«Вот и пришло время», — подумал он, подходя к дому — двухэтажному, с палисадником, справа от ресторана. Тому самому дому. Пристройки уже не было — очевидно, мать не хотела видеть ее перед глазами каждый день. Именно в этой пристройке Кэролайн убила своего отца — ножом, который она взяла на кухне ресторана.


Однажды, воскресным утром, он сказал ей: — Что-то ты мне поднадоела — пора, пожалуй, переходить на новую модель, — и кивнул на Трейси, которая вместе с самой младшей сестрой — Кэти играла на крыльце. Добавил со смехом: — А там, глядишь, и еще одна подоспеет...


О событиях того вечера рассказала Делу сама Карен, месяца три назад. Она, как всегда, старалась уберечь его от боли и говорила очень коротко, без подробностей. Впрочем, подробности он прочел в материалах дознания: восемнадцать ножевых ранений, одно из которых было смертельным.


Залитая кровью, она прошла в дом — мать сидела на кухне и плакала, положив голову на руки. Кэролайн знала, что мама не спит возвращаясь из пристройки, она почти всегда видела ее именно в этой позе.

Подойдя к матери, она дотронулась до ее плеча и сказала:

Он больше никого из нас не обидит. Помоги мне собраться я не хочу, чтобы меня посадили в тюрьму.

Та медленно подняла голову, увидела кровь и сразу поняла, что произошло. Не было ни споров, ни слез на все это не оставалось времени. Она собрала небольшую сумку с одеждой, взяла в кассе ресторана все деньги и отдала Кэролайн. Больше они никогда не виделись...


Мать опознала труп, предъявленный ей — тело какой-то девушки, найденной в Верхнем озере и подходящей по возрасту и цвету волос. Именно эта девушка и лежала теперь в могиле у церкви. Дел видел фотографии трупа и понимал, что мать не могла знать, кто это — но таким образом пыталась защитить свою дочь, которую не спасла от боли и унижения, хотя бы от преследования полиции.

Он подошел к двери и позвонил. Услышал шаги за дверью и вопрос:

— Кто там? — в этом доме не привыкли сразу открывать дверь.

— Откройте, пожалуйста.

Дверь открылась — на цепочку.

Дел увидел бледное лицо женщины и понял, что она узнала его.

— Что вы хотите?

— Я хочу поговорить о вашей дочери — о Кэролайн.

Она резко закрыла дверь, чуть не прищемив ему пальцы. Из-за двери донеслось:

— Я не разговариваю с газетчиками!

— Но я... — начал Дел — и услышал за дверью удаляющиеся шаги.


Он прекрасно понимал эту женщину — история «новой Лиззи Борден» несколько дней мелькала на первых полосах местных газет. Приезжали даже журналисты из Миннеаполиса, жаждущие сенсации. Пытались говорить с ней, с девочками, с полицией — и с грязными преувеличенными подробностями выплескивали все факты на страницы газет. Газетчики даже утверждали, что Кэролайн ревновала отца к матери и к сестрам, рассуждали о «комплексе Электры».

Дел знал, как это больно, и понимал, почему перед ним захлопнули дверь — на ее месте он сделал бы то же самое.

Но все-таки разговор должен был состояться — поэтому он решил подождать и присел на крыльце, надеясь, что женщина рано или поздно выйдет. Он был уверен, что полицию она не вызовет — у нее не было оснований доверять полиции. Во время бесконечных допросов следователям нужно было только одно — доказать и ее вину, как соучастницы.

Все это Дел узнал из материалов полицейского расследования, покоившихся в архиве за невозможностью предъявить обвинение в связи со смертью подозреваемого, а кое-что — из старых газет — Томми постарался.


Когда он пять дней назад приехал в Штаты — подписывать новый контракт — то поехал прямо к Томми.

Тот не удивился — Карен писала ему часто, чуть ли не каждую неделю. Выглядел он «не очень» — по его же выражению, но глаза на оплывшем посеревшем лице остались прежними — пронзительными и умными.

— Чего смотришь? — усмехнулся он, уловив взгляд Дела. — Сам знаю, — и добавил: — Девочке не говори.

Они просидели вместе до ночи, как и раньше. Томми достал две папки — подборку газетных статей и копии всех материалов по делу — как он получил их, неизвестно.

Среди материалов были и копии фотографий, которые делал ее отец. Делу хватило всего двух — дальше он смотреть не стал. Перехватив его застывший взгляд, Томми кивнул.

— Лучше просто сожги ты это дерьмо — и все. Адвокату оно ни к чему, а ей бы... не понравилось, что ты на это смотришь.

Дел так и сделал — прямо в кабинете, в той же пепельнице, в которой когда-то сжег письмо Карен. Бумаги медленно тлели, Томми задумчиво ворошил их ножом — чего только не было у него в столе — и объяснял:

— Дело закрыто паршиво — можно сказать, что и не закрыто. Хороший адвокат ее отмазать может — мол, самооборона, и лет ей было всего пятнадцать. Но нервы потрепать могут — а могут и арестовать для порядку, если доберутся. Хоть и ненадолго, но плохо это для нее. И газеты, конечно, своего не упустят. Так что тут, чтобы по-тихому сумел отмазать, не просто хороший — а очень хороший адвокат нужен, и со связями наверху. И лучше ей пока не высовываться.


На следующий день Дел отвез все материалы в Роузвуд — Сэм был адвокатом их семьи уже почти пятьдесят лет, и ему можно было верить.

Сэм подтвердил то, что сразу понял Томми: главное сейчас в этом деле — конфиденциальность, и никто не должен знать, что Кэролайн Тэри, местонахождения которой он, как ее адвокат, не обязан сообщать, и жена его старого друга и клиента Делвина Бринка — одно и то же лицо. Он сказал, что считает возможным добиться подписания документа о том, что прокуратура отказывается от предъявления Карен какого бы то ни было обвинения, и таким образом закончить это дело.

Дел был благодарен ему за то, что тот никак не выразил своего личного отношения к этому делу, хотя, несомненно, у старого адвоката было свое мнение по поводу женитьбы «мальчика», которого он знал с детства, на, мягко говоря, неподходящей девушке. К сожалению, Сэм никогда не смог бы этого понять.


Все эти дни Дел жил в Нью-Йорке, в их квартире, которая — даже опустевшая и лишившаяся своего уюта — больше не казалась ему склепом. Каждый день звонил Карен — они еще ни разу не расставались так надолго. И каждый вечер проводил у Томми — просто сидел до ночи, иногда — слушал, иногда — рассказывал. Заваривал кофе, наливал виски.

Завтра поздно вечером он уже должен был вылетать домой. Оставалось одно, последнее дело, которое он сейчас и пытался сделать — рассказать этой женщине, что ее дочь жива и счастлива.


У моря, где край земли... Так он рассказывал Карен — за два дня до того, как они поженились.

Она была счастлива здесь — он видел это. Ей все нравилось — и джунгли вокруг, и горы вдалеке, и птицы, которые прилетали во двор по утрам, и их новый дом — небольшой двухэтажный коттедж в поселке рядом с заводом.

Их дом... Дел никогда раньше не понимал, какое это счастье — возвращаться с работы домой, туда, где тебя ждут и любят.

Их дом — место, где все было наполнено Карен — ее легким медовым запахом, ее голосом, звуками ее шагов, забавными мелочами, которые она придумала и купила — или сделала — «для уюта». Даже сама привинтила на окна сетки, чтобы Манци не могла вылезти на улицу и испугаться!

Она уже почти свободно говорила по-испански, готовилась получать водительские права. Многому Дел учил ее сам — даже научил стрелять, на всякий случай.

Годовщину их встречи они отметили вдвоем, дома — Карен была уже на восьмом месяце. Он до сих пор помнил ее слова, сказанные тогда:

— Если бы мне предложили выбрать: обычная жизнь, какая у меня была бы... если бы отец не вернулся — или все то плохое, что было... Я бы согласилась выдержать все это снова — лишь бы в конце был ты.

В конце... В тот день ей исполнилось всего двадцать два года.


Их сын — Томас Делвин Бринк — родился полгода назад.

Предполагалось, что Карен будет рожать в Каракасе, в больнице при американском посольстве. Но она дотянула до последнего дня — Дел сидел в своем кабинете, когда позвонила прислуга и сообщила, что «миссис только что увезли в заводскую больницу». Когда он примчался туда, роды уже начались — слава богу, все прошло быстро и без проблем.

По словам Карен, мальчик был «красивый и похожий на папу». Правда, особого сходства Дел не замечал, да и красавцем никогда себя не считал — но ей было виднее.

Манци приспособилась спать в кроватке ребенка и когда он плакал, бежала докладывать. Один раз Дел заметил, что она вылизывает его сына, словно своего котенка, лежа рядом с ним и придерживая лапкой. Он хотел возмутиться, потом махнул рукой — мальчику это явно нравилось, он не плакал, а довольно жмурился.

Иногда он писал Марти, послал ей фотографии сына. Старый дом в Роузвуде по-прежнему ждал их и Дел был уверен, что рано или поздно они вернутся туда — и Карен непременно запустит в фонтан золотых рыбок.

Карен... Девушка, встреченная им дождливой осенней ночью и подарившая ему себя — и весь этот мир, эту жизнь, это счастье. Карен — его жена, его любимая. Карен.


Дел понял, что на несколько минут задремал на крыльце — очевидно, сказалась бессонная ночь. Внезапно ему показалось, что сон продолжается — в нескольких метрах от него стояла та, о ком он вспоминал в полусне.

Он резко тряхнул головой. Нет, это была не она — но девочка, стоявшая у калитки и удивленно смотревшая на чужого человека, который сидел на их крыльце, была очень похожа на его жену. Голубые глаза, светлые волосы, веснушчатый нос, начавшая округляться фигурка — такой Карен, наверное, была в пятнадцать лет. Точнее, могла бы быть — в детстве этой девочки не было страха и боли.