Елена Раскина - Под знаком Софии

Пока Кароль заигрывал с Софией, а Мария поощряла эти ухаживания, Максим ждал посланцев Гетерии. Они должны были прийти и принести деньги, но никто из них давно не переступал порога кабачка. Последним приходил предсказатель-фанариот, посуливший его приемной дочери византийскую корону. Конечно, тогда он оставил тугой кошель, но все в этом мире приходит к концу – и деньги фанариота тоже закончились.

Братец Гавриил Ригас, казалось, напрочь забыл о семье Глявоне. Да и Георгий, друг погибшего Скарлатоса, тоже как в воду канул. И пока все эти доброхоты медлили в пути, поляк с редкой настойчивостью обивал пороги кабачка Глявоне. Так что Максим понемногу стал привыкать к его присутствию. Поляк всегда так щедро платил за вино и угощение!

Однажды, в душный августовский день, когда небо налилось сонной, мертвой тяжестью, Максим Глявоне оказался на базарной площади, где народу было, как камней на морском берегу. «Заговор против величайшего султана и падишаха…», «Гяуры-мятежники… Да покарает их Аллах…» – испуганно перешептывались прохожие. Кабатчик прислушался к говорящим и узнал, что люди султана раскрыли какой-то заговор, мятежники схвачены, и нескольких из них казнят сегодня на базарной площади. Максим почувствовал, как заныло у него сердце, и стер пот с похолодевшего лба. Мятежники? Уж не братец ли Гавриил Ригас со связанными за спиной руками подымется сейчас на плаху? А вслед за ним этот бродяга Георгий? Последнего Максим, впрочем, не особенно жалел.

Пока Максим терялся в догадках, глашатаи выкрикивали в толпу ферман султана Абдул-Хамида – с длинным списком добродетелей владыки и преступлений, совершенных заговорщиками. «…Абдул-Хамид-хан, всегда побеждающий… да умножатся его добродетели, да возрастет их сила… да будет счастливо завершение его дел… Поэтому по прочтении нашего высокославного фермана казнить преступников гяуров… Написан в месяц джемази 1189 года…[9] в нашей резиденции великого города Кастантинийе…[10]»

Максим пробрался сквозь толпу поближе к эшафоту и сумел разглядеть осужденных. Четверо из них были ему незнакомы, а вот пятый… Пристально вглядевшись в изуродованное пыткой лицо, кабатчик отпрянул в испуге. Пятым был Георгий, сподвижник покойного Скарлатоса. Храбрец Георгий с трудом хрипло дышал, в его мутных глазах застыло отчаяние. Вдруг взгляд осужденного остановился на Максиме.

«Я не выдал тебя!», – сказали глаза Георгия, и осужденный бессильно уронил голову на грудь. Максим благодарно встретил этот взгляд и побежал прочь, чтобы не видеть, как голова Георгия полетит в корзину. Но его настиг звук удара острого лезвия о колоду, в ноздри ударил тошнотворный запах крови.

«Матерь Эллада, прими душу сына твоего!», – подумал Максим и, похолодев от ужаса, представил, как его самого волокут к этой колоде, а жену с дочерью бросают в Босфор. «Бежать, бежать из этого проклятого города…», – шептал Максим, и слезы отчаяния кололи его лицо. По воле Гетерии или вопреки ее приказаниям – семья Глявоне непременно покинет Истамбул!

– Я не хочу уезжать, – говорила София обеспокоенному Каролю, который только что узнал, что семья Глявоне покидает Истамбул. – Один раз они заставили меня уехать и расстаться с Константином, но второй раз этого не произойдет! Я не знаю их целей и боюсь всех этих людей, которые, как воры, приходят сюда ночью и твердят о свободе Греции. Они ни разу не посвятили меня в свои планы, не открыли ни одной из своих тайн… Так почему же я должна верить им?

– Кто такой Константин? – спросил Боскамп-Лясопольский, который из многочисленных вопросов и восклицаний Софии запомнил лишь это имя. – Ты его любила? Кто заставил тебя расстаться с ним?

– А ты не выдашь меня туркам? Ты – мой друг? – София скрестила свой твердый, как сталь, взгляд с лукавым взглядом Кароля. – Говорят, поляки – друзья Оттоманской Порты?

– Поляки чаще дрались с Оттоманской Портой, чем искали с ней мирного договора. Мы всегда сочувствовали грекам… – успокоил ее Кароль, но София не почувствовала в его мягком, вкрадчивом голосе силы и защиты, – И разве я смогу предать самую красивую девушку Эллады? Брось все, поедем со мной… Моя любовь и Речь Посполитая – вот, что я предлагаю тебе вместо бесконечных странствий. Вместо вкуса полыни на губах ты узнаешь сладость поцелуев!

Поляк говорил сладко и льстиво, и любая, более опытная женщина, почувствовала бы в его словах ложь, подкрепленную желанием, но девочка, мечтавшая о любви, увидела то, что хотела увидеть, – любовь.

– Бежать с тобой – покинуть отца, мать?! – София впервые задумалась о возможности побега с этим человеком, которому решила довериться и который чем-то напоминал ей Константина Ригаса – первую, полудетскую любовь и первое, недетское страдание.

– Неужели лучше переезжать из города в город по прихоти заговорщиков, которых рано или поздно настигнет гнев султана? – в бархатном, баритональном голосе поляка прозвучала досада – неужели эта красивая девчонка достанется кому-то другому? – Ты сама говорила, что одного из них казнили на базарной площади…

Они разговаривали в полумраке – в этот вечер кабачок закрылся раньше обычного, и София выпроводила всех посетителей, всех – кроме Кароля. После известной истории с чугунным горшком посетители выходили по ее первому слову. Села напротив Кароля за деревянный, исцарапанный ножами посетителей стол, налила поляку хиосского вина.

Максима с Марией в кабачке не было – они собирались в дорогу. Отчим второпях распродавал имущество, а Мария засветло ушла к себе, чтобы не мешать разговору дочери с человеком, которого она считала выгодным женихом. Да и фанариот, предсказавший Софии власть над империей, построенной на песке любви, не появлялся. София была предоставлена сама себе и любви к Каролю, а судьба ненадолго сняла с плеча девушки свою тяжелую и властную руку.

Горячие, настойчивые пальцы Кароля нашли мягкую, теплую ручку Софии, но она отстранилась, закрыла глаза ладонью, задумалась.

– Быть может, я не права? – спросила София. – Быть может, память отца призывает меня к иному?

– Кто был твой отец? – Боскамп-Лясопольский попытался оторвать ладонь Софии от ее ставших бесконечно печальными глаз.

– Вожак повстанческого отряда – я говорила тебе. Он погиб в бою в горах Пелопоннеса. Его звали Скарлатос. Скарлатос Панталес Маврокордато де Челиче. – София провела по лицу ладонью, как будто хотела стереть с него внезапно нахлынувшую тоску.

– Твоего отца не вернешь, – резонно заметил Кароль. – А со мной ты будешь счастлива и богата. В славной, веселой Речи Посполитой превыше всего ценят красоту. А ты красива, как богиня Олимпа.

– Которая из них? – этот банальный комплимент показался неискушенной в любовных признаниях Софии верхом изысканности. – Афродита, Афина, Гера? Может быть, Артемида?

– Афродита, конечно же, Афродита! – образованность Софии смутила поляка. Он счел, что разговор слишком затянулся и перешел к действиям – завладел руками и губами своей собеседницы. И когда горячие, жадные пальцы Кароля стерли печаль с лица Софии, она решилась бежать с ним следующей же ночью… Голос страсти одержал верх над голосом крови и рода.

Бедная Эллада – от нее отступилась последняя из Палеологов, чтобы стать случайной любовницей польского вельможи! София забыла об Элладе, но Эллада не забыла о наивной дочери Скарлатоса. Дочери Пелопоннесского героя предстояла совсем иная судьба.

Двадцать седьмому султану Османской империи Абдул-Хамид Хану Первому в наследство от отца Ахмеда Третьего и брата Мустафы Третьего досталось единоборство с Россией. Румянцев, фельдмаршал императрицы Екатерины Алексеевны, с победоносным русским войском стоял на Дунае. Эта скифская империя давно уже положила глаз на «непорочную деву султана» – Черное море, которое в Истамбуле называли турецким, а в Санкт-Петербурге – Греческим. Но кроме Турецкого озера (или Греческого моря?) русским понадобились христианские подданные Османской империи на Балканах и в Крыму – болгары, греки, сербы и румыны. Под давлением скифского соперника некогда могучая и великая империя Османов клонилась к своему закату.

После череды тяжелых поражений султан решился пойти на уступки, и 21 июля 1774 года подписал мирный договор с русскими в местечке Кучук-Кайнарджи. По этому договору Россия получила Большую и Малую Кабардию, Еникале, Керчь, Азов, Кинбурн, свободное плавание по Черному морю, покровительство над Молдавией и Валахией, гарантию при разделе Польши. Крымским татарам Кучук-Кайнарджийский мир даровал независимость.

Англия и Австрия хранили нейтралитет. Однако каждая из этих держав наблюдала за борьбой турок и русских, ожидая исхода смертельной схватки. Султан Абдул-Хамид вынужден был признать превосходство европейцев в военном искусстве и пригласил на службу французских военных инженеров и офицеров. Намереваясь начистить до блеска истертую монету Оттоманской Порты, Абдул-Хамид І приступил к реформам, но государству было не до реформ. Султан оказался между двух огней – с одной стороны племянник, Селим III, стремился занять престол, с другой – империи угрожало тайное греческое общество, Гетерия.

В итоге Абдул-Хамид не мог навести порядок даже в Истамбуле, который упрямые греки вот уже три столетия подряд называли Константинополем. В прошлом смиренные провинции Оттоманской Порты, а ныне – осиные гнезда бунтовщиков: Сирия, Египет, Грузия не признавали власть султана.

Заговоры, доносы, пытки и казни… Абдул-Хамиду приходилось заниматься не реформами, а тайным сыском. Диван тайного сыска неусыпно следил за всеми, кто мог нанести вред султану и особенно за вероломными греками. Недаром в Истамбуле говорили – лукав, как грек. От наследников былой эллинской славы можно было ожидать любых козней.

О диване тайного сыска подданные султана говорили только шепотом – возвысить голос никто не осмеливался. Сыщиков подбирал сам великий визирь. Агенты должны были щупать пульс толпы – подслушивать, подглядывать и доносить… Шеф тайного сыска Халиль-Хамид давно уже следил за клефтами – Гавриилом Ригасом и Георгием Хадзекисом. Когда заговорщики появились в Истамбуле, их немедленно арестовали и подвергли допросу с пристрастием. Георгий Хадзекис под пытками не произнес ни слова, а Гавриил Ригас не выдержал нечеловеческих мучений и рассказал Халиль-Хамиду о последней из Палеологов – Софии Скарлатос Маврокордато де Челиче. Впрочем, его судорожный шепот, прерываемый воплями и стонами, едва ли можно было назвать рассказом… Однако и этого оказалось достаточно для того, чтобы Халиль-Хамид немедленно отправился с докладом к султану. Несчастный Гавриил Ригас умер под пыткой, а Георгий Хадзекис взошел на эшафот.