Волк вдруг вновь появился рядом с Эйлой, на сей раз рядом с ней сидела Пролева, держа на коленях сонного Джарадала. Мальчик оживился и захотел спуститься на землю, вызвав, очевидно, сильное беспокойство Пролевы.

– Не бойся, Волк не обидит его, – сказала Эйла.

– Он умеет очень хорошо играть с детьми, – добавил Джондалар. – Он вырос вместе с детьми Львиного стойбища и больше всех защищал одного слабого и больного мальчика.

Не слишком-то успокоенная их словами, мать спустила мальчика на землю, но продолжала поддерживать его рукой. Присоединившись к ним, Эйла обняла зверя за шею, в основном, чтобы успокоить женщину.

– Джарадал, ты хочешь погладить Волка? – спросила Эйла. Он с серьезным видом размашисто кивнул. Она поднесла его ручку к загривку Волка.

– Он щекочется! – заулыбавшись, сказал Джарадал.

– Да, мех у него щекочется. Он и его самого щекочет тоже. Сейчас он линяет, то есть часть волос у него выпадает, – сказала Эйла.

– Ему больно? – спросил Джарадал.

– Нет. Просто щекотно. Именно поэтому сейчас ему очень нравится, когда его почесывают.

– А почему у него выпадают волосы?

– Потому что становится теплее. А зимой, когда наступают холода, у него вырастает новая густая шерсть, чтобы сохранять тепло, но летом в такой шубе слишком жарко, – пояснила Эйла.

– Почему он не надевает одежду, когда холодно? – настаивал Джарадал.

Ответ пришел из другого источника.

– Волкам трудно самим шить себе одежду, поэтому Мать сама утепляет их каждую зиму, – сказала Зеландони. Она подошла к этой компании вскоре после Пролевы. – Летом, когда становится жарко, Мать забирает у них часть меха. Когда Волк линяет, Джарадал, то это означает, что Дони снимает с него часть одежды.

Эйлу удивили доброта в голосе разговаривающей с мальчиком жрицы и ее ласковый взгляд. Это заставило ее задуматься о том, хотела ли когда-нибудь Зеландони иметь детей. Она ведь целительница и наверняка знает, как предотвратить беременность, но гораздо труднее узнать, что способствует началу беременности или как избежать выкидыша. Интересно, как, по ее мнению, зарождается новая жизнь, и знает ли она, как предотвратить ее зарождение.

Когда Пролева взяла мальчика на руки, собираясь отнести его спать, Волк последовал за ними. Эйла позвала его обратно.

– По-моему, Волк, тебе пора отправляться домой, в жилище Мартоны, – сказала она, знаком велев ему «иди домой». Домом ему служило любое место, где Эйла расстилала свои спальные меха.

Поскольку холодная тьма уже завладела стоянкой за границей распространения кострового тепла, многие покинули площадку около кухонных очагов, где происходило пиршество. Некоторые, особенно семьи с маленькими детьми, удалились в свои жилища. В полумраке вокруг костра осталась в основном молодежь, сидели здесь и люди постарше, иногда, объединившись в маленькие компании, кто-то вел доверительные беседы, кто-то рассказывал истории, а парочки обнимались. В такие вечера мужчины и женщины могли объединиться в совершенно неожиданные пары, чтобы разделить Дары Радости, и если все происходило по обоюдному согласию, то веселье шло своим чередом.

Этот вечер напомнил Эйле праздник Почитания Матери, когда, почитая Ее, люди обычно делили посланные Ею Дары Радости. И нынче вечером Она, видимо, останется довольна оказанным Ей почтением. «Зеландонии не слишком отличаются от Мамутои, – подумала Эйла, – или от Шарамудои, или от Лосадунаи, а с Ланзадонии они даже говорят на одном языке».

Несколько мужчин пытались уговорить красивую чужеземку порадовать Великую Мать, разделив с ними Ее Дары. Эйла с удовольствием внимала их пылким речам, но дала понять, что все ее радости связаны с Джондаларом.

У него были смешанные чувства по поводу вызванного ею всеобщего интереса. Ему понравилось, что его соплеменники так хорошо приняли ее, и он гордился тем, что так много мужчин восхищались приведенной им женщиной, но ему хотелось, чтобы они не столь откровенно стремились увлечь ее на спальные меха – особенно старался незнакомец по имени Чарезал, – и Джондалар обрадовался, увидев, что она не проявила никакого желания уйти с кем-то из них.

Зеландонии не одобряли ревность такого рода. Она могла привести к разладу, ссоре и даже к драке, а, живя в тесном общении, они превыше всего ставили гармоничное сосуществование и сотрудничество. Значительную часть года здешние места мало чем отличались от морозной пустыни, и в таком положении взаимопомощь становилась существенной для выживания. Большинством своих обычаев и ритуалов Зеландонии стремились поддерживать доброжелательность и препятствовать возникновению любого разлада, подобного ревности, пресекали все, что могло бы разрушить дружелюбные отношения.

Джондалар понимал, что ему будет трудно скрыть ревность, если Эйла окажет предпочтение кому-то из его соплеменников. Ему не хотелось делить ее ни с кем. Возможно, через много лет их совместной жизни бытовая привычка случайно откроет путь к поиску новых ощущений, но это будет уже совсем другое дело, хотя в глубине души он сомневался, захочется ли ему когда-либо вообще делить ее с кем-то.

В одной компании начали петь и танцевать, и Эйле захотелось подойти к ней поближе, но ей никак не удавалось выйти из толпы желающих побеседовать с ней. А один мужчина, который весь вечер робко топтался поодаль, теперь, видимо, набрался решимости заговорить с ней. Эйле уже раньше показалось, что она заметила какого-то необычного на вид мужчину, но ей не давали хорошенько рассмотреть его, постоянно отвлекая вопросами или замечаниями.

И сейчас она заметила человека, протягивающего ей очередную чашку березовицы. Этот напиток напоминал бражку Талута, только позабористее. У нее уже слегка кружилась голова, и она решила, что пора остановиться. Эйла знала, какое воздействие оказывают на нее подобные сброженные напитки, и ей не хотелось становиться излишне «дружелюбной» в первый день встречи с племенем Джондалара.

Она улыбнулась мужчине, с опасением предложившего ей напиток, и вежливо отказалась, но его внешность так потрясла ее, что улыбка на мгновение застыла на ее губах. Но, быстро опомнившись, Эйла взглянула на него с искренней сердечностью и дружелюбием.

– Меня зовут Брукевал, – сказал он. Он по-прежнему держался нерешительно и смущенно. – Я прихожусь кузеном Джондалару. – Его голос с очень низким тембром был, однако, очень приятным и звучным.

– Привет! А меня зовут Эйла из Мамутои, – сказала она, заинтересованная не только его голосом или поведением.

Он сильно отличался от Зеландонии, с которыми ей приходилось встречаться. Вместо привычных голубых или серых глаз его глаза были совсем темными. Эйла подумала, что они, возможно, карие, но трудно было сказать что-то определенное в свете костра. Однако еще более удивительным, чем глаза, была его внешность. В ней преобладали знакомые ей черты. Он был похож на людей Клана.

Он был рожден от смешанных духов, в нем духи Клана смешались с духами Других. Эйла в этом не сомневалась. Она внимательно присматривалась к этому молодому мужчине, но только мельком, совсем незаметно. Она вдруг начала вести себя, как подобает женщине Клана, и осознала, что избегает прямо смотреть ему в глаза. Вероятно, духи Клана и Других смешались в нем не в равных долях, как у Экозара, который был помолвлен с Джоплаей… или у ее собственного сына.

Во внешности этого мужчины преобладали черты Других; его лоб был значительно выше и совсем мало скошен назад. А когда он повернулся, она заметила, что его голова была продолговатой, но с круглым затылком – обычной для Других формы. Но его надбровные дуги, нависающие над глубоко посаженными глазами, явно отличали его от Других, они были не такими мощными, как у людей Клана, но выдавали определенную степень родства. Нос его также был довольно большим, и хотя он выглядел более изящным, чем у людей Клана, но имел свойственную им форму.

Она подумала, что, вероятно, у него также срезан и подбородок. Об этом было трудно судить из-за темной бороды, однако такие бороды она видела в детстве именно в Клане. Когда Джондалар впервые побрился – обычно так он поступал летом, – она испытала настоящее потрясение, к тому же без бороды он показался ей очень молодым, почти подростком. До этого ей еще не приходилось видеть взрослого мужчину без бороды. Ростом этот мужчина также не вышел, он был слегка ниже ее, хотя выделялся крепким телосложением, мощными мускулами и широкой, бочкообразной грудной клеткой.

Брукевал обладал всеми мужественными качествами мужчин, с которыми она выросла, и был красив какой-то уютной спокойной красотой. Она даже испытала легкий трепет от его обаяния. Возможно, в этом виновато легкое опьянение – определенно, больше ни глотка березовицы.

Сердечная улыбка Эйлы выразила ее чувства, но Брукевал подумал, что ей присуща какая-то привлекательная застенчивость, в ее скользящих взглядах и опущенных глазах. Он не привык, чтобы женщины обращались к нему с такой теплотой, особенно красивые женщины, которые общались с его высоким обаятельным кузеном.

– Я подумал, что ты, может быть, захочешь выпить Ларамаровой березовицы, – сказал Брукевал. – Вокруг тебя толпится столько людей, все хотят поговорить, но никто, по-моему, не подумал, что тебя, возможно, мучает жажда.

– Спасибо. Я и правда хочу пить, но не осмеливаюсь больше злоупотреблять этим напитком, – сказала она, показывая на чашку. – Я уже выпила его так много, что у меня закружилась голова. – И она улыбнулась одной из своих широких, сияющих, неотразимых улыбок.

Брукевал был так очарован, что на время забыл о способности дышать. Весь вечер ему хотелось познакомиться с ней, но он боялся даже подойти поближе. Красивые женщины, случалось, с презрением относились к нему. Глядя на ее золотящиеся в отблесках костра волосы, на ее крепкое тело с прекрасными формами, подчеркнутыми облегающим кожаным нарядом, и на ее слегка чужеземные черты, придающие ей какое-то странное обаяние, он подумал, что никогда еще не встречал такой исключительно красивой женщины.