— Флора…

— Хью, не отталкивайте меня. Нам есть что сказать друг другу.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать два. Только не говорите, что годитесь мне в отцы, потому что это не так.

— Я не собирался говорить этого. Но я достаточно пожил и понимаю, что у тебя впереди вся жизнь. Я не хочу лишать тебя будущего. Ты молода, красива, добра. Возможно, ты считаешь себя взрослой, но на самом деле твоя жизнь только начинается. Где-нибудь, когда-нибудь ты встретишь молодого человека. Неженатого, у которого есть будущее. Со временем он сможет предложить тебе жизнь, которой ты достойна.

— А может, она мне не нужна, такая жизнь!

— Жизнь, которую веду я, не подходит тебе. Я пытался объяснить это вчера.

— А я в ответ сказала, что если женщина полюбит вас, эта жизнь станет и ее жизнью.

— Я уже сделал одну ошибку.

— Но я не Диана. Я — это я. И те ужасные слова, которые я вам сказала, — это правда. Своей смертью ваша жена действительно сломала вам жизнь. Она подорвала вашу веру в людей и лишила уверенности в себе. И чтобы уберечь себя от боли, вы готовы причинять боль другим. Мне кажется, это ужасно.

— Флора, я не хочу причинять тебе боль. Да, я действительно люблю тебя. Пойми, я люблю тебя так сильно, что не могу позволить тебе сделать шаг, о котором ты, возможно, пожалеешь. Ты не выдержишь трудностей…

Флора растерялась. Она никак не ожидала, что он заговорит о любви. Они говорили так громко, что если бы Джесси Маккензи проявила достаточно любопытства и приложила ухо к стене, то расслышала бы каждое слово. Флора искренне надеялась, что Джесси занята другими делами.

— Я крепче, чем кажется, — проговорила она. — Если я выдержала прошедшую неделю, то выдержу все.

— Ты сказала, что Таппи пригласила тебя приехать в Фернриг?

— Да.

— Ты приедешь?

— Я уже сказала, от чего это зависит.

— Это смешно. Так вот, когда ты приедешь…

Флора потеряла терпение. По-видимому, был только один способ пробить стену его упрямства.

— Хью, либо я приеду к вам, либо не приеду вовсе.

Воцарилось изумленное молчание. Наконец Флора нарушила его с решимостью человека, сжигающего за собой мосты.

— И зачем я тут распинаюсь? Еще подумаете, что навязываюсь. — Она бросила на него сердитый взгляд. — Кстати, у вас галстук развязался.

Вероятно, Хью одевался в спешке, думал о чем-то своем. С ее отцом такое часто случалось…

До Флоры вдруг дошел скрытый смысл фразы, которую она так неосторожно произнесла. Она смотрела на проклятый галстук и ждала, что Хью со своим неистребимым упрямством поправит его сам. Она решила, что если он сделает это, она выйдет из комнаты, сбежит вниз с холма, сядет на поезд, уедет и никогда не будет вспоминать о докторе Хью Кайле.

Но Хью не шелохнулся, продолжая держать руки скрещенными на груди.

— Почему бы тебе не исправить ситуацию? — сказал он наконец.

Медленно, аккуратно, Флора подтянула узел и сделала полшага назад. Хью не двинулся с места. Ей потребовалась вся решительность, чтобы поднять голову и встретиться с ним глазами. И в первый раз она увидела его по-юношески безоружным и беззащитным. Он назвал ее по имени и раскрыл объятия, и в следующее мгновение со звуком, напоминающим то ли рыдание, то ли смех, Флора бросилась ему на грудь.

— Я люблю тебя, — сказала она.

— Ты невозможная девчонка.

— Я люблю тебя.

— Что я буду делать без тебя?

— Ты можешь жениться на мне. Из меня получится отличная жена доктора. Подумай об этом.

— В последние три дня я ни о чем другом и не думаю.

— Я люблю тебя.

— Я думал, что смогу отпустить тебя, но я не могу.

— Тебе придется это сделать. Мне надо успеть на поезд.

— Но ты вернешься?

— К тебе.

— Когда?

— Через три-четыре дня.

— Слишком долго.

— Не дольше.

— Я буду звонить тебе каждый вечер.

— На отца это произведет впечатление.

— А когда ты приедешь обратно, я буду встречать тебя на платформе с букетом роз и бриллиантовым обручальным кольцом.

— О, нет, Хью, не надо! Извини, но бриллиантовыми кольцами я сыта по горло. Я предпочитаю настоящее обручальное кольцо, то, что надевают при венчании, а не при помолвке. Договорились?

Он рассмеялся.

— Ты не просто невозможна, ты невыносима.

— Да, я знаю. Это ужасно?

— Я люблю тебя.


Джесси беспокоилась. Если доктор еще задержится, суп выкипит до дна. Для себя она приготовила остатки вчерашней картошки, холодную куриную ножку и банку консервированной фасоли. На десерт консервированные сливы и сладкий крем и, конечно же, чашка крепкого чая.

Джесси взяла куриную ножку рукой (что в этом такого, ее ведь никто не видит) и вдруг услышала голоса и быстрые шаги по дорожке, идущей от приемной. Дверь черного хода распахнулась, и в кухню вбежал доктор Кайл, держа за руку девушку в синем плаще, ту самую, что спрашивала о нем.

Девушка улыбалась, растрепанные ветром волосы падали ей на лицо. А доктора было просто не узнать. Джесси совершенно растерялась. Она ожидала, что он придет усталым, измученным и, как всегда, сядет за стол, чтобы съесть миску супа, который она, Джесси, сварила для него.

Вместо этого он радостно улыбался и выглядел так, как будто готов провести без сна еще двое суток.

— Джесси!

Она уронила куриную ножку, но он ничего не заметил.

— Джесси, я иду на станцию и вернусь через десять минут.

— Хорошо, доктор Кайл.

Дождь все еще шел, но доктор не стал надевать плащ. Он выбежал на улицу, таща за собой девушку. Дверь осталась открытой. Холодный и резкий ветер ворвался в кухню.

— А как же суп? — крикнула Джесси вслед, но было поздно. Она встала, чтобы закрыть дверь черного хода, потом подошла к парадной двери, открыла ее и осторожно, чтобы ее не заметили, выглянула наружу. Доктор и девушка быстро шли по дорожке и радостно смеялись, несмотря на дождь и ветер. Джесси наблюдала, как они прошли через калитку и начали спускаться с холма. Вскоре их головы скрылись за краем стены.

Джесси закрыла дверь. Ладно, подумала она. Рано или поздно она найдет, кому рассказать об этом.