Олаф, после недолгой и случайной встречи с Ислой, не раз ловил себя на мысли, что думает о ней. Её образ проник в глубину его сознания и невольно всплывал в нём. Узнав, где живёт Исла, он приказал привести девушку, которая так приглянулась ему, в его новый дом. Исла не искала встречи с Олафом. Она не могла забыть трагическую гибель отца и брата, что пали от рук викингов. Не могла смириться с этими захватчиками, которые вели себя на островах развязно, властно приставая к женщинам, живя за счёт доходов крестьян, и своевольно совершая суд и диктуя закон, выгодный для них. Но жители не могли ничего поделать с этим, они были бессильны. На стороне викингов сила, способная разрушать и уничтожать. Викинги понимали, что без крестьян, без их запасов, им не прокормиться и не выжить в этих суровых краях.

Исла стояла перед королём викингов, этим властным и рыжебородым королём, привыкшим распоряжаться и подчинять. Опустив голову, она вспоминала слова Оливии – её предсказание. Но такого ли суженого она ждала? Захватчика, чужестранца, сильного и злобного зверя, способного за мгновение разделаться с ней. И вот теперь она стоит перед своевольным хозяином, поработившим всех жителей островов, подчинив все шесть кланов, меньше чем за месяц. Кто он, этот Олаф, который волею судьбы уготован ей в супруги, и он ли это? Может ведьма ошибалась? Внутри Ислы бурлили горящие волны, набегавшие на неё и сотрясающие её сопротивление. Она боролась внутри, пытаясь забыть тот день, когда услышала предсказание Оливии, когда впервые с замиранием в сердце говорила с незнакомцем, рисуя его образ в сознании. Что можно представить, какие черты должны соединиться в единое целое, составляя чарующую картину любимого, которого так и не увидят глаза? Воображение более богато, чем видимый образ, ведь в глубинах фантазии можно отыскать не только формы и цвета, но и приукрасить невидимый образ до идеала. Но так ли это? Похож ли образ из фантазии на существующий, реальный, или это жалкая пародия, обман? Кто же из двух Олафов: воображаемый и существующий, более настоящий? Ощущаемый или воображаемый, живущий в реальности или в сознании? Ведь всё, что мы порой видим, слышим или ощущаем, живёт в нашем сознании, лишь благодаря представлениям, оставляющим памятные следы, порой более яркие, более чёткие, чем их материальный носитель. Даже после исчезновения, уничтожения этого материального носителя, образ, отражённый в памяти, не перестанет существовать. Он по-прежнему будет жить, и действовать в мыслях полных фантазий.

Хотела ли Исла, что бы Олаф исчез из её мира, покинул вмиг её землю? Она не знала этого, она лишь покорно стояла перед ним, словно перед богом, способным распоряжаться жизнями людей. И он действительно обладал властью и силой, способной покорять. Внутри Исла не сдавалась, в ней бились две силы: иссякающее воспоминание об идеальном образе суженного, которое она подавляла внутри себя, и образ тирана, палача, которого изобразили местные жители – её соотечественники, перед тем, как её привели к нему.

Её золотистые вьющиеся пряди, ниспадали на плечи и лицо, прикрывая его с обеих сторон. Олаф прикоснулся к её голове и нежно провёл по лоснящимся волосам. Лёгкая дрожь невольно прошла по её телу, и это заметил Олаф. Он чуть прикоснулся к её подбородку и слегка поднял её голову. Глаза дедушки по-прежнему были опущены. Он не хотел причинять этому великолепному созданию боль. Он видел её лишь во второй раз, и оба раза его поразили, взволновали его сердце, затуманивая мысли. Он испытывал с ней те же волнующие, трепетные ощущения, которые охватили его в первый раз. Он проверял свои чувства. Ложны ли они, ошибся ли он в них, или судьба уготовила для него очередное испытание, раскрыв перед ним свою улыбку. Он был молод, но за своё недолгое, но бурное существование, полное приключений, схожих с противостоянием одинокого корабля бушующему морю, посылающим на него свои волны и ветра, он научился в них лавировать, противостоять стихии судьбы, готовящей новые подъёмы на гребне и падания в пропасти отчаяния. Он научился понимать и разгадывать эти подарки, от некоторых он отказывался, другие обходил стороной. Жизнь ужасна, полна страданий и боли, разочарований и угнетений. Но иногда она дарит нам свои улыбки, чтобы мы не разочаровывались в ней и не отвергли её, проклиная навеки веков. Кто была для него Исла: мимолётным видением, подарком судьбы, платой за одержимость и твёрдость в желании развивать свою страну, покорять новые земли? Он не мог дать ответа, да и не искал его. Сейчас, находясь так близко от неё, наедине с самым прекрасным цветком жизни, он наслаждался приливом новых сил, сладострастных ощущений, которые так волнующе бурлили в нём. Но чувствовал он и какое-то новое, быть может, опасное, ощущение, незаметно прокравшееся внутрь. Это было какое-то тревожное чутьё скрытой опасности, исходившей не от девушки, но идущей по её следам, ставшей её тенью, призраком, скрывающемся во мраке необъяснимого, подобно той уродливой старухи в черном, держащей нож, которая убралась прочь с его появлением перед Ислой. Вместе с наслаждением он чувствовал, что впустил какой-то потаённый страх, словно холодный сквозняк, прячущийся за красотой и изяществом.

Олаф нежно ласкал Ислу, проводя рукой по удивительно идеальным линиям её тела. Целуя её, он словно погружался в неземной рай, забывая о реальном мире. Этот светлый луч судьбы обезоруживала его, снимала с него чувство опасности, умение предвидеть, он чувствовал себя рядом с Ислой незащищённым. И вся его суровость, твёрдость характера, к которым его принуждали обстоятельства, впитывая в него и наделяя его необходимыми качествами лидера, всё это таяло в ослепительном сиянии чувств к этой юной девушке, снимая маску грозности, неприступности, оставляя лишь то, что скрывалось под этими тяжеленными и толстостенными доспехами. Олаф почувствовал в себе те чувства, которые скрывал внутри себя все свои годы борьбы за престол. Прояснилась и выплыла наружу чуткость, доброта, сострадание и все те чувства, которыми наделён человек с детства, которые дарит нам природа ещё в колыбели – вначале нашей жизни, и от которых человек отказывается, прикрываясь листиками, стыдясь этих чувств, словно порочного бесстыдства, неискоренимого порока, от которого нужно избавиться. Так Олаф, в борьбе за престол, наделил себя твёрдым характером, яростной решимостью, несговорчивостью, безумной и слепой отвагой, силой идущей на пролом. Не способный к ощущению прекрасного, созерцанию природы, Олаф превратился в злобного зверя, каким его знали на всех завоёванных им землях.

Исла отдалась Олафу, всем его нежным ласкам, как невольный раб своему хозяину. Она не сопротивлялась, но его пылкие поцелуи не могли не затронуть её чувств. Он предложил ей остаться, но она молчаливо, вся дрожа от волнения, вспыхнувшего в ней против её воли, но приятного, не сопротивляющегося, покинула дом Олафа, убежав домой. В таком рыдании нашла её мать, лежащую на кровати и прикрывшейся одеялом. Успокаивая дочь – единственную оставшуюся радость и смысл жизни на земле, она твердила, многократно повторяя про себя: «что скажут люди? Ведь их языки хуже смерти».

Глава 40

Спустя время викинги заметили, что их король переменился. Он стал менее грозен, менее суров с подданными, более мягок к крестьянам. Олаф освободил всех пленных, не боясь, что они взбунтуются, стал заставлять викингов работать, шотландцам начал помогать ловить рыбу, разделывать туши овец, обустраивать жилища, добывать тюлений жир. Теперь викинги, привыкшие воевать, брать силой, вынуждены были всё делать наравне с местными жителями. Привилегий для них больше не было, Олаф отменил драконовские налоги. Такие перемены не могли отразиться на мнении об Олафе его людей. Одни хвалили его, другие возненавидели, третьи считали, что он лишился разума. Олаф посчитал шотландцев, как и викингов, свободными жителями нормандских земель, наделенных равными правами. Последнее, никак не принималось многими воинами, желающими поскорее убраться с островов, ставших для них проклятием, временным заточением.

Олафа мало интересовали мнения воинов и растущее недовольство среди них. Почувствовав в себе новые ощущения, ставшие для него более близкими и родными, но скрывающиеся до определённого момента, за личиной суровости и властности, Олаф ощутил и прилив новых небывалых сил, несмотря на суровость погоды в здешних землях. Его мозг бурлил, кипел желанием создать новое, развить страну, сделать людей счастливее, что бы они ощущали те же приятные силы и рвения к лучшим переменам, какие ощутил в себе он, зародившиеся в нем с появлением в его жизни Ислы. Олаф позволил одновременно существовать на островах язычеству и христианству.

Специально для Олафа – нового повелителя Фарерских островов, жители смастерили трон, украсив его золотом великолепной работы, плетёным серебром, вьющемся верёвкой вокруг спинки трона. Некоторое время Олаф перемещался по острову в повозке, покрытой сложным орнаментом. От фермы к ферме, его сопровождала Исла, которую многие считали его женой. Его встречали пиром, песнопениями и обращением к богам. Шотландцы воспевали своих богов, а викинги, осевшие в деревнях, заделавшись фермерами, восхваляли Тора: «Ты сломал члены Лейкм, ты сокрушил Тарвальди, ты поразил Старкада, ты попирал погибшего Гьялпа. Твой молот раздробил череп Кейлы, ты смолол в куски Кьялланди, ты убил Лут и Лейди, ты пустил кровь Бусейре, ты не давал покоя Хенльян Кьяпте». Во время таких пиров, Оливия совершала обряд жертвоприношения, для лучшего урожая весной и удачную морскую охоту. Для этого, Оливия сперва освящала корову или овцу, затем животное убивали, а потом все дружно поедали мясо во время пира.

В честь Олафа был построен храм, представляющий собой продолговатое здание из камней и брёвен, частично взятых из разбившихся лодок викингов. В этом храме, открывающемся по четвергам – в день Тора, хранились священные серебряные кольца, рядом с которыми молодожёны приносили клятву. Вместо креста Вагар использовал молот, как символ силы Тора. В храме продавались амулеты в виде молоточка, служившие защитой. Маленькие молоточки и кресты стали очень популярны среди жителей. Одни носили кресты и поклонялись Христу, другие носили молоточки и поклонялись Тору, а третьи верили в обоих богов.