Елена Раскина - Под знаком Софии

– Головка ее напоминает голову известной Фрины, черты достойны резца Праксителя. Самые прекрасные в мире глаза и губы, линия подбородка достойна восхищения, волосы – словно у Дафны… – говорил Лясопольский, но тяжелая, гулкая ненависть к королю, словно веревка колокол, раскачивала его сердце.

– И зачем же ты оставил такое сокровище этому ничтожеству Деболи? – усмехнулся король, которому история Лясопольского показалась очень забавной. – Мне донесли, что твоя красавица бежала из Константинополя при помощи опиомана-врача, а потом вышла замуж за этого глупца Витта…

– Меня отозвали из Константинополя! – Кароль почти не скрывал обиды. – Я повиновался приказу Вашего Величества. К тому же в Варшаве меня ждала невеста, пани Домбровская. Божьей волей я ныне женат.

– Божьей волей твоя гречанка стала графиней! – рассмеялся король. – И князь Адам посоветовал мне пригласить ее ко двору, украсить собой этот старый замок.

– Właśnie tak[15]… – поспешил подтвердить Чарторыйский. («Смеется, рисуется, – думал Боскамп-Лясопольский, с ненавистью вглядываясь в красивое, холеное лицо короля. – Успел позабыть о том, что на престол Речи Посполитой его посадила русская императрица Екатерина. Наш дражайший король был ее любовником в те далекие времена, когда именовался всего лишь Станиславом-Августом Понятовским. Ему ли осуждать меня!»)

Король сделал еле заметный знак камергеру, и Рыкс распахнул тяжелые оконные створки. С высоты второго этажа Замковая площадь была как на ладони. На мгновение Станиславу-Августу показалось, что с тридцатиметровой колонны на него смотрит Сигизмунд III Ваза и его суровые бронзовые губы безуспешно пытаются что-то произнести, о чем-то предупредить…

«И чего мне в самом деле бояться? – спросил у самого себя король. – Мало ли красавиц видели эти стены? Ни одна из них не затмит Фике… Ах, Фике, великая княгиня Екатерина… Она стала императрицей и сделала меня королем…»

– Где же сейчас твоя прекрасная пани? – спросил король у Чарторыйского.

– В Варшаве, Ваше Величество, – ответил Чарторыйский. – Супруги Витт ожидают приглашения в замок.

– Так пригласи их! – решил король. – Посмотрим, какова эта греческая богиня… Так ли хороша, как утверждает наш друг Лясопольский… И другие лица, которые пожелали остаться неизвестными.

Кароль побагровел. В этот душный день ему предстояло испить до дна чашу унижения, как некогда, в Константинополе, греческой девочке, которую он считал подходящей горничной для пани Домбровской. Теперь Лясопольскому предстояло увидеть сиятельную графиню Витт…

Поставляя красавиц Его Величеству Станиславу-Августу, князь Чарторыйский намеревался ослабить правление и без того слабого короля. Понятовского, ставленника русской императрицы, до сих пор снедала печаль по великой княгине Екатерине – тоненькой Фике, ставшей дородной матушкой-государыней. Чтобы развеять эту печаль, королю нужны были бабочки-однодневки, все эти польские шляхтянки, которые озаряли собой унылые стены и улетали прочь, опалив тоскливым равнодушием Понятовского хрупкие крылышки своей красоты и молодости. А пока король Речи Посполитой тщетно пытался развлечься, сиятельный паук – князь Чарторыйский – плел прочную сеть интриг, в которой легкомысленный король непременно должен был запутаться.

Графиню Витт князь Чарторыйский решил попросить о маленькой услуге. Ей следовало намекнуть одному из первых польских вельмож, что два ближайших советника короля – камергер Рыкс и генерал Комаржевский – задумали убить Чарторыйского. Сиятельный князь считался одним из главных претендентов на королевский престол и был уверен, что враги Станислава-Августа не преминут воспользоваться этим доносом, чтобы обвинить короля в посягательстве на жизнь своего двоюродного брата – истинного польского патриота Чарторыйского. Греческой красавице князь отводил неблаговидную роль – вызвать в рядах польской шляхты недовольство королем, севшим на трон Речи Посполитой при помощи русской императрицы. Донос, прозвучавший из очаровательных уст Софии Витт, усилил бы партию польских патриотов, противников влияния русского правительства на польские дела.

– Я убежден, – увещевал Софию Чарторыйский, – что скромная роль жены Юзефа Витта несовместима с вашей красотой и умом…

– Что же вы собираетесь предложить мне взамен? – Софию смешила уверенность этого старика в своем праве на ее бессмертную душу, и она с трудом сдерживала вполне понятный гнев.

– Ваш муж получит чин генерала и должность коменданта Каменецкой крепости вместо отца! – ответил искуситель и добавил чуть слышно: – Однако это случится лишь тогда, когда сейм сделает меня королем Речи Посполитой и низложит Понятовского.

– И чем же вам не угодил Понятовский? – София обворожительно улыбалась этому покупателю человеческих душ, которого намеревалась обвести вокруг пальца – благодаря помощи Сен-Жермена и собственной ловкости. – Говорят, русская императрица к нему благоволит…

– Именно тем, графиня, что русская императрица к нему благоволит! – Чарторыйский тщетно пытался заглянуть в закрытую от него душу собеседницы (неужели эта красивая девчонка еще и умна?). – Речи Посполитой не нужен русский ставленник на польском троне.

– Я не советовала бы вам, князь, ссориться с императрицей Екатериной! – невозмутимо заметила София. – Польский гонор и польские сабли непременно проиграют русскому золоту и русским штыкам. К тому же Его Величество Станислав-Август не так слаб, как вам кажется. Вы непременно потерпите поражение, князь, а я не привыкла участвовать в заведомо безнадежных партиях.

– Если вы откажетесь содействовать мне, графиня, то я не смогу представить вас королю… – князь попытался урезонить зарвавшуюся иностранку, но равнодушная светская улыбка, казалось, застыла на губах Софии.

– Король уже знает обо мне! – ответила госпожа Витт. – И вы не сможете остановить меня, князь. У меня есть покровители более могущественные, чем все короли мира. Я буду представлена Его Величеству…

– Кто же представит вас, графиня? Этот наглец, Кароль Боскамп-Лясопольский, с которым, говорят, вы были близки в Стамбуле?

– Меня представит письмо, которое Его Величество уже получил. – Вопреки ожиданиям Чарторыйского имя Боскамп-Лясопольского не вызвало у Софии даже слабого смущения.

– Кто же написал это письмо, графиня? – Чарторыйский считал, что София блефует, и не поверил ни единому ее слову.

– Вы узнаете об этом от короля! – рассмеялась гречанка и оставила князя наедине с его догадками и подозрениями…

Станислав-Август Понятовский действительно получил накануне письмо, которое открывало перед Софией сердца и двери. Его написал граф Сен-Жермен – один из друзей великой княгини Екатерины, ставшей всемогущей русской государыней.

В душный летний вечер Кароль Боскамп-Лясопольский, изнывая от раздражения и обливаясь потом, нервно прохаживался по одному из парадных залов замка, дожидаясь появления графини Софии Витт, которую должны были представить Его Величеству Станиславу-Августу. Кароль ожидал увидеть красивую гречаночку, которая осмелилась играть роль аристократки и забыла о том, что в Посольстве Речи Посполитой в Константинополе подавала на стол и обслуживала его ночами. Лясопольский рассчитывал на появление робкой девочки, которая словно воск таяла некогда в его руках, и совершенно не предполагал, что перед королем предстанет властная и невозмутимая особа, лишь отдаленно напоминавшая его Софию.

Графиня Витт появилась вместе с мужем, влекшимся за ней, как шлейф. Она не вошла, а вплыла в зал – словно Афина-Паллада на ростре устремленного навстречу победе корабля. Голова гордо поднята, лицо словно высечено из мрамора. Эллинской богиней показалась она гостям, и Станислав-Август восхищенно замер, на мгновение позабыв о русской императрице, о своей бесконечно любимой Фике. «Холера ясна… Яка пенькна краля!», – невольно пробормотали губы короля.

Лясопольский сделал несколько шагов навстречу женщине, называвшей себя прежним именем, но властно перечеркнувшей прошлое победой над былыми страстями. Сделал несколько шагов – и застыл посреди залы. София даже не смотрела на него – она обворожительно улыбалась королю, а король откровенно любовался этой греческой богиней.

– Вы не помните меня, графиня? – вмешался Кароль, и София скользнула по его побагровевшему от духоты и раздражения лицу небрежным взглядом.

– Не буду отрицать, я встречалась с вами, пан Лясопольский… – ответила гречанка. – Однако же я успела изрядно об этом подзабыть.

– Пани Витт отличается редкой забывчивостью! – не сдержался Кароль. – В былые времена я слышал от вас совсем иные речи… («Пся крев… Пшеклёнта курва!», – подумал он.)

– Какие же? – все так же равнодушно ответила София. – Быть может, вы напомните мне о них?

– Не стоит тревожить пани Витт пустяками! – вмешался король. – Наши друзья предупредили меня о ее былых несчастьях, но теперь они позади…

Под «нашими друзьями» Станислав-Август имел в виду графа Сен-Жермена, от которого накануне получил пространное послание. Обычно граф писал польскому королю короткие записки, но в этот раз решил, видимо, потешить романтическую душу Понятовского и написал длинное и подробное письмо, в котором рассказывал о государыне Екатерине, некогда – маленькой Фике, о том, что происходит ныне при петербургском дворе, а напоследок просил оказать любезный прием его протеже – графине Софии Витт. Сен-Жермен сыграл не последнюю роль в знакомстве Понятовского, тогда посланника Речи Посполитой при русском дворе, и великой княгини Екатерины. Он свел мечтавшую о любви одинокую женщину, оскорбленную равнодушием мужа и ветреностью Сергея Салтыкова, и романтически настроенного поляка, который с той далекой поры словно позабыл свою душу между страницами прочитанной Фике книги.

Понятовский часто вспоминал сладкие летние дни в Петергофе, скамейку в парке, на которой они сидели бок о бок, и лежавшую на коленях у Фике книгу – «Персидские письма» Монтескье. Книгу Фике бросила ради поцелуев и позволила ветру перелистывать страницы, которые только что упоенно перечитывала. Польскому королю казалось иногда, что он так и остался сидеть на этой скамейке в парке, среди русского раззолоченного великолепия, рядом с великой княгиней Екатериной, а все остальное, в том числе и трон Речи Посполитой, – лишь унылый и неотступный сон. И вот теперь перед ним стояла греческая красавица, еще более прекрасная, чем Фике в те невозвратимые летние дни, и отвечала на оскорбительные колкости Кароля Боскамп-Лясопольского. Этот обмен ядовитыми стрелами следовало прекратить, и Понятовский спас гречанку, ответив на последнюю реплику Лясопольского вместо нее.