– Ну а ты? Ты что, не пытался за нее бороться?

– Да как не пытался… Пытался, конечно, и родители ее пытались… Знаешь, это со стороны все легко кажется – надо просто побороться за человека, и ты обязательно в этой борьбе победишь. Черта с два – победишь! Ты же перед этой бедой бессилен. Ну вот что, что я мог сделать? В милицию пойти? В психушку? Или куда еще?

Он вдруг замолчал, стиснув кулаки, будто пытаясь удержать в себе рвущееся наружу отчаяние. Кира даже перетрусила немного, глядя на эти здоровенные мужские кулаки. Таким двинет по темечку – точно живой не останешься. Странно даже, как рядом с такими кулачищами может уживаться эта чересчур вежливая неловкость, это обескураженное горестной наивностью выражение его лица… Глянув на нее быстро, Стас тут же улыбнулся через силу, будто извиняясь за нечаянно вспыхнувшую гневливость. Потом сильно тряхнул головой, отчего его светлые волосы рассыпались вольно и красиво по лбу и вискам. Тоже, наверное, у дорогого стилиста стрижется – вскользь подумалось Кире. И еще отметила про себя, что в той, в нормальной, жизни он очень красивый, наверное, этот парень. В той жизни, где нет ни страха за своего ребенка, ни теперешней загнанности, ни безысходности, ни виноватости…

– … Вот как, например, твой Линьков рассуждает? – уже более спокойно продолжил Стас, спрятав кулаки под стол. – Он говорит, что наша Конституция гарантирует равенство прав и свобод человека и гражданина, независимо от отношения к религии. Ведь так?

– Ну да, вроде бы так это звучит… – тихо подтвердила Кира.

– И эти права и свободы могут быть ограничены только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ государственного строя, нравственности, здоровья, прав и интересов других лиц, а также обеспечения обороны страны…

– Ого! Ты что, наизусть все выучил, что ли? Прямо шпаришь, как по учебнику!

– Да выучишь тут… Твой же Линьков так страстно там, в суде, все это провозглашал, прям как Ленин на броневике… Поневоле запомнишь. Дело не в этом, Кира! Просто мне странно и дико, как это умные дядьки, собравшись вместе в зале суда и зная очевидное, могут повторять со значительным видом все эти слова, а потом с пафосом благословлять ребенка на верную гибель… Не усматривается, говорят, здесь обстоятельств, чтоб ограничить мать ребенка в правах и свободах! Не от чего защищать бедного Егорку! Вот так вот вам! Прямо сказка про голого короля. Мы недавно ее с Егоркой читали…

– Нет, ты погоди в отчаяние-то впадать… – попыталась успокоить его Кира. – Не такие уж у нас в судах голые короли сидят… А знаешь, мы вот что с тобой сделаем! Завтра же, не теряя времени, сядем текст кассационной жалобы писать! А в понедельник ты ее в суд отнесешь. Правда, пока новое рассмотрение назначат, сколько воды утечет…

– В том-то и дело… – горестно вздохнул Стас, доставая кулачищи из-под стола. – Ну почему, почему я такой наивный дурак был, скажи? Я же тоже мог адвоката нанять… Но мне эта ситуация показалась такой… очевидной, что ли…

– Слушай… А вот когда ты женился на этой своей… Татьяне, какой она была?

– Да нормальной, какой! Девчонка как девчонка. Легкая, веселая, беленькая, в конопушках…

– А ты как, в нее влюбился, да?

– Конечно влюбился. А зачем я бы тогда…

– И секс, и любовь, и замуж – все вместе было, значит?

– Конечно вместе. Все как у всех. Какие-то странные ты вопросы задаешь…

– И ничего не странные. Просто сейчас многие считают, что так не бывает – чтоб все вместе было. Что ни к чему хорошему это якобы не приводит…

Кира вдруг замолчала на полуслове, будто испугавшись, что брякнула лишнего. И не то чтобы даже лишнего, а глупость произнесла несусветную. И показалось даже, что покраснела, как пятиклассница, вызванная к доске рассказывать про ботанические пестики да тычинки. Прямо невмоготу стало на этого Стаса и глаза поднять – чего это она вдруг с ним такие разговоры завела… Надо срочно, срочно выходить из положения, пока он не обсмеял ее окончательно и бесповоротно!

– А ты кем работаешь, Стас? – проговорила она слишком уж торопливо. – Кто ты по специальности?

– Я? Я повар…

– Кто?! Господи, час от часу не легче…

– Хм… А чем тебе не нравится моя профессия?

– Да почему – не нравится? Просто я думала… Да ты не похож на повара совсем!

– А какой в твоем представлении должен быть повар? Толстый, лысый, румяный? В колпаке и с половником в руке?

– Да почему? Нет, конечно. Просто у тебя лицо такое… для повара слишком интеллектом перегруженное…

– Ну, спасибо за комплимент. Хотя насчет перегруженности интеллектом – это ты загнула, конечно. Никакой такой перегруженности у меня отродясь не было. И лицо у меня как лицо. Обыкновенное лицо счастливого человека.

– Ничего себе… И отчего это ты у нас такой счастливый? Судя по сложившимся жизненным обстоятельствам, этого и не скажешь…

– По обстоятельствам – это да. Это конечно. Но по большому счету, в принципе то есть, я особь именно такая. Называюсь – человек счастливый обыкновенный.

– И каковы у этой особи родовые признаки, интересно?

– Да очень простые признаки. Чего там. Счастливый человек – это тот, который просто живет, и все. То есть с удовольствием занимается любимым делом и не мучается карьерными амбициями, престижностью, завистью и прочей дребеденью.

– Это что, еда, что ли, любимое дело? Но ведь это, наверное, скучно очень – каждый день вокруг еды крутиться…

– Не знаю, – пожал плечами Стас, широко улыбнувшись. – Мне совсем не скучно. Я даже не замечаю, как день проходит.

– А может, ты просто очень талантливый?

– Может, и талантливый. Не буду себя хвалить.

– А другие хвалят?

– Да вроде хвалят… В наш ресторан многие клиенты специально на мою солянку приходят. Ну, из тех, знаешь, которые из гурманов…

– И что? И денег тебе за талант много платят?

– Много.

– Хм… Ничего себе! Впервые встречаю человека, который считает, что ему много денег платят! Девать их, что ли, некуда?

– Ну почему некуда? Конечно же есть куда. У меня сын растет, мама на пенсии… И потом, за новую квартиру надо было взносы делать…

– Тогда и не говори, что много! Много денег не бывает!

– А достаточно бывает?

– И достаточно не бывает!

– Ну, это смотря как к ним относиться… Мне, например, моих денег достаточно. Говорю же – я просто счастливый человек…

– Хорошо, допустим… – стараясь подавить невесть откуда взявшееся раздражение, проговорила Кира. – Если честно, не люблю я таких вот разговоров… А в каком ресторане, скажи, тебя таким счастливым сделали?

– Да какая разница… При чем тут вообще ресторан-то? Не в нем же дело…

– А все-таки? Где ты свою талантливую солянку готовишь?

– В «Альбатросе». Это в центре. Да ты, наверное, знаешь…

– Ой, знаю! Знаю, конечно! Меня туда Кирилл водил! А вот что мы там ели – я уже и не помню. Может, солянку твою и ели…

– А… кто такой этот Кирилл?

Черт его знает, почему она на этот вопрос не ответила. Взяла и замолчала, как последняя идиотка, и покраснела опять, будто уличили ее в чем постыдном. Чего тут постыдного-то, господи? Ее отношения с Кириллом, что ли, уж плохие такие? И ничего не плохие… Абсолютно нормальные отношения… А вопрос, черт его побери, взял и повис в маленьком кухонном пространстве сам по себе – ну совершеннейшим неудобством повис! Вон и Стасу от него неловко стало – глаза отвел, уставился в ночное окно…

– Кира, ты не беспокойся… Мы с Егоркой уйдем утром. Как он проснется, так и уйдем…

– Ой, да ладно… Уйдут они! Куда это вы пойдете, интересно? Сам же говоришь – идти вам некуда. Мама моя точно несколько дней на даче пробудет, так что поживете, пока что-нибудь не придумается…

– Да? Мы действительно тебя… не стесним?

– Нет! И хватит уже об этом!

– Ну хорошо… Тогда я завтра тебя кормить буду! Вкусно! Ты как, лишними калориями не озабочена?

– Не-а!

– Вот и отлично. Я утром встану, в магазин схожу, пока Егорка спать будет…

На этом и разошлись. Правда, она долго еще не могла уснуть, все ворочалась на старенькой скрипучей раскладушке. Еще и небо июльское вызвездилось так, что хоть всю ночь на него пялься, глаз не смыкая. И ночной прохладный ветер, залетевший на балкон, вдруг плеснул в лицо чем-то сладко-тревожным, незнакомым, и задрожало все внутри, и спина ни с того ни с сего выгнулась в странном томлении… Что это с ней? Не повар же Стас вызвал у нее в самом деле страсти небесно-телесные? Она ж ничего такого… Она просто помогает человеку в беде, и все… И вообще, у нее Кирилл есть! И пусть все будет так, как и было! Кирилл пусть будет бой-френдом, повар Стас – просто счастливым человеком, а она – доброй самаритянкой… Вот захотелось ей самаритянкой побыть, и все тут! А что? Имеет право, в конце концов…

Заснула она только под утро, когда рассвело уже. Хорошо так заснула, будто улетела куда вместе со сладким ночным ветром. А проснулась от странных отрывистых звуков – показалось, котенок где-то мяукает. Открыла глаза, удивленно уставилась на горестную Егоркину рожицу…

– Па-па-а-а… – снова тихонько взвыл мальчишка, глядя на нее с ужасом.

Даже сквозь толстую пелену непролитых Егоркиных слез Кира разглядела этот ужас и подскочила со своей раскладушки, будто им в самое сердце ужаленная:

– Егорка! Не плачь, Егорушка! Папа… Да он, наверное, в магазин ушел! Ты меня испугался, да? Ты не помнишь меня? А вчера днем, помнишь, мы вместе за столиком в кафе сидели? Ты сок пил, булку ел… А папа со мной разговаривал… – торопливо заговорила она, протягивая к нему руки.

Егорушка шарахнулся от нее испуганно, икнул и заплакал уже по-настоящему, сотрясаясь мелко и размазывая дрожащими кулачками слезы по щекам. Кира застыла перед ним растерянно, потом присела на корточки, сложила перед собой ладони ковшичком, заговорила, сама чуть не плача:

– Ну не надо, Егорушка… А папа мне вчера сказал, что ты плакать не будешь, когда проснешься… Он сказал, что ты встанешь, сам умоешься, потом мы с тобой позавтракаем… А как только мы позавтракаем, он сразу и придет…