— Но, отец... — Элинор поняла, что ляпнула что-то не то, и явно запаниковала. Зато Дел теперь был абсолютно спокоен, в его голосе больше не слышалось ненависти — только холодное презрение:

— Передай своей маме следующее. Я предлагаю ей оставить меня в покое — раз и навсегда. И если ты сделаешь то же самое — я не обижусь. В случае же, если она попытается меня еще как-то... достать, советую ей вспомнить, что у меня все еще достаточно знакомств, чтобы весь Вашингтон в течение недели узнал о тех обстоятельствах, которые не упоминались во время процесса. Результаты служебного расследования по-прежнему в сейфе у моего адвоката, включая фотографии — надо сказать, весьма пикантные. Твоя мама так любит видеть свое изображение в разделе светской хроники, а вот в скандальной хронике оно ей может не понравиться.

— Ты этого не сделаешь! Не посмеешь! Дел угрюмо кивнул.

— Не сделаю — если вы оставите меня в покое. И посмею — если вы попытаетесь еще что-то предпринять. Кроме того, сообщи ей, что мой адвокат получил распоряжение передать этот материал одному из моих родственников в том случае, если я не смогу этого сделать сам — по независящим от меня обстоятельствам. Она так долго карабкалась вверх, что обидно было бы потерять все это в одночасье, а справиться с подобным скандалом она не сможет. Поэтому ей... да и тебе тоже, лучше перестать, наконец, вмешиваться в мою жизнь.

— Ты что, угрожаешь нам? — в голосе Элинор появилась злость, но Карен послышался в нем и оттенок страха.

Дел медленно выпрямился и стоя посмотрел на дочь сверху вниз. Голос его был по-прежнему спокоен, но Карен впервые почувствовала, что этот человек может быть смертельно опасен.

— Нет, просто предостерегаю. Она знает, что я всегда держу свое слово — и потому, если не станет больше меня доставать, то может не беспокоиться. У тебя есть еще что-то мне сказать, или этого достаточно?

— Я вижу, нам не о чем разговаривать, — Элинор все-таки попыталась сделать вид, что ничего не произошло, медленно встала и направилась к двери.

— Ты права, — Дел отпер дверь, выпуская ее.

Уже на пороге она на секунду остановилась и сказала — с прорвавшейся, наконец, злостью, явно рассчитывая, что Карен тоже услышит эти слова:

— А твоя маленькая шлюшка знает, что живет с сумасшедшим убийцей? Неужели не боится — или из жадности готова рискнуть? — помедлила и исчезла за дверью.

Дел постоял несколько секунд, глядя на закрытую дверь, неожиданно рявкнул: — Сука! — и со всего размаха врезал по ней кулаком. Таким злым Карен его никогда не видела — глаза его светились, как у разъяренного хищника.

Повернувшись к ней, он глубоко вздохнул и попытался улыбнуться, правда, улыбка вышла кривой и не очень сочеталась с горящими яростью глазами. Спросил:

— Испугались, сестрички?

Она оглянулась — оказывается, Манци спряталась за ней и сейчас выглядывала одним глазом, готовая в любую минуту снова скрыться. Карен и не заметила, когда она появилась.

Дел прошел в ванну. Оттуда послышался плеск воды, через минуту он вышел с коробочкой пластыря и попросил:

— Слушай, приклей-ка мне, пожалуйста! — и показал руку — на суставах красовалась пара ссадин. На ладони тоже выступила кровь — наверное, в какой-то момент, забывшись, он слишком сильно сжал кулак.

Она чувствовала, что сейчас ему нужен не столько пластырь — царапины были пустяковые — сколько просто ее близость и прикосновения. Не торопясь, аккуратно, она начала отрезать кусочки пластыря и наклеивать их на пострадавшие места. Дел обнял ее свободной рукой, уткнувшись лицом в волосы за ухом и неожиданно сказал:

— Знаешь, именно сегодня я впервые пожалел, что у меня дочь, а не сын.

Карен вопросительно подняла глаза, он кивнул и объяснил:

— Сыну можно было бы в такой ситуации дать как следует по морде! — грустно усмехнулся. — Ладно, давай завтракать — есть хочется.


Карен видела, что Дел еще не совсем успокоился — да это было и естественно после подобного разговора — тем не менее выглядел он уже почти нормально. Ей даже показалось, что он чувствует какое-то непонятное облегчение.

— Ну, и что теперь будет? — спросила она, разливая кофе.

— А ничего не будет, — он беспечно махнул рукой и вцепился зубами в булочку. Прожевав, объяснил, — она знает, что я не блефую. И, кроме того, если бы она на что-то всерьез рассчитывала, то явилась бы сама. А тут прислала эту дурочку — она ее всю жизнь использует, чтобы не нервничать и не портить себе цвет лица, — в голосе его послышалась злость. — У нее, слава богу, и своих денег хватает — но как же было не попробовать, а вдруг выгорит!

— Она точно ничего тебе не может... плохого сделать?

— Что могла — уже сделала. Не думаю, чтобы мы о ней еще услышали когда-нибудь. Я же говорю — она всегда рассчитывает четко, когда следует отступить, и не зарывается. Не бойся, все уже кончилось.

Он принялся за вторую булочку, жадно откусывая большие куски — очевидно, от переживаний у него разыгрался аппетит. Усмехнулся, покрутил головой, словно отвечая своим мыслям, и добавил:

— Знаешь, я даже рад, что она приходила. До сегодняшнего дня побаивался — не вернется ли прежняя боль, если придется снова с ними столкнуться. А тут было только противно, и все — особенно когда она про деньги ляпнула.

Съев почти все, что было на столе, он удовлетворенно откинулся на спинку дивана. Карен унесла посуду и хотела вернуться в кресло, но обнаружила, что Дел уже перебрался на ковер и удобно устроился, облокотившись на подушку. Когда она подошла, он притянул ее за руку, чтобы она сидела, опираясь на него, как на спинку кресла — надо сказать, весьма уютного.

— Ну что, достал я тебя своими семейными проблемами? — смотрел он виновато. — Впрочем, как ни смешно — это уже действительно не моя семья и не мои семейные проблемы. Все кончено, слава богу. Моя семья — это ты, — он усмехнулся, — и Манци.

Погладив его по спине, Карен честно созналась:

— Я все время боялась, что она скажет тебе что-нибудь неприятное.

Дел махнул рукой.

— Мне не привыкать. Самым неприятным для меня было то, что она говорила о тебе в таком тоне. Извини, что так вышло.

— Ну что ты в самом деле — еще извиняться за нее будешь! — возмутилась Карен.

— Это же все-таки моя дочь, — он вздохнул, — впрочем для нее главное только то, что она дочь Мэрион. Я для нее мало что значил и мы никогда не были особо близки. Родилась она, когда я был во Вьетнаме, и увидел я ее впервые, когда ей было уже года три. До сих пор помню... при виде меня она заревела и убежала, а когда я ее нашел и попытался обнять, она ударила меня кулачком и закричала: «Уйди, ты злой, я тебя боюсь». Тогда мне было еще больно — с тех пор я здорово натренировался «держать удар». Да дело было и не в ней, а в Мэрион.

Несколько минут Дел лежал, облокотившись на подушку и, казалось, вглядывался во что-то, невидимое никому, кроме него. Потом взял Карен за руку и начал говорить, поглаживая ладошку и пристально глядя на нее, словно читая что-то по линиям руки:

— Ее отец преподавал у нас в колледже — такой, знаешь — левых взглядов и богемных привычек. Ты видела Элинор — так вот, Мэрион тогда была очень похожа на нее — только еще красивее. Мы познакомились месяца за два до моего ухода в армию, случайно, на вечеринке, и я мгновенно влюбился по уши. Ухаживал за ней, дарил цветы, чуть ли не серенады под окнами пел — и в конце концов добился своего...

Он немного смущенно взглянул на Карен. Ей на секунду стало смешно и грустно — она и раньше замечала, что он иногда боится шокировать ее, начисто забывая, кем она была.

— ...Я начал рано — лет в четырнадцать. Но еще до того отец позвал меня в кабинет — как он выразился, «для мужского разговора» и взял с меня слово всегда пользоваться презервативом. Ну и я про это никогда не забывал и всегда носил пару штук с собой, — он усмехнулся, — на всякий случай. И вот однажды, за пару недель до отъезда, я, в нужный момент, не обнаружил их в кармане. Мэрион сказала, что у нее безопасный день, и ничего страшного не будет. Я до сих пор не знаю, действительно ли они выпали из кармана, или она их нарочно вытащила. Во всяком случае, через три с лишним месяца, когда я, честно говоря, про нее уже почти не вспоминал, она приехала ко мне в тренировочный лагерь и сказала, что беременна. Плакала, говорила, что аборт делать уже поздно, что она не знала. Может, и правда не знала — до меня у нее никого не было — а может, просто тянула время. Для нее брак со мной был очень выгоден — деньги, семейные связи, влияние. Она прекрасно знала, что мой двоюродный дядя — сенатор от Оклахомы, что я состою в родстве еще с десятком крупных шишек, что наш дом в центре Роузвуда посещают многие влиятельные люди.

— А ты сам для нее что-нибудь значил? — не удержавшись, спросила Карен.

— Тогда она говорила, что любит меня. Но — сомневаюсь, чтобы это было правдой... впрочем, может быть, я сейчас и необъективен. В общем, я выпросил отпуск на три дня, приехал домой и рассказал все родителям. Скандал, конечно, был жуткий — мать представляла себе мой брак несколько иначе и никак не в девятнадцать лет. Но мы все-таки поженились и я уехал, а она осталась жить у нас дома. Думаю, что ей там пришлось не очень весело — характер у моей мамы был достаточно жесткий. Потом родилась Элинор и мать даже немного оттаяла — тем более что моя жена была аристократична, красива, хорошо воспитана.

Карен вздохнула, прекрасно понимая, что не обладает ни одним из этих качеств — к сожалению. Визит Элинор — такой модной и элегантной — еще раз заставил ее вспомнить, что Дел, как бы хорошо и легко ей с ним не было, принадлежит к другому миру, в который такой, как она, доступа нет и никогда не будет.

— ...А потом грянула катастрофа. Мать случайно увидела Мэрион в сводке местных новостей, марширующей под лозунгом «Убийцы, руки прочь от Вьетнама!» — сочла это предательством и выгнала из дома. На самом деле, как я теперь понимаю, ее участие в этой демонстрации было лишь своего рода данью моде. Дело в том, что левые тогда набирали силу в обществе, а Мэрион всю жизнь было важно считаться «прогрессивной» и ни в коем случае не отстать от других. Ну а дальше мать написала мне разъяренное письмо с требованием немедленно развестись. Я отказался — у нас был ребенок, Мэрион писала мне, что ждет, что скучает, и я считал, что ее политические взгляды — это не причина для развода. Она поселилась у своего отца, продолжила учебу и к моему возвращению уже получила диплом юриста и начала работать в Вашингтоне, в крупной юридической фирме — она и сейчас там, только уже младший партнер. Когда я вернулся, она надеялась, что я займусь политикой и смогу многого добиться на этом поприще — возможности и связи были. Из Мэрион действительно вышла бы идеальная жена для какого-нибудь крупного политика — умная, амбициозная, легко умеющая приспособиться. Только оказалось, что я не оправдал ее надежд — подобная карьера меня никогда не привлекала, и вместо того, чтобы сунуться в политику, я пошел учиться. Мы сняли дом — дорогой, зато в престижном районе, не стыдно было показать людям. Денег не хватало и у нас начались ссоры — она начала называть меня убийцей, прямо при ребенке, говорила, что ей противно, когда я до нее дотрагиваюсь, что мои руки похожи на лапы зверя... ну и многое другое... — он поморщился, очевидно, вспомнив что-то, особенно неприятное.