Ральф… Майя снова прижалась головой к стеклу и посмотрела в окно. Ее одолевали невеселые мысли. Упрек Ангелины, что Ральф понадобился ей, только чтобы отбить его у нее, все еще мучил Майю, как и другие обиды. Легкий оттенок осознания собственной вины перемешивался в ней с яростью и неуверенностью всякий раз, как она вспоминала об этом. Она не единожды мысленно развертывала перед собой все в картинках, одну за другой, с момента приезда брата и его друга. Вспоминала все с того момента, как они с Ральфом встретились взглядами в зале. Но ни в чем она не могла усмотреть своей вины в том, что приковала к себе внимание Ральфа. Ангелина просто впервые не получила того, чего хотела, подумала Майя, и эта мысль утвердила ее в своей правоте, принесла удовлетворение. Стук в дверь прервал ее раздумья, и она подняла голову.

– Да?

– Эй! – поздоровался с протяжной мальчишеской нежностью Джонатан, заглянув в комнату.

– Эй, – точно таким же тоном отозвалась Майя. Словно Джонатан никуда и не уезжал и они только-только выросли из детских штанишек – брат с сестрой возобновили доверительный ритуал прежних дней.

– Не помешаю?

Майя покачала головой:

– Напротив.

Джонатан лукаво улыбнулся и закрыл за собой дверь.

– Вот, только пришло, – объявил он и протянул ей конверт.

Майя просияла, увидев знакомый почерк, и быстро вскрыла послание. Джонатан сел напротив, подтянув одно колено на подоконник и прислонившись спиной к стене. Он наблюдал за сестрой: как ее глаза, загоревшись, пробежали по строчкам, на щеках проступил нежный румянец, и как она прикусила нижнюю губу, а уголки ее рта постоянно приподнимались в улыбку.

Помнится, когда-то он, Джонатан, испытал глубокое разочарование, узнав, что у него появилась сестренка. А он так хотел брата! Разочарование усугубилось, когда он наклонился над колыбелью и понял, что сестренка эта глубоко равнодушна к горячо любимому им оловянному генералу, которого он хотел преподнести ей в знак приветствия. К тому же розовый сверток в оборках и кружевах был слишком мал и хрупок для игр на улице. Но когда Джонатан осторожно коснулся крошечного кулачка, тот вцепился в его указательный палец так сильно, что он вздрогнул от неожиданности. И увидел, как внимательно его изучают огромные глаза малютки. В этот момент между шестилетним Джонатаном и новорожденной сестрой зародилась дружба. Дружба, ставшая за эти годы такой глубокой, что Майя стала для него самым близким человеком. Джонатан даже ставил эту близость выше привязанности к родителям и Ангелине и был готов проносить письма Ральфа адресату втайне от остальных членов семьи. Не в последнюю очередь он был движим собственным интересом: хоть ненадолго сохранить мир в семье. Пока Ангелина не замечает собственного поражения, продолжая купаться в мужском внимании и дарить надежды без обещаний на всех светских увеселениях, но Джонатан слышал обрывок разговора между сестрой и матерью: Ангелина твердо решила завоевать сердце Ральфа Гарретта, чего бы это ни стоило, и если между Ральфом и Майей возникнет что-то серьезное, в семье Гринвудов разразится скандал, который, без сомнения, потрясет Блэкхолл до самого основания.

Прочитав письмо, Майя, ничего не говоря, сложила его. Джонатан протянул руку и погладил ее по ноге под коричневым шатром юбки.

– Он тебе нравится, да?

Сначала Майя отвела взгляд, но потом кивнула, прекрасно понимая, что нет ни смысла, ни нужды обманывать Джонатана.

– Очень нравится.

Силу этого «очень» Джонатан почувствовал по дрожи в голосе, увидел по блеску в глазах. А о чувствах Ральфа Джонатан регулярно читал в адресованных ему письмах, присылаемых из Глостершира, внутри которых непременно было еще одно – для Майи.

Майя расслабленно отклонилась назад и с загадочным вызовом улыбнулась брату.

– А как насчет тебя?

Джонатан внезапно покраснел.

– Конечно, мне он тоже нравится, – предпринял он слабую попытку сделать вид, будто не понял намека.

Майя тихонько захихикала и ткнула его под коленку мыском полусапожка.

– Ты прекрасно понял, о чем я.

Джонатан шумно втянул носом воздух, откашлялся и смущенно провел указательным пальцем по верхней губе.

– Ну, даже не знаю.

Он сунул руки в карманы и упрямо уставился куда-то вдаль за окно.

– Да ладно, – засмеялась Майя и ткнула его еще сильнее. – Не обманывай! Я ведь наблюдала за вами позавчера, когда мы пили чай у мисс Пике. За тобой и за Эмми Саймондс!

– И что с того? – спросил он, пожав плечами. – Мы давно не виделись.

– Она очень хорошенькая.

– Хм. – Если бы Джонатан не был в штатском, цвет его лица слился бы с пунцовым цветом мундира. После короткой паузы он нерешительно добавил, искоса глянув на сестру: – Ты считаешь?

– И очень умная и милая, – кивнула Майя.

Джонатан знал, что сестра на него смотрит, и вздохнул.

– Даже если бы она согласилась – о женитьбе пока не может быть и речи. Я пока не смогу обеспечить ее существования. А если я останусь в армии, ждать еще придется как минимум лет до тридцати, мне нужно стать кем-то повыше, чем просто врач-ассистент.

– Все может измениться за один год, – приободрила его Майя. – К тому же, – добавила она с плутоватой улыбкой, – либо я глубоко заблуждаюсь, либо Эмми хватит терпения тебя дождаться!

Джонатан ничего не ответил, и она тихо спросила его:

– Есть какие-нибудь новости?

Он покачал головой.

Уже полторы недели назад Джонатан и Ральф одновременно отправили заявления в военное министерство и теперь ждали ответ.

– Нет. У Ральфа пока тоже ничего. Думаю, ждать осталось недолго. Мирные переговоры с царем еще продолжаются, но первые подразделения готовятся выйти в море.

Майя помолчала, глядя на небо, нависающее густой серой массой.

– Мне совсем не нравится думать о том, что скоро ты можешь опять уехать, – наконец прошептала она.

Джонатан тихо засмеялся и встал.

– Во-первых, еще неизвестно, примут ли меня вообще, а если и примут – когда придется отправляться. Во-вторых, война когда-нибудь закончится. Франция, Англия и Османская империя, объединившись, зададут жару «русским медведям» и в два счета поставят их на колени!

Он ободряюще нажал ей пальцем на кончик носа и указал на письмо Ральфа, лежащее на распахнутой книге в подоле юбки.

– Не торопись. Я напишу ему, только когда ты отдашь свое письмо.

– Хорошо, – кивнув, отозвалась Майя. На полпути к двери Джонатан остановился у ее секретера. Она следила за ним взглядом. Оперевшись руками на стул, он задумчиво смотрел на исписанные листки бумаги, лежащие на столе, не читая их. Майя отнеслась к этому совершенно спокойно – она знала, что брат, хотя и принимает в ее делах живое участие, никогда не станет совать нос слишком глубоко в ее жизнь. Но и в свежих строках Ричарда уже не было ничего волнующего или шокирующего. Они лежали там несколько дней, но она, вопреки прежним привычкам, еще не написала ему ответа, не считая нескольких сухих, незначительных фраз.

Шестнадцатого января Ричард покинул Каир и ненадолго остановился в Аденской гавани, прежде чем продолжить путешествие в Бомбей, чтобы возобновить службу. Он писал из дома доктора Джона Штейнхаузера, старого друга со времен Карачи, с недавних пор занимающего должность врача в захваченном англичанами городе на юго-западе Аравийского полуострова. Они задумали перевести на английский сборник увлекательнейших историй под названием «Тысяча и одна ночь» и вместе мечтали вернуться в Марсель, «уголок Африки в Европе, – как выразился Ричард, описывая их загородный дом, – где мы будем проводить досуг в гамаках, не притрагиваясь к книгам, бумагам, перьям, чернилам, письмам и телеграммам – это будет для нас отступлением, отдыхом, который подготовит нас к окончательному склерозу».

Написанные им слова, в которых все эти годы Майе виделось столько любви, строчки, между которыми мерещилось столько чувств, тоски и обещаний, теперь казались пошлыми, пустыми и отравленными снобизмом. Они не могли сравниться с письмами, написанными Ральфом – он с чувством рассказывал ей про свою семью, как они отметили в конце декабря его двадцать восьмой день рождения, и о своих впечатлениях от возвращения на родину после многолетнего отсутствия.


…В Челтенхеме и Монпелье на каждом углу выросли новые дома, и поэтому иногда мне кажется, что я на чужбине. В каком-то смысле, так и есть, если бы все остальное не было так хорошо знакомо. Моя невестка Изабель – прекрасный человек, сложно поверить, что сначала они с мамой друг другу не понравились! Теперь живут душа в душу, а Томас-младший уже настоящий маленький разбойник…


Он сыпал вопросами: как у Майи дела, как она проводит дни и что думает о предстоящей войне. И постоянно вставлял комплименты, сперва робкие, но вскоре – куда более смелые:


Я мог бы слушать вас часами, днями напролет, внимать вашим рассказам об истории Оксфорда и его зданий… Ваши глаза похожи на камень «тигриный глаз» в свете солнца… Вы держитесь так грациозно и естественно и вместе с тем – так пленительно…


Джонатан тоже молча предавался раздумьям. Ему удалось без особых усилий убедить Марту позволить Майе продолжать переписку с Ричардом Бертоном. Несколько спокойных аргументов, разумных и объективных, плюс немного лести, к которой она была столь восприимчива с тех пор, как стала второй миссис Гринвуд и пыталась завоевать сердце мальчика, оставшегося без матери, – и о запрете на переписку или невыдаче хранимых писем не стало речи. Он сделал это ради Майи, зная, насколько та дорожит связью с Бертоном, и все же не мог смотреть на эти отношения без снисхождения. Содержание писем было ему неизвестно, и он не понимал, что их объединяло, но все равно боялся, что однажды Майя раскается в своем детском увлечении, из-за которого потратила столько времени на ожидание.

– Он не скоро вернется, – наконец прервал он тишину.