то компрессы, но это мало помогало. Он слепил снежок и вошел в стеклянную дверь.

Медсестра, заполнявшая карты за стойкой, подняла на него удивленный взгляд и сказала:

— О, мистер Макги. А мы думали, вы ушли домой.

Эндрю мысленно выругался. Прекрасно, теперь Мей решит, что он бросил ее. Он поспешил в палату, и первое, что ему бросилось в глаза, — это полное безразличие Мей к окружающему. Эндрю никогда не видел ее такой отрешенной. Но вот в ее взгляде засветилось облегчение, и у него сильнее забилось сердце. Эндрю держал руку за спиной, снег уже начинал таять, и между пальцами сочилась вода.

— Я кое-что принес для твоей губы.

Он присел на край кровати и показал то, что было у него в ладони. Мей подняла на Эндрю изумленный взгляд.

— Снежок! — Как будто это был самый лучший подарок из всех, какие она получала от него. — Даже не верится — ты принес мне снежок!

Завернув снег в полотенце, Эндрю протянул его Мей. Закрыв глаза, она осторожно прижала компресс ко рту. Эндрю вдруг безумно захотелось, чтобы его губы оказались на месте снежка. Он стиснул зубы, испытывая отвращение к себе. Боже, думать о таком, когда она — один сплошной ушиб!

Чтобы чем-нибудь себя занять, Эндрю отодвинул тумбочку от кровати и поставил на ее место кресло. Затем уселся и вытянул вперед ноги, положив руку на кровать. Не открывая глаз, Мей высвободила руку из-под одеяла и сунула свою ледяную ладонь под ладонь Эндрю. Он увидел, как запульсировала жилка на шее Мей, когда их пальцы переплелись.

В шесть часов утра принесли огромную корзину роз. Эндрю знал, чья это затея, как знал и то, что посыльный ни за что никуда не потащился бы в такую рань. Джек обо всем позаботился лично.

Эндрю, чувствовавший себя так, словно и сам побывал в автокатастрофе, по-прежнему сидел в кресле. Но несказанно обрадовался, когда, едва открыв глаза, Мей первым делом проверила, здесь ли он. Мей выглядела лучше — и в то же время хуже. Благодаря холодному компрессу опухоли на лице и губе спали, и на них появилась краска, заметная даже в свете ночника. Но ушибы начали темнеть, и, как и предполагал Эндрю, под глазом проявился большой синяк.

Проведя ночь в кресле, он так устал, что не мог шевельнуться, но все же заставил себя улыбнуться и помахать Мей, когда та посмотрела на него.

— Ух ты! — воскликнула медсестра, поставив корзину на столик в ногах кровати.

Да, зрелище и впрямь было впечатляющим. Сестра подала Мей конверт. Эндрю смотрел, как она достает карточку, и в голове его — правда, не без труда — зародился план. Ему нужно побриться, принять душ. И очень нужно поспать хотя бы часа четыре.

Мей прочла карточку и рассмеялась. Громко, по-настоящему. Изумленный Эндрю вскочил и выхватил карточку из ее руки. На ней был нарисован жокей, горюющий над упавшей лошадью, и мчащийся прямо на него табун диких коней. Надпись внизу гласила:

Когда вы думаете, что хуже быть не может, происходит еще худшее.

Эндрю усмехнулся и вернул ей карточку.

— Очень вдохновляет.

Продолжая улыбаться, Мей осторожно села. Поморщившись, дотянулась до букета и погладила белые, с зеленоватым оттенком лепестки.

— Они просто чудесны!

Эндрю молчал. Подол ее рубашки задрался, и взору открылся ужасающий кровоподтек на бедре. Он уставился на носки кроссовок, только сейчас осознав, как близка была Мей к гибели.