Загнав стаю крупных дельфинов и их детей на мелководье, узкое место, где тяжело им было развернуться и маневрировать, люди на берегу и в лодках чувствовали чрезмерное возбуждение. Они нахлынули на напуганную стаю, как свирепые, безжалостные хищники. Пощады не было никому: ни взрослым особям, ни их детенышам, которые, уже почуяв опасность, исходившую от беспокойных родителей, стали издавать тонкий молящий писк. Но люди в своем безумстве уже ничего не слышали. Кровь фонтаном брызгала во все стороны, постепенно окрашивая и меняя цвет воды на темно-красный – цвет горя, цвет беды и цвет ярости.

Молодые, сильные парни проворно кололи животных во все их места, причиняя им чрезвычайную боль и жуткие муки. Раненные животные издавали страшные, душераздирающие крики, крики о помощи, о милосердии. Но слепая людская ярость затмила разум. Могут ли спокойные, уравновешенные, миролюбивые и даже добрые люди превратится в лютых зверей, дойти до той точки кипения ярости и ненависти, при которой человека трудно узнать? Можно ли его в таком неистовом безумии вообще назвать человеком? Может ли человек вообще быть разумным, созидающим, если он способен вот так с того ни с сего превратиться в злобного зверя, в монстра, наружу которого выливается черная, обезумевшая ярость? Что последует дальше? Что скрывается в нем еще? Показав дно своей ненависти, не раскроем ли мы еще одно дно, еще более древнее, и не выпустим ли мы его наружу? Сможем ли контролировать этого человеческого монстра, познав его силу и разрушительную мощь?

Убить дельфина, обладающего массой с пол тонны, дело не из простых. Многие знают, как тяжело убивать свинью, простую деревенскую свинью, оставляющей колбасу и сало после себя людям в нагрузку за то, что они ухаживали и кормили ее в вонючем свинарнике, не менее смрадными отходами, которые сами не употребляют. Колют свинью крепкие мужчины, использовав длинную отвертку, ее вгоняют в тело животного, в самое сердце, если попадут с первого раза. При этом животное держат за ноги двое крепких мужчин. Шансов у нее нет. Мучается ли она в агонии перед смертью, посылая проклятия своим хозяевам напоследок? Мы этого не знаем. Скорее всего, бедное животное вообще не понимает, за что это с ним так: сперва, гладят, лелеют, по-доброму разговаривают, а затем вот так, неожиданно приходит смерть от тех, кто любил и заботился.

О дельфинах, в чьи тела сейчас забивают люди топоры и остроги, люди не заботились, не кормили, не разговаривали в тишине, они были рождены в природе, в ласковых морских глубинах, поглаживающих их своими нежными волнами. Природа их оберегала, заботилась, сколько могла, она была к дельфинам неравнодушна. За это они наградили ее своей службой, контролируя популяции мелких рыбешек. Но люди… Как быть с ними? Они хитрей, умней, коварней; они не знают границ насыщения, не научились в своих стаях бережно пользоваться дарами природы, где безусловно появились и сами; зато они привыкли брать, брать много, их цели туманны, их финал не ясен, предназначение не определено; они сильны, горды, считая себя полубогами. Природа не властна над своими хозяевами, они чувствуют себя над ней, видят ее в своем управлении, в рабстве, но ими управляет не природа, ставшая их лоном, колыбелью, их пищей, ими управляют законы, неведомые пока им. Эти законы их породили, они их и делают смертными. И они это знают, может от этого, от осознания, что человек не бессмертен, а стоит в один уровень с животными и таким является, они и становятся такими жестокими, особенно к тем, кто не может им ответить, дать отпор, защитить свою стаю. Выпуская пар злобы не беззащитных, человек немного успокаивается, но лишь на время, пока новая волна безумия не пробудится в его извращенном сознании и гигантской волной не нахлынет в мирный, спокойный оазис природы, сметающей стихией и уничтожающей все живое на пути.

Гринды не успели опомниться, как с обеих сторон были окружены, зажаты в тесные клещи смерти. Развернуться было поздно – слишком тесно, к тому же они оказались на мелководье, где их маневренность значительно снижена. Люди без малейшей жалости к живым существам, просящим о помощи и не понимающих, в чем их вина, подбегали к раненым гриндам и вонзали в их тела, головы металлические наконечники, острые топоры и длинные ножи. Зацепив дельфина за ноздри, как рыбу на крючок, четверо мужчин тянули раненного и кричащего дельфина к берегу, где один из опытных рыбаков перерезал ему глотку так, что кровавая рана тянулась, будто красный ошейник.

Погибшие дельфины в предсмертных судорогах били хвостами по воде. Кровь из животного лилась ручьями. Красные фонтаны поднимались над их головами. Лица, тела, руки людей были так же окрашены кровью животных. Юноши казались сумасшедшими, уничтожающие животных без капли сожаления. Куда исчезли их чувства, человечность? Можно ли это назвать простой рыбалкой, целью которой является получение пищи? Быть может, это разумная охота, выходящая за рамки гуманности? Но ведь так не убивают даже хищные звери, руководствуясь древними инстинктами. А может быть, это травля и преследование живого, убийство, грех? Способны ли люди после такой охоты на осуждение своего греха? Они грешны и ходят в церковь, чтобы снять с души тягостные оковы в искренних молитвах.

Но может ли молитва погасить, сгладить, снять грех с души, творимый ежегодно, как традиция. Традиционный грех. Совершая подобные убийства, мы возводим наш грех в рамки обыденного, привычного, традиционного. Убивать для нас – это норма, ставшая законом, обязанностью, ухватившей вновь прибывшего в божий мир и поглощающая его невинную душу, как голодный клоп, втягивающий в себя содержимое своей жертвы.

Итак, если мы можем себя осуждать, значит у нас есть душа, душа грешника. Я грешу, значит, я существую. Я не существую безгрешный. При этом, мы полагаем, что душа имеется только у нас: у животных души нет, потому что ими управляют инстинкты – примитивные, запрограммированные законы поведения. Хотя они и не убивают ради забавы или традиции – дань предкам (одевшим на нас хомут обязательств в их честь), но так ли просты они? Может это мы примитивны, ломая и кроша, подстраивая все под наш развивающийся мозг, и слепо подражающих далеким предкам, чей мозг был более примитивен? Традиция только становится великой и облачается в закон для всех, когда она не слепа, а разумна и гуманна.

Дотащив крупного дельфина на берег и перерезав ему горло до самого позвоночника, люди оставили тело извивающегося в смертельных конвульсиях, а сами вернулись в кровавую жижу за новым грехом, за новым убийством. Голова дельфина почти отделилась от туловища, глаза все еще были открытыми, хвост периодически, но с затухающей интенсивностью бил по камням. Во время смерти животные, в отличие от людей, не закрывают глаза. Даже находясь под сильным наркозом, у них глаза остаются открытыми. Почему? Может, находясь в обездвиженном состоянии, они все еще следят за нами, доверив нам свои тела? Ветеринар, совершающий трудную операцию животному, находящемуся под наркозом, смотрит в его черные зрачки, словно заглядывает в его сознание. Как ты? – спрашивает он, – еще немного, потерпи, и ты будешь здоров, на свободе и счастлив. Я постараюсь, поверь – для этого я и обучался в университете у разумных людей.

Девятилетний мальчик, не испытывая развлечение и без злобы в глазах, подбежал к издыхающей черной плоти – все, что осталось от, некогда свободно бороздившего океанские просторы, дельфина, и преспокойно оседлал его. С невинностью ангела, коей мы часто наделяем своих детей, ребенок водрузился на окровавленный труп. Малыш свесил ножки, словно оседлал пони, и стал ими болтать вперед-назад, так как еще не доставал до земли. Его холодный, может быть равнодушный, детский взгляд был устремлен в кипящую красную массу, где кувыркались окрашенные люди, ожидающие лодки и смертельно раненные животные, все еще ищущие спасения. Мальчик постучал кулаком по спине дельфина, тот не реагировал, тогда, вынув из кармана нож, он сделал надрез в его разодранном горле, тем самым продлив его до самой спины. Улыбка смерти – так выглядел дельфин с зияющим кровавым отверстием, тянувшимся через все горло.

Рыжий молодой человек крепкого телосложения, подобравшись на лодке ближе к берегу, спрыгнул на спину дельфина. Стоя в сапогах на спине животного он стал топтаться, борясь с равновесием и стараясь побольнее ударить животное сапогом. Когда это не помогло, он, одолжив металлический крюк у товарища, со всего размаха ввозил острием промеж глаз.

Вытащив на берег тело большого мертвого дельфина, один из удальцов вспорол ему живот, наружу из белого мешочка вывалился детеныш дельфина, еще теплый, не успевший созреть для здорового выхода из материнского лона. Молодой человек срезал у младенца плавник, пнул ногой, словно проверяя – жив он или мертв. Крошечное создание, не ощутившее еще начало жизни, замерло, будто догадывалось, в какой жестокий мир его привела мать.

Метров десять от воды лежали тела пяти гринд. Трое из них уже не двигались, четвертый изредка совершал движения хвостом, словно плыл, плыл в собственной крови, потоками выливающейся из его изрезанного тела. Пятый все еще сопротивлялся смерти. Его горло было надрезано, как у других, но сильное тело еще сопротивлялось смерти. Дельфин в жутких предсмертных конвульсиях кричал, кричал на дельфиньем языке. Этот голос можно было спутать с криками приветствия и радостными призывами поиграть, как часто делают дельфины находясь на свободе в окружении детей. Но этот голос не был голосом свободы или радости, это был голос беспомощности, мольбы, просьбы. Мужчина осторожно, что бы крупное животное не ударило его могучим хвостом, подошел к телу, подошел тихо, украдкой, словно друг. Затем незаметно для дельфина, хотя тот уже не реагировал на людей, увеличил разрез на горле, теперь рванная рана доходила до самой спины, но голова все еще держалась. Кровь хлынула потоком из горла, дельфин давился в собственной крови, могучее тело содрогалось в жутких конвульсиях – это был танец смерти. Уже с большим трудом, но он все же пытался бросит в угасающий для него мир пару слов на дельфиньем языке. Превозмогая боль он с трудом кричал с разорванным горлом. И при каждом крике кровь потоками лилась из жуткого отверстия. Вряд ли рыбак понял эти последние слова угасающей жизни. Неожиданно тело могучего дельфина напряглось, приняв форму дуги, подняв хвост к верху, как это делают дельфины выступая в цирке, демонстрируя равновесие стоя на голове, и… обмякло, безжизненно опустившись на теплую от крови землю. Рыбак еще присматривался к телу дельфина. Сдох ли он? Ну и силач же попался, – думал молодой человек, руки и ноги которого были вымазаны кровью. Его взгляд остановился на угасающих глазах дельфина. Даже мертвый он все еще удивлял и пугал своего палача. Безжизненным, непонимающим взглядом большие черные глаза гринды смотрели на молодого человека, стараясь спросить его: Почему? За что?