– Ой, да не смогла я… – вяло махнула рукой Кира. – Не смогла, и все… Я же ему дочь все-таки…

– Ну, знаешь, ты слишком многого от жизни хочешь, дорогая… И рыбку хочешь, и сковородку чистую! Тут одно из двух: или ты отбрасываешь от себя всю эту чувствительную дребедень, или тонешь в ней, наверх так и не выпрыгнув. Потому что иначе тебе в этой профессии делать нечего! Искоренять надо в себе дурные привычки! Перепахивать себя полностью и вырывать их, как дурные сорняки! Ишь, не смогла она! А ты смоги! Потому что все могут!

– А вы смогли, значит?

– Ну да… Я по молодости такая же дура была, как ты… А потом поняла – нет у меня возможности на всякие сопли растекаться. Я ж не Марина Линькова, за мной крутого папочки не стояло…

– А вы что, Марину давно знаете?

– Давно. С института еще. А Серегу так вообще со школы знаю. Учились мы вместе. Потом вместе в юридический рванули. Он, знаешь, тогда другим совсем был… Он даже и Линьковым еще не был…

– Не поняла…

– Ой, да чего тут понимать? – болезненно поморщилась Клара. – Он был просто хорошим парнем – Серегой Маховским. Таким же вот умным да положительным, как ты. Потому его крутой папаша Линьков для Мариночки и приглядел. И к себе приграбастал, в полную личную собственность. Смотри-ка, не ошибся… А если бы не приглядел, может, и я бы теперь не Гинзбург была, а Маховская…

– Понятно… – тихо прошелестела Кира, с удивлением глядя на Клару.

– Да ничего тебе непонятно! Понятно ей… Думаешь, это так просто, жить и друг другу завидовать?

– А… Кто кому завидует?

– Я завидую Марине. Марина завидует мне. Я ей – что она с Серегой живет и ничего не делает. А она мне – что я сама по себе живу и вроде как вольными хлебами кормлюсь, пашу себе лошадью самостоятельной. Сейчас же это так модно – чтоб женщина самостоятельная была, чтоб от мужика не зависела. Так и живем во взаимной неприязни… А в институте, между прочим, поначалу подругами были! Вот так, дорогая моя Кира. Выдала я тебе страшную семейную тайну…

Она затянулась в последний раз, выщелкнула ставший совсем уж кроваво-красным окурок в траву. Потом достала из кармана пудреницу, вытянула губы трубочкой и, пытаясь заглянуть в маленькое зеркальце, смешно и ласково проговорила:

– Хитрее, хитрее надо быть, девочка… Надо уметь цепляться за свой жизненный шанс… И чем-то жертвовать тоже надо… И никакого пафоса не допускать. Ишь, не может она! Совесть у нее дочерняя проснулась! Совесть для адвоката – штука совсем бесполезная. Да и вообще… Знаешь, как умные люди говорят? Человек, который изо всех сил стремится делать добро, сам не понимает, чего от жизни хочет…

Чем-то совсем уж тоскливым повеяло вдруг от этой ее ласковости и внимательного себя в зеркале разглядывания. Одиночеством повеяло, плохим, неуживчивым характером, критическим возрастом, искусственно взращенным в себе цинизмом и тоской по тому самому пафосу, который Кире не надо даже и сметь в себя допускать. Кира вдруг представила, как, придя домой, Клара старательно смывает с лица толстую броню макияжа, и наносной цинизм смывается вместе с ним, и ходит по своему дому обыкновенная и не очень счастливая женщина – никакая не клоунесса…

– Ну, поплакала немного? Пошли, что ль? – тяжело вытащила из скамейки свое полноватое тело Клара. – А то подсунула мужикам папашу своего деклассированного, а сама в кусты…

Отца, когда они пришли, в конторе уже не было. Петечка с Алексеем Степановичем, сидя напротив друг друга за Петечкиным столом, что-то бурно обсуждали – судя по всему, ту самую казусную отцову ситуацию с паспортной женитьбой. Увидев Киру, Петечка проговорил ей радостно:

– Не переживай, стажерка! Ничего страшного с твоим батяней не случится – при всем своем останется! Мы тут со Степанычем уже и план разработали, как действовать будем!

– Какой план? – присела к ним, подвинув поближе стул, Кира. – Исковое будем подавать о признании брака недействительным? Так я напишу, я все сама оформлю…

– Стоп, стоп! Ишь, разогналась как! Делать нам больше нечего, как с твоим батяней по судам таскаться! Мы проще поступим. Так скажем – топорнее.

– Это как?

– Да все элементарно, – пожал плечами Петечка. – Сходим со Степанычем к твоей овощной Дульсинее, побеседуем по душам… Ну, парочку ребяток поздоровше из местного отделения милиции прихватим, которые при формах да при регалиях будут. Так, для видимости серьезного положения. Степаныч договорится, у него там связи остались. Надо же им когда-никогда добрым делом заняться…

– Да не вопрос… – тоже пожал плечами Алексей Степанович, с улыбкой глядя на Киру.

– А… если она и впрямь успела уже прописаться? Тогда как?

– Да очень просто! Как прописалась, так и обратно выпишется. Хотя я думаю, что с пропиской она так – блефует просто. А может, и нет. Такие тетки – они ловкие. И в это свое село… как его? Забыл… В общем, в эту свою Хамовку-Нагловку она тоже съездит, все обратные штампики в паспортах поставит. Не захочет же, в самом деле, свободы лишаться за свои художества! Тут, по всем данным, не только иском о признании брака недействительным пахнет, тут статьей Уголовного кодекса вовсю пованивает! В другой раз пусть себе другого жертвенного жениха подыскивает, у которого дочки-стажера нету… Я думаю, за три дня она управится? Как считаешь? Далеко ей ехать до этой Хамовки, или как ее там?

– Понятия не имею… – виновато пожала плечами Кира.

– Ничего, стажерка, не переживай! Успеет, как миленькая! Да, и вот еще, пока не забыл… Сама-то не будь вороной, сразу после этой истории в батяниной квартире прописывайся! И за ухо веди его на приватизацию, пока государство такую халяву не отменило, и желательно, чтоб она на одну тебя была приватизирована… А иначе только и будешь от подобных невест отбиваться! Поняла?

– Поняла… Спасибо вам, Петечка! И вам спасибо, Алексей Степаныч…

– Ладно, сочтемся. Рано еще спасибо говорить. Да его и в стакан не нальешь. В общем, должна будешь.

– Да-да… Я, конечно…

– Ой, да шучу я! Вот же люди – не дают сполна собственной же благотворительностью насладиться…

В воскресенье отец сам позвонил ей домой. Хорошо, хоть мамы рядом не оказалось – как раз на кухню за чаем убежала, оторвавшись от просмотра телевизионных новостей. Повезло.

– Пап, я завтра сама к тебе приду, все и расскажешь! – торопливо проговорила она в трубку и подумала: голос-то у отца хороший какой, довольный, трезвый почти…


– … Ой, доченька, съехала от меня эта деваха-то! В один день собралась и съехала! Испугалась, значит! – радостно встретил ее в дверях отец. – Ой, тут такое было… Вот и паспорт мой отдала! Смотри, все честь по чести – штампик о разводе стоит…

– Пап, а свой паспорт она тебе показывала? Там прописки не осталось, случайно?

– Нет, доченька, не осталось! Этот твой… Ну, маленький такой мужичок, шустренький… Он мне велел самому в ЖКО сходить и убедиться, что она у меня теперь не прописана! Я, доченька, сегодня сходил… Все проверил, ты не думай! И еще… он мне велел обязательно тебя здесь прописать. И приватизировать…

– Ладно, пап, разберемся! – легко махнула рукой Кира. – Тебе бы для начала на работу куда устроиться…

– Так я устроюсь, дочка, устроюсь! Вон, я слышал, на овощной базе грузчиков набирают на сезон… Хочешь чаю, дочка? Правда, у меня поесть ничего нету, но чай могу заварить!

– Хочу, пап. Давай попьем с тобой чаю… – устало опустилась на хлипкую табуретку Кира.

Отец засуетился по кухне как заполошный, открывая все шкафы подряд в поисках сахара и стыдливо отводя глаза от стоящих рядком на подоконнике пустых водочных бутылок. Кира приоткрыла дверцу холодильника – он был пуст первозданно, будто и не водилось в нем никогда никаких продуктов. Зато мойка была заполнена до краев грязной посудой – чуть только не вываливались из нее на пол чашки и тарелки.

– Ой, да ты не смотри, Кирочка, я все это сейчас уберу… Я маму поминал, вот и не успел…

– Ладно, пап. Давай свой чай, да я в магазин пойду. Потом приготовлю тебе поесть чего-нибудь, надо бы еще полы помыть…

– Ой, да я сам, доченька! А ты еще придешь ко мне когда-нибудь?

– Приду, конечно. Я часто буду приходить, папа. Слово даю. Но и ты мне слово дай, что непременно на работу устроишься…

Домой она возвращалась уже по темноте. Со странным на душе чувством. Очень грустно было и одновременно легко – как в детстве, когда идешь себе, держа родителей за руки, и ни о чем плохом не думаешь. Нет, все-таки хорошее это чувство – знать, что есть у тебя, хоть и живущие порознь, мама с папой. И что ты им нужна. Обоим. И они тебе нужны. И пусть всякие дамочки при виде ее отца кривят физиономии да машут презрительно ладошками под носом, пусть учат ее тонким циничным расчетам, а без хорошего этого чувства прожить, между прочим, никак нельзя. Иначе вся остальная жизнь, пусть даже очень тонко и цинично рассчитанная, смысла не имеет…


Утро выдалось тихим, теплым, безветренным. Просто чудо какое-то, а не утро. Соскучившийся по солнцу город просыпался потихоньку, блестел голубым стеклом новомодных офисных зданий, выползал кафешками на асфальт из-под навесов. И в самом деле – чего прятаться-то? На дворе июль, а не октябрь промозглый. «Сегодня вечером пешком пойду с работы, – решила Кира, вглядываясь в поток ползущих мимо машин. – Ну и где этот Кирилл застрял, ей-богу? На автобусе быстрее бы добралась…» Поворчав, она тут же себя и устыдила. Ничего себе, капризная дамочка выискалась! Вторая Клара Борисовна! Парень едет с другого конца города, чтоб на работу ее отвезти, а она…

Опаздывать на работу было нельзя. День предстоял трудный, для них с Кириллом опасно-самостоятельный из-за полного отсутствия на месте всех адвокатов. Вернее, для Киры он был таким – трудным и самостоятельным. Кирилл должен был после обеда уехать по отцовскому заданию, бумаги какие-то живущему в другом городе клиенту отвезти. Так что вечерком она на воле и прогуляется, и в кафешке уличной посидит, поиграет в свои невинные игры…