Майя была предоставлена самой себе, но, разумеется, не покидала женской половины дворца. Единственный выход вел во внутренний двор, куда приехала Майя, и ворота там неусыпно охранялись. Она бродила по покоям и коридорам, невозмутимо осматривалась и наблюдала, как работают женщины, ловила в воздухе ароматы свежевыстиранного белья, сена и каменных стен, аниса, тмина, шафрана, тимьяна и мяты, кунжутного и оливкового масла, мускуса и амбры, тяжелых и дурманящих, розовой воды, гальбанума и камфары, острой и свежей, или сладкой ванили, или душистых фиалок.

Майя предлагала помочь по хозяйству, но всякий раз женщины лишь со смехом хлопали ее по плечу – она же гостья и должна отдыхать, а не работать! В крайнем случае ей на руки совали совсем маленьких детей, которые хватались за материнский подол, путаясь под ногами и мешая работать, и Майя покачивала их на коленях, пела английские детские песенки и так долго корчила рожицы, что ребенок больше не мог смеяться и визжал от восторга.

Майя жила во дворце, но почти не увидела сказочной роскоши, с которой всегда связывала Аравию. Здесь не было ни мраморных колонн, ни золотых подсвечников, не было евнухов в шароварах, охраняющих гарем восточных красавиц и прекрасных одалисок, никаких тяжелых украшений с бриллиантами и рубинами с голубиное яйцо. Все было по-сельски, даже по-крестьянски просто и скромно, но несло свое особое очарование: настенная живопись, простые краски на штукатурке, в некоторых местах – явно старые, геометрические и абстрактные орнаменты и узоры из цветов и листьев; легкие красочные ковры, сплетенные с таким мастерством, что тонкие нити можно было различить лишь при ближайшем рассмотрении; дорогие резные сундуки с чеканной металлической обшивкой и, главное, ткани, во всем мыслимом великолепии и роскоши: одежда, подушки, покрывала. Никаких шелков, только хлопок, толстый и пушистый или тонкий и блестящий, как шелк. Майя не уставала изумляться богатейшей палитре оттенков и многообразию их сочетаний и узоров. Почти в каждой семье были свои орнаменты, что передавались дочерям из поколения в поколение, и все же в них было что-то общее, по ним можно было определить: рука, что держала иглу, и женщина, что использовала или носила ткань, были из Ижара.

Но всегда находилось время и поболтать. Вечерами женщины подолгу сидели вместе, пили чай с закусками, смеялись и сплетничали, а те, кто побывал внизу, в городе, рассказывали свежие новости. Та или иная с хихиканьем изображала, как, хлопая ресницами, подарила кокетливый взгляд торговцу, и он сразу же предложил ей лучшую цену.

Вчера до позднего часа звучали особенно игривые разговоры: Саадия, по предположению Майи, исполнявшая здесь обязанности экономки, восторгалась наружностью и манерами Рашида ибн Фадха, а несколько других женщин с неменьшим пылом присоединились к ее дифирамбам. Женщины доверительным тоном с жадностью расспрашивали Майю о мужской силе англичан – например, ее супруга – и о предпочтениях в плотских утехах на ее родине. Майя покраснела от смущения, не зная, что и сказать, пока не вмешалась Джамила, не терпящим возражений тоном заявив, что хозяйка устала и ей пора спать.

Майя так смешалась вовсе не из-за чопорности. Она неожиданно сопоставила Ральфа с Рашидом, хотя раньше ей удавалось старательно избегать этих мыслей благодаря избытку впечатлений. Но в этот раз раздумья не желали покидать ее даже наутро, и из-за них Майя явилась сюда, в тенистый уголок залитой солнцем террасы.

* * *

Майя вздохнула и в очередной раз машинально провела рукой по одежде, словно нужно было расправить складки. Джамила так долго обрабатывала ее влажные ладони окаменелой пористой губкой, что оттерла мозоли и рубцы, оставленные уздечкой, а потом наказала Майе держать руки в чаше с маслом и цветами, пока кожа вновь не стала нежной и мягкой.

Она положила подбородок на колено и заставила себя вернуться к раздумьям, хотя и с трудом. Из-за вынужденного безделья – хотя относились к ней хорошо – и без того неприятные мысли текли особенно вяло. Дело было и в обильной еде, попросту слишком вкусной, чтобы себя ограничивать. К тому же Майя еще не разобралась, до какого момента благодарный отказ считался невежливостью.

Если она не ошиблась в расчетах, ее похитили меньше двух недель назад, но казалось, с тех пор прошла вечность. Она здесь четвертый день… В ближайшие дни за ней прибудут люди Коглана. И возвращение в Аден, к Ральфу – всего лишь вопрос времени. Но даже мысль о тамошней безрадостной жизни с равнодушным мужем, к которому у нее почти не осталось чувств, была невыносима. Что же с ней будет? «Об этом я подумаю потом, когда придет время. Еще рано. Но домой – мне нужно домой! К папе, маме и Ангелине. Обратно в Англию. Домой». Но что, если английская сторона ее попросту бросит, если цена слишком высока? Если она обречена оставаться здесь? «Нет, об этом и думать нельзя, – приказала она себе. – Если я не буду об этом думать, этого не случится. Да и Рашид этого никогда не допустит…» Или?

Майя нехотя признала, что соскучилась по Рашиду. Один раз она видела его, случайно выглянув в окно, он поднимался на рыжей лошади ко входу во дворец, двигаясь, словно они с животным были единым целым. Она скучала по его голосу, его насмешливой улыбке, спокойствию и решительности, окружавшим его, как аура. Каждое утро, когда еще до восхода солнца раздавался крик муэдзина и вскоре слышалось, как бормочут молитвы женщины, она скучала по молитвам Рашида и его людей, которые медленно выводили ее из сна каждый день путешествия. Плеск или журчание, когда они чистились водой или песком и один кричал другому Аллах акбар, Бог велик. Они вместе шептали стихотворение, постепенно его освоила и Майя: «Во имя Аллаха, милостивого, милосердного! Хвала Аллаху, Господу миров, милостивому, милосердному, властителю дня Суда! Тебе одному мы поклоняемся и Тебя одного молим о помощи, веди нас прямым путем. Путем тех, кого Ты облагодетельствовал, не тех, на кого пал гнев, и не заблудших». Сначала эти звуки и слова убаюкивали Майю по вечерам – пока она не начала безрассудно тратить драгоценные часы ночного покоя на разговоры или молчание рядом с Рашидом. В Ижаре молились пять раз в день, и Майя каждый раз вспоминала и скучала по каменистой дороге. И по Рашиду.

Какие нелепые мысли и чувства! Этот мужчина украл у нее свободу. Хотя она нечасто чувствовала себя пленницей во время пути, как и здесь, в Ижаре. Не больше, чем в Блэкхолле или в Адене. А была ли она когда-нибудь свободна? Чем определяется свобода?

Звук шагов прервал ее размышления, и она подняла взгляд. К ней приближался мужчина не слишком высокого роста, его худобу подчеркивало белое одеяние с красной вышивкой по краям и на вырезе, стянутое на талии ярким красно-оранжевым поясом, из-под которого торчала роскошная серебряная джамбия. Красно-оранжевым был и тюрбан над его немолодым лицом, напоминающим сокола. На вид ему было далеко за пятьдесят, судя по бороде с проседью и не совсем гладкой коже на руках.

– Мне сказали, я смогу найти вас здесь, – обратился он к ней и улыбнулся. У него были добрые темно-коричневые глаза. Майя продолжала молчать, и его лоб покрылся морщинами.

– Вы же говорите на нашем языке?

Майя кивнула и слегка покачала головой.

– Немного, – правдиво ответила она с коротким смешком, он засмеялся в ответ.

– Простите, что я увиделся с вами только сегодня, раньше не позволяли дела. Хозяин дома, султан Салих ибн Мушин аль-Ижар, – он положил правую руку на сердце и низко поклонился.

Майя поспешно вскочила, не зная, как себя вести, и решилась на благовоспитанный британский книксен.

– Майя Гарретт, – представилась она, украдкой вылавливая ногой тапок.

– Вам всего хватает? – осведомился султан Салих. В отличие от правителя Лодара, которому доставляло удовольствие хвалиться своими пленниками, у него был не властный характер. В обычных обстоятельствах ему, конечно, хватило бы сообщения прислуги, что с англичанкой все хорошо, в конце концов, он знал, что жены хорошо позаботятся о залоге переговоров с правительством Адена. Но султан Салих был любопытным от природы человеком, а слухи из женской части дома – что чужеземка говорит по-арабски, интересуется жизнью дворца, даже предлагает помощь в домашних делах и на кухне и вообще кажется очень открытым и любознательным человеком – не давали ему покоя и сподвигли самостоятельно составить мнение о гостье. А она оказалась необыкновенно привлекательной.

Майя кивнула, но он уловил легкую нерешительность.

– Возможно, у вас есть желания, которые я в силах исполнить своими скромными средствами?

Майя прикусила нижнюю губу, раздумывая, отважиться или нет, и наконец решилась:

– Прошу прощения, но, может быть, у вас есть книги?

Султан изумился, и Майя принялась лихорадочно соображать, верное ли слово, кутуб, она употребила и правильно ли произнесла, но потом лицо правителя просветлело, и он кивнул.

– Разумеется. Идите за мной.

На среднем этаже был проход из женской половины в остальную часть здания, и вскоре султан привел Майю в комнату, где стояло множество сундуков. Их потемневшее от времени дерево было украшено искусной резьбой, тонкая обшивка из желтоватого металла покрывала края и крышки. Майя не могла определить, из латуни они или из бронзы. На ковре темно-синих и красных тонов стоял квадратный стол, его поверхность была украшена мозаикой похожих цветов. Стол не доходил Майе даже до колен, а перед ним лежала толстая подушка, богато вышитая, с кисточками по углам.

– Пожалуйста, – султан жестом обвел комнату. – Ищите, что нужно. Вы можете забирать книги с собой или читать их здесь. Как вам угодно.

Майя осторожно приблизилась к ближайшему сундуку, опустилась на колени и откинула крышку. С изумленным, счастливым возгласом она вдохнула бархатистый пыльный аромат старых книг, столь любимый, что на глазах ее выступили слезы. В стопки были уложены драгоценные тома в тонких кожаных переплетах и с глубоким золотым тиснением на арабском. Она бережно взяла в руки первый, вынула его и, наморщив лоб, принялась расшифровывать размашистые, витиеватые знаки, раскрыла книгу и пробежала глазами по страницам. На протяжении немалого времени Майю занимали одни лишь книги. Ее так увлекли эти сокровища, что она даже забыла о присутствии султана и не увидела, как на смену тихой радости на его лице пришло задумчивое удивление – он почувствовал, как в нем зарождается то, что он считал утерянным долгие годы.