Однако он все-таки попытался подумать, как вернуться домой, в Уиндхерст, до которого, должно быть, не менее дня пути… самое большее два, если тащиться пешком. Но даже представить себе, что придется сесть, а тем более встать, было невозможно. Селиг пролежал еще около часа, боясь шевельнуться. Наконец он решился. Приподнявшись сначала на локтях, а потом потихоньку отталкиваясь, умудрился сесть. Оказалось, что ужасные предчувствия его не обманули: перед глазами все закружилось, и, что еще хуже, внутренности немедленно стиснуло тошнотными судорогами.

Селиг наклонился, ожидая, что его сейчас вывернет наизнанку, но ничего не последовало. Однако он продолжал кашлять и давиться, и каждый раз тело резко дергалось, а череп раскалывала слепящая боль, пока наконец страдания не стали невыносимыми, а сознание затуманилось.

Когда Селиг очнулся в следующий раз, еще не стемнело, но мучения не прекратились, и кровь пульсировала в висках с такой силой, что он оставил все попытки вновь подняться. Только голод, грызущий внутренности, и странная, непроходящая слабость заставили его пошевелиться. Селиг нуждался в еде. Один [3] помоги ему, похоже, что он целую вечность ничего не ел.

Сцепив зубы, он преисполнился решимости на этот раз подняться на ноги и отправиться в путь. И он добился своего, хотя на это ушло немало времени. Стоило ему лишь сесть, и дурнота вновь вернулась, несмотря на то, что Селиг всеми силами пытался преодолеть ее.

Перед глазами все плыло. Однако, перед тем как сделать последний рывок, Селиг успел заметить не только окружающую его местность, но и то, что он облачен в чужую одежду. Грязно-бурые штаны так тесно облегали ноги, что можно было обходиться без подвязок, и, кроме того, едва доходили до колен. Серая туника была широкой, но короткой, очевидно, ее прежний хозяин любил поесть. Она болталась так свободно, что Селиг не заметил, насколько похудел, что могло бы объяснить его слабость, хотя он так и не понял настоящую ее причину. Матерчатые башмаки проносились до дыр. Видно, поэтому так ноют ступни – должно быть, пришлось пройти немалый путь.

Селиг невольно вспомнил о том времени, когда в обличье кельтского рыбака, уроженца Девона, обшаривал южное побережье Уэссекса в поисках сестры. Тогда он тоже был одет в лохмотья, но сначала долго мучился в бредовом жару, пока не нашел знахарку, согласившуюся исцелить тяжелую рану.

В тот раз Селига тоже посещали странные видения, и теперь его на мгновение охватил страх, что он так и остался в том времени, а все случившееся с тех пор – всего лишь сон. Однако он быстро опомнился. Кроме того, боль в голове была слишком реальна и совсем не та, что в прошлый раз. Правда, одежда слишком походила на прежнюю – такая же грязная и оборванная; никак не сообразить, с чего ему взбрело в голову надеть это отрепье.

Он вспомнил, что посланцы перед самым нападением ехали по тропе, тогда кто же оттащил его в сторону? Довольно широкая дорога вилась сквозь заросли, но нигде не было видно тел. Может, их уже унесли, а о нем забыли, потому что он заполз в эти кусты? Но если он сделал это сам, то откуда взял одежду?

Селиг попытался сосредоточиться, однако голова разламывалась, так что долго размышлять над этим не было сил, да и медлить нельзя – солнце стояло совсем низко, и он не мог понять, вечер сейчас или утро, но необходимо до заката найти помощь, а как это сделать, если сидеть на месте?

Встать оказалось нелегкой задачей. Первые несколько попыток окончились неудачей – Селиг бессильно валился на четвереньки, пока слабость не прошла. Голова перестала кружиться, и Селиг с величайшим трудом ухитрился даже сделать несколько шагов: ноги подкашивались, колени подгибались, по лицу струился пот. Но упрямство и сила воли победили, а желание выжить взяло верх. Он начал медленно продираться сквозь заросли, хватаясь за ветви, опираясь о стволы, спотыкаясь, когда не находил опоры, и упал несколько раз, прежде чем смог идти.

Селиг продолжал держаться леса, так как дороги были небезопасны, особенно для безоружного путника, а у него не осталось ничего. Все пропало: топор с длинной ручкой, фризийский меч с усыпанной драгоценными каменьями рукояткой, пояс с пряжкой-талисманом, на которой был выгравирован молот Тора. Если ему когда-нибудь попадутся грабители…

Он ощутил вкусные запахи еще задолго до того, как увидел хижину, и удача, сопутствующая ему с самого рождения, вновь вернулась, поскольку в доме оказалась лишь одна хозяйка, и стоило ей взглянуть на молодого человека, как на столе тут же появились караваи свежеиспеченного хлеба, только что сбитое масло и остатки от завтрака. Добрая женщина хлопотала у очага, готовя все новые блюда, включая и куропатку, предназначавшуюся ранее на ужин мужу.

Веселая кругленькая женщина средних лет нежно ухаживала за гостем. Но это его отнюдь не удивляло представительниц прекрасного пола, и не важно, что он не разбирал ни слова из того, что говорила хозяйка. Селиг предполагал, что она объясняется на языке саксов, но с акцентом, ему незнакомым. Селиг старался, как мог, пробовал пустить в ход все известные ему наречия, но женщина понимала его не лучше, чем он ее. Однако это не помешало ему съесть все, что было поставлено перед ним, пока не почувствовал, что не сможет больше проглотить ни кусочка.

Неплохо бы провести здесь ночь… Силы потихоньку возвращались, но он далеко еще не оправился, а постоянная боль в голове нисколько не унялась после обеда. Сейчас ему был необходим не только отдых, но и лекарь, а Селиг сильно сомневался в том, что хозяйка сможет помочь в этом, если ему даже и удастся объяснить ей, что с ним.

Кроме того, Селиг боялся, что лихорадка вновь вернулась, потому что ясность мысли терялась, а перед глазами все плыло, так что он время от времени переставал соображать, где находится.

Он твердо сознавал лишь одно: необходимо найти того, кто бы его понял и передал сестре о случившемся. Она приедет и заберет его домой, потому что теперь Селиг не был уверен в том, что сможет добраться сам.

Он с сожалением покинул гостеприимный дом и направился на юг. Солнце клонилось к горизонту, подсказывая, в каком направлении идти. К тому же теперь у Селига был мешок с едой, которой должно хватить на день-два, и все благодаря щедрости хозяйки. Однако он был слишком тяжёл для Селига, у которого едва хватало сил, чтобы переставлять ноги. Необъяснимая слабость по-прежнему сбивала его с толку, а голову все еще разрывало так, что она, казалось, вот-вот разлетится, и сосредоточиться на какой-то одной мысли оказалось невозможно.

Проходили часы, солнце давно село, небо медленно темнело, а силы Селига были почти на исходе, хотя удача его не покинула. Оставалось достаточно света, чтобы можно было различить впереди очертания поместья – большой усадьбы, окруженной частоколом из толстых бревен. Селиг не помнил, проезжали ли они эти места, но здесь должно быть достаточно народу, чтобы нашелся хотя бы один человек, говоривший на кельтском. Он обошел высокий забор, предвкушая теплую постель и заботливые руки женщин, хлопочущих над ним. Но до ворот так и не добрался. Дурнота снова охватила Селига, и он рухнул у самой стены, не в состоянии продолжать путь, пока не станет легче…

Селигу показалось, что он слышит тихие голоса по ту сторону ограды, но различить слова было невозможно, а кроме того, он и не смог бы крикнуть достаточно громко, чтобы быть услышанным. К воротам приблизились четыре всадника, вероятно, возвращавшийся патруль, и двое направились к тому месту, где лежал Селиг. Он облегченно вздохнул, но, к несчастью, преждевременно, поскольку обрел здесь не покой и помощь, а муки ада.

Глава 7

Направляясь в дом, Эрика едва обратила внимание на въезжавших в ворота стражников. Она снова опаздывала к ужину, что за последнее время стало привычным, и все из-за подлого грабителя. Негодяй снова совершил набег сегодня днем и на этот раз поживился ее драгоценностями. Эрика не могла ни о чем другом думать, кроме как о том, что, несмотря на все попытки, так и не удалось поймать вора.

Но не успела она сесть за стол, установленный на возвышении, и крепко обнять племянника, как один из стражников появился рядом и сообщил, что Уолнот захватил шпиона и просит разрешения повесить его. Опять его старые штучки – требует вынести приговор, прежде чем дал ей время хотя бы подумать об этом или узнать, в чем дело.

– Приведите пленника сюда после ужина, когда в холле будет меньше народа, – велела она стражнику.

Но тот почему-то неловко переминался с ноги на ногу.

– Не соблаговолит ли миледи сама выйти во двор? Потребовалось шесть человек, чтобы затащить его в темницу. Он отказывается идти сам.

– Но почему?!

– Не хочет объяснить… то есть говорит на языке, которого мы не знаем.

– Чепуха, – фыркнула Эрика. – Если этот человек шпион, он просто должен понимать нас, иначе не сможет ничего выведать, кроме того, что увидит своими глазами. В чем Уолнот обвиняет его?

– Он не сказал.

– Хорошо, – вздохнула Эрика, – я приду после того, как поужинаю. Надеюсь, дело не настолько неотложное?

Она говорила так сухо, что солдат, вспыхнув, поспешил прочь. Но теперь Эрика рассеянно жевала, не обращая внимания на то, что перед ней стоит, и размышляя над словами стражника. Шестеро, чтобы доволочь одного до темницы? Непонятная история… разве что сложением шпион походил на Терджиса, а, насколько знала Эрика, подобного Терджису не было на всем свете.

Любопытство Эрики было невольно возбуждено настолько, что она, так и не поев как следует, направилась к выходу. Ее тень, конечно, скользнула следом, с сожалением оглядываясь на недоеденный ужин.

Темницей теперь служила не просто глубокая яма в земле, в которую швыряли преступников. На ее месте была не очень большая крепкая постройка без окон, с цепями, ввинченными в стены. От прежнего подземелья осталось лишь название.

Эрика приходила сюда только однажды: не потому, что пленников было совсем немного, просто старалась выносить приговоры в зале, прежде чем преступников заковывали, поскольку, как правило, необходимости в кандалах вообще не возникало. Она сама ненавидела темницу, где жестокость, казалось, пропитывала стены, ржавые цепи, кнуты, омерзительную вонь пота, крови, немытых тел… и страха.