В ее голубых глазах заблестели слезы.

— О, Таппи…

Но Таппи покачала головой, прогоняя печаль.

— На самом деле, мне было ради чего жить. У меня были дети. Брюс и Изабель. Но мне казалось, что я не очень хорошая мать. Поскольку мне пришлось растить младших братьев, я уже выплеснула на них все свои материнские чувства, и когда родились Брюс и Изабель, не так обрадовалась материнству, как должна была. Мы жили в Эдинбурге, дети росли бледными и вялыми, бедняжки, а мне не хватало энтузиазма, чтобы сделать что-то, и я чувствовала себя виноватой. Это был порочный круг.

— И что случилось потом?

— Отец прислал письмо. Война закончилась, и он попросил меня привезти детей домой, в Фернриг, на Рождество. Мы сели на поезд и приехали. Темным зимним утром он встретил нас на вокзале в Тарболе. Было холодно, шел дождь, а у нас был такой несчастный вид — все трое в чернильно-черных пальто, с серыми лицами, испачканными паровозной сажей. Мы сели в повозку, запряженную лошадьми, и к рассвету добрались до Фернрига. По дороге встретили знакомого фермера. Отец остановил лошадей и познакомил детей со стариком. Я до сих пор помню, как торжественно они пожимали друг другу руки. Поначалу я думала, что после Рождества мы вернемся домой. Но мы остались на Новый год, недели превратились в месяцы, а потом наступила весна. И я поняла, моим детям хорошо в Фернриге. У них появился румянец, они почти все время проводили на улице. А я вдруг увлеклась садоводством. Сделала клумбу с розами, посадила кусты и постепенно начала понимать, что каким бы трагическим не было прошлое, все равно должно быть будущее. Это очень добрый дом. Он умеет утешать. Он почти не меняется, и это успокаивает.

Она замолчала. Снизу доносились звуки подъезжающих машин, нарастающий шум голосов перекрывал музыку. Праздник начался. Таппи дотянулась до шампанского и сделала маленький глоток. Потом поставила бокал и снова взяла Флору за руку.

— Торквил и Энтони родились здесь. Брюс очень беспокоился о своей жене, поэтому мы решили, что она на время беременности приедет сюда. Первые роды были тяжелыми, и врачи не советовали ей иметь второго ребенка, но она рискнула. Все могло бы быть хорошо, но за месяц до рождения Энтони корабль Брюса подорвался — торпеда. Это подкосило ее. У нее не осталось воли к жизни. Она перестала бороться. И самое ужасное было в том, что я понимала, что она чувствует. — Таппи криво улыбнулась. — Мы с Изабель оказались с двумя мальчишками на руках, которых надо было растить. В Фернриге всегда были мальчишки. Дом полон ими. Иногда я слышу, как они вбегают в дом из сада, окликают друг друга на лестнице, шумят. Они никогда не взрослеют. И до тех пор, пока я здесь, пока я помню тех, кто умер, они живы.

Она снова замолчала.

— Жаль, что вы не рассказали мне об этом раньше, — сказала Флора.

— Иногда лучше не говорить о прошлом. Это привилегия стариков.

— Но Фернриг такой счастливый дом. Это чувствуется сразу, как только входишь в него.

— Я рада, что ты заметила это. Иногда я думаю, что этот дом подобен дереву, старому, сучковатому, с искривленным ветром стволом. Какие-то ветви высохли, какие-то обломило бурей, и порой кажется, что дерево умирает. Но потом наступает весна и появляются тысячи молодых зеленых листочков. Как чудо. Ты — один из этих листьев, Роза. И Энтони. И Джейсон. Стоит жить, если знаешь, что вокруг столько молодых людей. Если знаешь, что они здесь. — Таппи вдруг спохватилась: — Что это я держу тебя здесь, болтаю всякую ерунду, когда гости ждут тебя внизу! Ты нервничаешь?

— Немного.

— Не бойся. Ты так прекрасно выглядишь, что все, не только Энтони, сразу влюбятся в тебя. А теперь поцелуй меня и беги. Завтра придешь и расскажешь, как прошел вечер. И чтоб ничего не упустила. Я буду ждать.

Флора поцеловала Таппи и подошла к двери.

— Роза, — окликнула ее Таппи. — Повеселись от души.

Девушка вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.


Сейчас не время распускать нюни. Это по-детски — впадать в сентиментальность, расстраиваться только потому, что старушка выпила бокал шампанского и пустилась в воспоминания. Флора не ребенок. Она давно научилась контролировать свои чувства. Надо только постоять с закрытыми глазами, прижав ладони к лицу, и ком в горле рассосется, а слезы отступят.

Она провела в комнате Таппи много времени. Из холла слышалась музыка и гомон голосов. Ей надо спуститься вниз. Ей нельзя сейчас плакать, потому что надо встречать гостей. Энтони ждет ее, она обещала ему…

Что она ему пообещала? Чем она думала? Как теперь ей выкручиваться?

Ответа не было. Накрахмаленное платье душило. Узкие рукава стискивали руки, тугой воротник сдавливал горло.

«Роза, повеселись от души».

Но я не Роза. Я не могу больше притворяться.

Она прижала кулак ко рту, но это не помогло, потому что она уже плакала — о Таппи, о тех мальчишках, о себе. Жгучие, соленые слезы наполняли глаза и текли по щекам. Флора представила, как расплывается пятнами тушь, но ей было уже все равно. Она не сможет пойти на праздник, не сможет смотреть в лицо гостям. Инстинктивно она сделала шаг в сторону своей комнаты, потом, словно опасаясь погони, побежала бегом по коридору, ворвалась внутрь своего убежища и закрыла дверь. Спасена.

Музыка и смех стихли, слышались только всхлипывающие звуки ее собственных рыданий. В комнате было холодно. Флора негнущимися пальцами начала расстегивать пуговицы платья. Стало немножко легче дышать. Теперь лиф и узкие манжеты рукавов. Она сдернула платье с плеч, и оно с шорохом соскользнуло на пол. Дрожа от холода, Флора схватила свой старый привычный халат, завернулась в него, бросилась на кровать и разрыдалась.


Время остановилось. Девушка не знала, как долго она пролежала до того момента, когда дверь открылась и тихо закрылась снова. Она даже не была уверена в том, что в комнату вошли, пока не почувствовала, что кто-то сел на край кровати рядом с ней. От сидящего веяло теплом, уверенностью и спокойствием. Флора повернула голову, и чья-то рука осторожно убрала волосы с ее лица. Сквозь слезы она увидела, как черно-белое пятно постепенно приобретает очертания доктора Хью Кайла.

Флора ожидала, что это будет Изабель или Энтони. Но никак не Хью. Она сделала огромное усилие, чтобы остановить слезы, вытерла лицо тыльной стороной руки и посмотрела на него снова. Образ Хью стал четче. Но это было так непохоже на него — терпеливо сидеть и ждать, когда Флора перестанет плакать.

Она попыталась заговорить. Сказать что-нибудь, пусть даже: «Уходите». Но Хью, именно Хью, раскрыл для нее свои объятия, и она не смогла устоять. Приподнявшись от подушки, она бросилась искать утешения у него на груди.

Казалось, его не беспокоило то, что слезы испортят хрустящую белизну его рубашки. Он мягко сжимал теплыми и сильными руками ее дрожащие плечи. Флора вдыхала запах свежести и одеколона. Подбородок Хью упирался ей в макушку, и когда немного спустя он спросил ее: «Что случилось?», слова прорвались — невнятные и бессвязные, сумбурный поток слов.

— Я была у Таппи… и она рассказала… о мальчишках… я ничего не знала… И она сказала… про лист на дереве… и я не могла… — Она говорила, уткнувшись ему в рубашку, то и дело всхлипывая. — Я услышала музыку… и смех… и я поняла… что не могу пойти вниз…

Он дал ей выплакаться.

— Изабель волнуется. Она попросила, чтобы я нашел тебя и привел к гостям.

Флора отчаянно замотала головой.

— Я не пойду.

— Пойдешь. Тебя ждут. Не надо портить праздник.

— Я не могу. Я не пойду. Скажите, что я заболела… придумайте что-нибудь…

Хью крепче сжал ее плечи.

— Соберись, Флора, возьми себя в руки.

В комнате стало очень тихо. Из этой тишины в сознание Флоры проникали отдельные звуки: слабые отголоски мелодии, шум ветра за окном, отдаленный плеск волн. И совсем рядом, так что он скорее ощущался, чем слышался, равномерный стук сердца Хью.

Она осторожно отстранилась от него.

— Как вы меня назвали?

— Флора. Хорошее имя. Гораздо лучше, чем Роза.

Ее лицо распухло от плача. Влажные дорожки слез бежали по щекам. Флора громко шмыгнула носом. Хью залез в карман и достал свой носовой платок. Не тот шелковый, что выглядывал из нагрудного кармана, а обычный, хлопковый, ставший мягким от частых стирок.

— Вообще-то, я редко плачу, — сказала она и высморкалась. — Можете мне не верить, но это правда. А в последние дни я только и делала, что плакала.

— Неудивительно, учитывая напряжение, в котором ты находилась.

— Да. — Она посмотрела на платок и увидела, что он весь в черных пятнах. — Тушь потекла.

— Ты похожа на панду.

— Наверное. — Она сделала глубокий вдох. — Откуда вы узнали? Что я Флора?

— От Энтони. То есть, он сказал, что тебя зовут Флора. Впрочем, я уже давно понял, что ты не Роза.

— Когда?

— В тот день, когда ты заболела, я окончательно убедился в этом. Но подозрения возникли еще раньше, — добавил он.

— Но как вы узнали?

— Пять лет назад Роза поранилась на пляже. Она порезала руку осколком бутылки, которую какой-то шутник закопал в песок. Вот здесь. — Он сдвинул вверх рукав ее халата и провел пальцем линию примерно в два дюйма длиной на внешней стороне предплечья. — Рана не была серьезной, но пришлось наложить шов. Я хорошо накладываю швы, но даже я не смог сделать это так, чтобы не осталось следов.

— А почему вы ничего не сказали?

— Я хотел сначала поговорить с Энтони.

— И вы поговорили?

— Да.

— Он вам все рассказал? Обо мне, о Розе и о наших родителях?

— Да, все. Интересная история.

— Он… он собирается завтра рассказать все Таппи.

— Он сейчас рассказывает Таппи, — поправил ее Хью.