— Раджив? — Он ведь не собирается использовать мужчину в тюрбане в их любовной игре? Но откуда ей знать? Она понятия не имеет, что ей предстоит. Это уже не тот Лондон, который она знает. А он? Как она вообще могла думать, что понимает его?

— Как пожелаешь, — прошептала она.

— Что ж, тогда насладимся его божественной стряпней. — Он дважды громко хлопнул в ладоши.

— Стряпней? — переспросила она дрожащим от страха голосом.

— Ну разумеется. Карри — это индийское блюдо. — На лице Трева промелькнуло озорное выражение. — Мы будем вместе обедать. А ты чего ожидала?

Насилия. Пыток. Жутких сексуальных извращений, неизвестных даже девушкам мамаши Бриствик.

И он намеренно удерживал ее в этом заблуждении. Глаза его поблескивали, из сумеречно-синих они стали сланцево-темными. Он с трудом сдерживал улыбку. Шельмец! Он играл с ней, отплатив ей той же монетой за шутку, что она сыграла с ним, когда заманила его в приют.

Но она не могла не восхититься изяществом его невинной шалости. Темперанс почувствовала, как широкая улыбка расползается по лицу, когда она пыталась побороть смех. Может, он и шельмец, но он говорит с ней на одном языке — причем так же хорошо, как и на непонятном наречии их экзотического хозяина.

Маленький мальчик раздвинул занавеси, и вошел Раджив. Он держал в руках большой медный поднос, уставленный разнообразными блюдами, от которых поднимался пар. Хозяин поставил поднос на низкий столик, поклонился, как джин из «Тысячи и одной ночи», и удалился, оставив их наслаждаться изысканной едой.

— Карри! — Трев счастливо вздохнул. — Вот уже несколько месяцев я не ел приличного карри. Раджив прекрасно его готовит. Раджива привез в Англию один генерал в качестве слуги. А когда хозяин умер, Раджив воспользовался наследством, оставленным ему генералом, и открыл этот ресторан для избранных. Он обслуживает только тех, кого ему порекомендовали другие клиенты. Мой друг, майор Стэнли, был так добр, что замолвил за меня словечко.

Трев поднял крышку одного блюда, с наслаждением понюхал содержимое и отложил крышку в сторону. Потом развернул то, что оказалось горкой лепешек, завернутых в вышитую ткань, взял одну, отломил от нее кусочек и обмакнул в зеленоватое месиво.

— Откуси совсем чуть-чуть, — предупредил он. — Я просил Раджива сделать блюдо не слишком острым, чтобы ты могла его есть. Но как у всех индусов, его понятие «неострое» может быть неожиданным.

Она взяла лепешку, поднесла ее ко рту и вначале понюхала, прежде чем откусить кусочек. Запах был сложным и незнакомым, но соблазнительным. Она слизнула каплю карри с лепешки. Вкус взорвался у нее на языке — острый, сладкий и пряный одновременно. И обжигающий. Ужасно обжигающий. Она проглотила, чувствуя, как жар растекается по горлу.

— О Боже! — выдохнула она, когда наконец смогла заговорить.

— Это поможет. — Он подал ей стакан какого-то сока.

Она сделала глоток. Сок был фруктовым, но очень странным, не похожим на то, что она пробовала раньше.

— Карри чудесно, — сказала она. — Если я закрою глаза, то смогу представить, что я в Индии.

— Это лишь бледное отражение волшебства Востока. — Он отломил еще кусок, обмакнул его и позволил себе насладиться восхитительным вкусом. — Если бы мы на самом деле были в Индии, ты бы слышала не слабое пение лондонских скворцов, а звонкие трели соловья и, быть может, даже отдаленное рычание тигров.

— Тигры. Какие они, должно быть, красивые!

— И смертельно опасные, не забывай об этом. Они нападают на неосторожных женщин, которые спускаются к реке постирать белье. Но они действительно прекрасны, как почти все в Индии. Прекрасное и опасное. Индийская лихорадка может превратить здорового мужчину в труп за один день. Здесь тебе намного безопаснее. Англичанки не слишком хорошо приживаются в Индии. Они чахнут и скучают по холодной картошке и вареным колбаскам.

— Я бы не скучала.

— Возможно. Ты храбрая. — Его неожиданная похвала согрела ее, как карри.

Он протянул руку к крышке на другом блюде.

— Это может быть острее. Попробуй только капельку.

Для нее это оказалось чересчур остро, но он ел с наслаждением, хотя тоже время от времени делал глоток-другой из стакана с фруктовым напитком. Язык и губы у него, должно быть, горели огнем.

— Слишком остро даже для тебя? — полюбопытствовала она.

— Для меня никогда не бывает слишком остро. — Он улыбнулся, и темные радужки его глаз заискрились.

Она гадала, каково было бы поцеловать его губы, пока они еще горят от вкуса карри. Обжег бы он ее или воспламенил желанием?

— Раджив зажарил фазана по-индийски. Это блюдо неострое. Позволь, я положу тебе.

Он поставил перед ней маленькую тарелку, на которой поверх горки шафранного риса лежали кусочки дичи без шкурки, без костей, окрашенные в какой-то необычный красный цвет. Подавая еду, он наклонился к ней, и его губы оказались так близко, что она могла чуть податься вперед и поцеловать их. Не без труда ей удалось сдержать этот порыв. Он подложил себе в тарелку еще с одного блюда, зачерпнув ложку и для нее, и сделал знак, чтобы она приступала к еде.

Он не заглатывал еду быстро и жадно, как это делают многие мужчины, а наслаждался каждым кусочком. Поневоле она задалась вопросом, относится ли он с той же неторопливостью и вниманием к любовным утехам. Насытившись, он откинулся на подушки и прикрыл глаза. Довольная улыбка играла на его губах.

Вид у него был такой, словно он уже занимался любовью. Словно ему это и не нужно. Словно она, Темперанс, ему без надобности. С минуту посмаковав удовольствие, он спросил, поела ли она, а затем три раза громко хлопнул в ладоши, призывая Раджива.

— Бихшу доволен угощением? — спросил мужчина по-английски с сильным акцентом.

Когда Трев ответил, он поклонился, составил блюда на поднос и унес их. Мальчик, вошедший вслед за ним в обеденную комнату, убрал столик от дивана, на котором они полулежали, и тоже удалился.

— Он не побеспокоит нас, пока я не позову его снова, — сообщил ей Трев.

— Почему он назвал, тебя бихшу? На его языке это значит «господин»?

— Нет. Это прозвище, которое мне дали в Индии. Оно означает «скорпион».

Скорпион, который леди Хартвуд назвала символом саморазрушения.

— Почему?

Он вскинул брови. На нее внимательно смотрели его глаза цвета индиго.

— У скорпиона шесть глаз. Он все видит. — Он помолчал, потом, небрежно отмахнувшись, добавил: — Солдаты дают друг другу такие прозвища. Это началось как шутка.

Но сейчас это была не шутка, и они оба это знали. Она знала, как много видят его глаза, чей цвет темнеет в свете масляных ламп, как ткань, надолго оставленная в воде. Он проникает в ее душу и понимает, как действует на нее. Ее губы все еще горят от карри, а он так близко, что она чувствует пряный аромат его губ. Он протянул руку и погладил чувствительную кожу возле ее уха, где она недавно гладила его. Кожу покапывало от этого легчайшего прикосновения.

— Губы все еще горят? — спросил он.

Она кивнула.

— Быть может, я смогу успокоить их.

Он наклонился к ней и прильнул к ее губам, раздвигая их кончиком языка. Язык был горячим — от острых пряностей и от желания. Она жадно втянула его язык и почувствовала, как тот разбух у нее во рту, пульсируя и рассылая по ее телу волны страсти. Он обхватил ладонями груди и сжал их сквозь тонкую ткань. Ее соски стали твердыми, когда его большие пальцы прижались к тугим вершинкам, выступающим навстречу его прикосновениям. Он откликался на ее невысказанное желание, и она вновь теряла голову.

Темперанс пыталась взять себя в руки, сдержать свои чувства. Как бы сильно она ни хотела его, но все же боялась всецело отдаться ему. Она слегка отстранилась, и он не попытался притянуть ее вновь, но терпеливо подождал, пока она не набралась храбрости и не вернулась к нему. Трев смаковал ее поцелуй точно так же, как каждый кусочек их восхитительного угощения, с тем же неторопливым спокойствием.

Он будет наслаждаться ею, но не позволит себе нуждаться в ней и потерять голову. Она поступила бы точно так же, если бы у нее был выбор.

Но он не оставил ей выбора. Он целовал ее до тех пор, пока у нее не возникло нестерпимого желания сорвать с себя одежду и броситься в его объятия. Такой сильной была страсть, которую он пробудил в ней. Однако он по-прежнему не сделал ни единого движения, чтобы снять одежду с нее и с себя. Она потянулась к его напрягшейся плоти, едва умещавшейся под кожаными бриджами, и соблазнительно пробежала по ней пальчиками. Он схватил ее запястье и мягко убрал руку как тогда, на маскараде, когда остановил ее, не дав залезть в чужой карман.

— Еще не время, — сказал он, улыбаясь этой своей потрясающей полуулыбкой. — Карри нужно смаковать маленькими порциями. Давай не будем спешить, пока не узнаем друг друга лучше.

Он сдерживает ее. Мило, вежливо, но властно. Он нашел способ управлять ею, и использует его. Он играет в ее же игру, только лучше, чем она сама. Ощущение, что они понимают друг друга, усилилось. Потом он отстранился, замерев, как кот перед мышиной норкой. Он чего-то хочет от нее, но не только ее тело. Что ему еще нужно?

— Я возьму тебя, Темперанс, а потом оставлю ради жены, которую мне придется выбрать. Через год я буду за десять тысяч миль отсюда. Я ничего тебе не обещаю. И все равно ты желаешь меня. Ты красива, умна. Ты могла бы найти кого-то лучше, чем я, намного лучше. Зачем тебе нужно наказывать саму себя? Что ты такого сделала?

Трев увидел, как она в ужасе отшатнулась от него. Этот вопрос задел ее гораздо глубже, чем его ласки и поцелуи. Она готова была обнажиться перед ним и позволить ему овладеть ею, даже если нужно было бы терпеть боль. Но такого она не ожидала. И сейчас она отступает, снова прячет душу за тот же побитый щит, за которым уже надежно скрыто ее сердце, не желая показывать свою уязвимость.