Фэншо поднялся, давая понять, что на сей раз беседа действительно окончена.

— Наши люди на улице отлично делают свое дело, не так ли, капитан? Мы узнали, кто она, уже через час после ее встречи с человеком Ткача.

— Да, сэр. Прекрасная работа.

Выходя на улицу, он твердил себе, что должен радоваться. Не случилось ничего непоправимого, агенты департамента и в самом деле спасли его от ужасной ошибки, которая могла стоить ему карьеры. Однако радости от этой мысли он не испытывал.

Глава 11

Она, должно быть, задремала. Свеча в медном подсвечнике, стоявшая на прикроватном столике, сгорела почти наполовину, когда ее разбудил звук шагов в коридоре. Темперанс не обратила на них внимания, решив, что это кто-то из постояльцев возвращается с поздней прогулки. Но стук в дверь заставил ее резко сесть в кровати.

— Впусти меня. — Это был он.

Значит, он все-таки передумал и вернулся. Это ее не удивило, учитывая, как она сама провела эти часы после расставания с ним. Она металась в постели, пылая неутоленным желанием, которое он пробудил в ней там, у Раджива, твердя себе, что это к лучшему. К сожалению, убедить себя в этом у нее не получалось. И вот он вернулся.

За это время Темперанс немного пришла в себя, в этой простой комнате, вдали от пьянящих запахов и роскошного убранства индийского жилища. Теперь она не даст волю своим чувствам, как там, когда он проявил такое неожиданное и настойчивое любопытство, пытаясь выяснить, кто она и почему отдается ему.

Его искреннее участие побуждало открыть ему свое сердце. Однако это было бы непростительной ошибкой. Теперь ей нужно быть осторожнее и не поддаваться страсти так безрассудно.

Она пригласила его войти. Ее роскошные волосы, расплетенные на ночь, рассыпались по плечам. Перед тем как лечь, она подушилась своими любимыми апельсиновыми духами, но теперь пожалела об этом. Так делают шлюхи. Скорее всего он покинет ее через несколько недель, но на это время ей хотелось стать для него чем-то большим.

Когда он вошел, она машинально укрылась одеялом, чувствуя себя беззащитной в своей наготе. Он закрыл дверь и немного постоял, окидывая ее взглядом. Выглядел он напряженным.

Возможно, просто устал. День был длинным. Но как бы там ни было, он тоже, видимо, вновь обрел почву под ногами, утраченную было в душистом облаке чувственности, которое окутывало их у Раджива. Его настороженность вернулась.

— Я разбудил тебя? — спросил он. Его глубокий голос прозвучал резче, чем раньше.

На мгновение ей показалось, что сейчас он повернется и уйдет. От былой пылкости не осталось ни следа.

Он выглядел строгим и собранным. Что бы ни произошло за то время, которое они провели порознь, он вновь превратился в солдата. Это был не тот мужчина, околдовывавший ее всего несколько часов назад, чьи поцелуи со вкусом карри были такими волнующими.

Трев помедлил в дверях с таким видом, будто готов был развернуться и снова уйти. Волнение, охватившее ее в этот момент, говорило о том, как сильно она заблуждалась, полагая, что вернула себе самообладание.

Но он не ушел. Наоборот, сделал шаг к кровати. Она напряглась, но он остановился, взял потертый стул, стоявший у стены, и поставил его на середину комнаты. Сев, он показал на свой сапог и сказал:

— Мне нужна твоя помощь.

Она встала с кровати, опустилась перед ним на колени и ухватилась за тяжелый сапог — осторожно, чтобы не пораниться об острые шпоры. Потянула, но сапог не поддавался. В такой позе она чувствовала себя жалкой, уязвимой, почти что служанкой. Но все это странно ее возбуждало. Он ее господин. Все будет так, как он пожелает.

Сейчас в нем чувствовалось нечто необузданное, что было для нее внове. Это ее пугало и привлекало одновременно.

Неожиданно сапог соскользнул с ноги. Она покачнулась назад, и рубашка на ней задралась. Под рубашкой ничего не было, и Темперанс почувствовала, как краснеет под его взглядом. Но его лицо оставалось бесстрастным, он никак не отреагировал, а просто протянул ей другую ногу. Она стыдливо зажала подол рубашки коленями, прежде чем ухватиться за второй сапог. Когда он был снят, Трев отставил обувь в сторону, встал и отнес стул к стене, по-прежнему молча.

Она вернулась к кровати и присела на край. Он не последовал за ней, а поднес руку к белой кожаной портупее, которая пересекала его мундир от плеча до пояса. Но рука замерла в воздухе, как будто он сопротивлялся тому, чтобы сделать следующий шаг. Медленно, очень медленно он расстегнул портупею, снял ее и аккуратно повесил на спинку стула, при этом ни на секунду не сводя с нее глаз. Пальцы его скользнули мимо блестящих полосок золотистой тесьмы, украшавших мундир, и взялись за верхнюю пуговицу.

Он не спеша расстегнул ее, помедлив, прежде чем перейти к следующей. Покончив с последней пуговицей, снял мундир и так же аккуратно повесил его на спинку стула.

Пока он снимал эти внешние атрибуты своей профессии, в каждом жесте все отчетливее чувствовалось его железное самообладание. Он настоящий солдат. Даже страсть не может заставить его торопиться. Он как будто знает: то, что вот-вот произойдет, рано или поздно закончится, а после этого ему снова придется облачаться в этот мундир, и он должен быть безупречным.

Он раздевался не как мужчина, охваченный вожделением. Тем не менее то неумолимое самообладание, которое он демонстрировал, медленно обнажая свое тело, возбуждало ее. Она еще никогда не чувствовала в мужчине такой животной силы. Ее дыхание участилось, когда она ощутила слабый мужской запах, исходящий от него.

Жилет присоединился к мундиру на спинке стула. Под ним была только тонкая полотняная рубашка. Когда он развязал черный шейный платок, повязанный под воротничок, его цвет отразил бездонную глубину его глаз. Под платком в глубоком треугольном вырезе рубашки была видна густая черная растительность. Темперанс не могла оторвать от нее глаз.

Он замер, и она поняла, что он наблюдает за ней. Губы его сжались, шрам побелел. Стой же преувеличенной медлительностью, с которой снимал мундир, он взялся за край рубашки и стащил ее, обнажая мускулистые руки, блестевшие в мерцании свечи, словно намазанные маслом, крепкие, с отчетливо выступающими венами.

Она видела такие руки у мужнин, которые работали в кузнице при отцовской фабрике, и у мужчин, которые трудились в поле на сборе урожая. Мускулы перекатывались, когда он бросил рубашку на стул.

Как она осмеливалась заигрывать с таким мужчиной? Как ей удавалось так долго ускользать от него, такого сильного, с такими железными мускулами и внутренним стальным стержнем? Теперь уж он возьмет то, чего хочет. У нее больше нет выбора. И хотя это должно было пугать ее, властная сила его тела по-прежнему притягивала к нему. Она жаждала почувствовать, как эти руки прижимают ее к груди, ощутить себя в его власти, хотела, чтобы он овладел ею.

Да что же это с ней?

Это не тот обаятельный мужчина, чьи глаза искрились, когда он флиртовал с ней сегодня вечером. Это не тот мужчина, с которым она чувствовала себя в безопасности, которым могла управлять при помощи средств, никогда раньше не подводивших ее: своей красоты и готовности рисковать.

Темперанс больше не чувствовала себя с ним в безопасности. Она не понимала, что он сейчас делает и почему это так сильно возбуждает ее. Ему незачем так ее дразнить. Разве он еще не догадался, что может возбудить ее одним-единственным поцелуем? Она ведь чуть не отдалась ему там, у Раджива. Зачем же он так медлит?

Однако он по-прежнему не спешил. Что-то заставляло его двигаться нарочито медленно. Что он собирается сделать с ней, если ему требуется столько сил?

Его рука легла на верхнюю пуговицу застежки кожаных бриджей. Большим, указательным и средним пальцами он взялся за нее, и сильные мышцы предплечья напряглись, когда он расстегивал пуговицу. И снова он помедлил, наблюдая за Темперанс. Она сделала глубокий вдох. Блеск в его глазах говорил о том, что он прекрасно понимает, как действует на нее. Знает, как эта нарочитая медлительность сводит ее с ума. Но это лишь еще больше подстегивало его, и он продолжал ее мучить.

Когда его пальцы лениво расстегнули еще одну пуговицу на бриджах, напрягшаяся плоть вздулась. Темперанс почувствовала, как волна тепла прихлынула к низу живота. Она хотела его, несмотря на холод, исходящий от него сейчас. Несмотря на ощущение странности происходящего, которое росло в ней с каждой минутой. Чувствует ли он ее возбуждение, как она чувствует животный запах похоти, исходящий от него?

Но если он что и ощущал, то ничем не выдавал этого, продолжая обнажаться невозможно медленно, как будто сдерживал себя, чтобы наброситься на нее с той дикой страстью, с которой ей бы следовало сопротивляться ему. Однако она была парализована неудержимым, неодолимым желанием.

Почему он так поступает? Зачем оттягивает неизбежное? Ведь не из страха же, что у него ничего не получится. Она видела, что его возбуждение достигло предела. Или он пытается доказать ей, что она солгала, когда сказала, что ее влечет к нему из-за его доброты?

Сейчас он не был добрым.

Тепло и забота, которые он проявлял всего несколько часов назад у Раджива, видимо, всего лишь иллюзия. Обман чувств, вызванный экзотическими индийскими пряностями. Тогда они удержали его от желания овладеть ею. Теперь все это прошло. Испарилось. Он заковал душу в ледяной панцирь, и она поняла, что в этот раз он наконец возьмет ее, используя всю свою силу, чтобы подчинить ее своей власти.

Какой дурой она была, думая, что соитие с этим мужчиной будет лучше, чем с Рэндаллом. Рэндалл по крайней мере не играл с ней и не унижал, доводя до такого постыдного накала желания, как делает сейчас этот мужчина, пользуясь грубой силой. Он вызывает у нее настолько сильную страсть, что это до смерти пугает ее.