В этой могиле даже огонь остановился, замер, не желая совершать предсмертную пляску. Огонь приветствовал ведьму и напоминал ей о быстрой кончине. Ещё в самом начале, как она вошла в этот последний приют, она подумала именно об этой смерти – в огне. Но, подойдя к лампе, и услышав в ней тихий треск, она подняла руку и вдруг остановилась. Ещё не время, у нас есть минуты или часы, пока кислород не исчезнет, сжигаемый лампами. Она потушила обе лампы – так она увеличила объём кислорода и, тем самым, продлила своё жалкое существование. Но можно ли его назвать жалким, эти крохи – финал жизни? Ведь вся её жизнь была безрадостной, проведенной в тоске, в одиночестве. Она жила среди людей, но их не замечала, ибо её страсть, зажжённая однажды в юности, была отравлена и подавлена местью. Большую свою жизнь она и не жила. Ведь месть делала жизнь незначительной. Лишь несколько кадров из былой, юной жизни, питали её тело крошечным волоском пламени, но способным осветить горечь жизни. Она находилась в темноте, сама среда чужих вещей, рядом с трупом и в окружении удушливого, несоизмеримого с живым, газа. Ей становилось дышать всё трудней. Она села на землянистый пол и… вынула из длинной юбки какой-то комок, напоминающий засохшее мясо. Проглотив его, она что-то пробормотала, словно произнесла молитву или исповедовалась о грехах. Проглотив комок мяса, она почувствовала внутри себя жар, словно огонь жёг её изнутри, уничтожая старческие органы и превращая её костлявое тело в засохший сосуд. Своим единственным правым глазом она увидела (если можно это слово применить), что внутри неё горит тёмно-синий огонь. Он не жёг её, не делал ей больно. Теперь боль исчезла, и Оливия светилась изнутри, словно факел скрытого вечного огня. Она перестала чувствовать, лишь глаз, повёрнутый на сто восемьдесят градусов, то есть внутрь тела, видел всю красоту красы удивительных превращений.

Прошло несколько лет. Люди стали забывать об участниках тех трагических событий, но они не забыли о зле, которое прикоснулось к островам своим ледяным, зловещим дыханием. Каждый год люди, в чьих артериях текла смешанная горячая кровь викингов и шотландцев, готовились к битве со злом. Они ожидали его появления. Каждый год, в день смерти Олафа – двадцать девятого июля, жители, способные держать оружие (впоследствии только юноши – для укрепления духа и готовности к поединку со злом), выходили на берег фьорда, где был захоронен корабль с Олафом и Ислой, и в томном молчании, с надеждой поглядывали на воду. Что она принесёт им на этот раз? И каждый раз они замечали чёрные хребты морских странников, безучастно приплывающих к острову и отдающих свои жизни. Люди неистово набрасывались на просящих о помощи чёрных гринд, протыкая их тела, вонзая в них острые топоры, крюки и мечи.

Все эти смелые, но одурманенные проклятием ведьмы, угрюмые люди были преисполнены решимостью не допустить зло к своим берегам, ставшие им родным домом. Они свято верили в то, что неземное зло, вышедшее из глубин, всё ещё готово спасти ведьму. Её тело и дух покоились в земле, которая стала для зла вечной темницей. А люди, – жители деревень, были её вечной стражей, из поколения в поколение передающие тайну. Убивая беззащитных гринд – чёрных дельфинов, они отбивались от демонов – посланников зла, которые были направлены к ним. Люди полагали, что только так они могут защитить себя. Убив Ислу и её младенца, чьё тело они так и не нашли, люди уверовали себя, что злой демон, поселившийся в Исле и её сыне, никогда не выйдет наружу.

Что касается священника, то он каждый день, по вечерам запирался в своей кельи и разгадывал древнее проклятие, пытаясь отыскать к нему ключ, чтобы прекратить бессмысленную бойню дельфинов. Лишь он один догадывался о разгадке тайны. Но однажды он узнал, сидя в пабе, за кружкой хмельного пива, что во время первого нападения, когда группа викингов сражалась во тьме, при шторме, с приплывшим монстром, рубя его многочисленные щупальца, одно таинственное, израненное, но всё ещё живое существо ушло обратно в море. Это обстоятельство и таинственный рассказ Оливии о гибели Робертсона, его натолкнули на мысль, что Олаф не погиб. Он лишь приобрёл другое тело, возможно, поменялось его сознание, так как душа, всё ещё страждущая, любящая, не способная забыть, навечно поселилась в чёрном морском звере. Теперь для него было понятно, почему утром, на следующий день, на берегу были обнаружены не ужасные щупальца чудовища, а тела гринд, обычных дельфинов, животных, схожих размерами с человеком, обладающих такими же лёгкими, как и он, и имеющих такое же сердце. «Любовь нельзя убить, – говорил Натан много раз, но его не слушали, – Лишь любящее сердце спасётся, – говорил он, но его обходили стороной». Потому что люди, заражённые ядом проклятия, но всё ещё живые, отчаянно сражались со злом, видя в безобидных животных посланцев зловещего монстра. Яд ослепил их, одурманил сознание, обратив их в вечных мстителей. Если бы им удалось избавиться от страха, удерживающего их свободу мыслить, то они бы очнулись от цепких лап невидимого монстра. Но, увы, страх присущ каждому человеку, он им управляет, он погоняет им, навеки поселившись в его мозговую оболочку, словно вредоносный клещ.

Заметив их физиологическое сходство, человека и гринды, Натан начал, с настойчивостью учёного и терпением рыбака, изучать дельфинов, этих свободолюбивых животных. Среди, стародавних легенд и мифов, собранных им из различных древних пергаментов, полученных от моряков, побывавших в других землях, он обнаружил крайне интересные сведения. В христианской символике считалось, что дельфин являлся символом Иисуса Христа, как творца и спасителя. Дельфин, изображённый, с якорем или кораблём олицетворял церковь, Христову церковь. Дельфин, пронзённый трезубцем или прикованный к якорю, означал распятого Христа, а стало быть, он был мучеником – страдал за грехи людей.

Натан попросил одного из умельцев по дереву, того самого, что изваял образ Христа, вырезать фигуру дельфина, пронзённого мечом. Эту фигуру дельфина, как символ мученика, он прикрепил к одной из стен в церкви. Но прихожанам эта затея и образ животного, в чём они видели зло, приплывающее к ним каждый год, запротестовали, и священнику пришлось снять этот образ со стены. Но он не отказался от своего намерения. Он хотел, чтобы люди прозрели, чтобы они увидели то, что видел он. Люди не верили его рассказу о том, как Олаф и его воины, съев пирог с мясом неизвестной чёрной рыбы, превратились в дельфинов. Некоторые люди, одни из тех практичных и ни во что не верящих, разве что только в урожаи, фермеров, решили проверить и доказать на деле слова священника. Во-первых, они обыскали то самое озеро на острове Сандой и ничего там не нашли, никакой чёрной таинственной рыбы там не водилось. Это была хитрая уловка ведьмы, решили они. Во-вторых, эти правдоискатели вспомнили, что пирог ели все, тогда почему же не отравились другие люди. Эти выводы легли в основу безжалостного вердикта людского суда над священником – ему не поверили, к нему не прислушались, и посчитали его россказни пустыми домыслами, всплывающими в его больном и утомлённом потерей племянницы, сознании. Таким образом, он остался один в своём не затухающем горе, ибо он считал своим долгом перед богом, раскрыть то древнее зло, которое было пробуждено и ожило благодаря Оливии и тайным засекреченным записям проклятия, чтобы люди пробудили в себе милосердие, потеряв раз и навсегда чувство мести.

Натан перенёс изваяние дельфина в кладовку, но, заметив, что оно покрылось налётом багрового оттенка, возможно из-за подземного слива дождей, попавших туда, он перенёс его на остров Сандой в храм Тора, которому всё ещё поклонялись викинги. Там он расположил деревянного темно-красного дельфина за шкурами, укрыв от человеческих глаз до лучших времён. Сходство багрового оттенка, образовавшееся на дельфине, ужаснуло его. Оно напомнило ему человеческую кровь. Викинги не замечали деревянного дельфина, а Натан каждый раз, когда навещал храм, с любознательностью первооткрывателя всматривался в его образ: не потемнело ли оно, не добавилось ли в нём большего цвета, схожего с кровью?

Несмотря на то, что прихожан у него не убавилось, он всё равно продолжал, хоть и в меньшей степени, рассказывать о связи дельфинов и людей. На проповедях, каждый четверг он объяснял прихожанам, что дельфин – это звено, между земным и небесным.

– Дельфины наши спасители, – говорил священник. – Они провожатые наших душ в потусторонний мир. Это благородные создания, свободные дети бога. Они олицетворяют смерть и рождение – вечный механизм природы, процветание и упадок, начало и конец. Дельфины плавают в воде, они знают её законы, они подчиняют её себе. Без воды наши луга засохли бы. Поэтому они приносят нам живительную влагу, которая так важна для урожая и жизни.

Последняя трактовка о значении дельфинов, как наместников в урожае, прибавило число прихожан в церкви – из числа богобоязненных фермеров.

– Дельфины являются хранителями покоя и богатств морского царства, – сказал священник на одной из своих проповедей. – Он властвует над рыбами.

После этих слов, число прихожан увеличилось за счёт тех семей, в которых мужья и сыновья были рыбаками.

Про себя, во время многочисленных проповедей, и по вечерам, в тишине, наедине с собой священник думал о судьбе Олафа. Даже находясь в забвении, думал Натан, он обрёл бессмертие. Он святой. Он существует вне пространства и времени, но обладающий сердцем, самым жарким и трепетным, которое наделено прекрасным чувством, одним из тех, что манят его прийти к тому острову, где он должен освободить свою пылкую любовь, спасти её, не ведая, что её давно там нет. Исла, считал священник, была на небесах, подарив свое тело морю и огню. Она ждала его там, пока он, гонимый вечной неугасающей страстью безумца, бороздил холодный океан, не находя в нём покоя. Он не мог остудить пылающего и ноющего сердца, ибо оно было смыслом его жизни, оно манило его в прошлое, когда он был человеком, прежним Олафом, королём отважных и свободных викингов, завоевателей, чтобы почувствовать себя пленником. Он готов был отдать свою свободу, все богатства и блеск мира, все бескрайние просторы земли в обмен лишь на миг этого чувства плена, плена волнующей страсти.