— Видимо, у твоих родителей не нашлось времени, чтобы приехать за тобой, — язвительно заметила мисс Эрроустон.

Таматея с улыбкой кивнула.

— Да. Нужно много готовиться. Поэтому послать меня. Поездом, потом каретой. Ты готова, Глория? Мы уходить!

Глория наслаждалась, глядя на мисс Эрроустон, лицо которой приняло желчное выражение. Она знала, что пожилую маорийку не так-то просто вывести из равновесия. В принципе, она была добродушной, но могла быть и довольно-таки строгой, если ее танцовщицы и танцоры нарушали правила. Иногда она даже осмеливалась критиковать западные трактовки маорийских пений и танцев в исполнении Куры-маро-тини. Конечно, Глория не всегда понимала смысл этих дискуссий, потому что Кура и Таматея спорили по-маорийски и говорили очень быстро. Но она видела, что Таматее довольно часто удавалось настоять на своем. Она была единственной тохунга-маори, которая задержалась в труппе. Почему она согласилась расстаться с племенем на долгие годы, оставалось загадкой. Однако в спорах с Курой очень часто слышалось имя «Марама». Может быть, Таматея представляла мать Куры, известную во всей Аотеароа музыкантшу? Может быть, была последней хранительницей традиции? Глория не знала, но радовалась отсрочке.

Путешествие с Таматеей прошло гораздо спокойнее, чем прошла бы поездка с Уильямом или Курой. Обычно Глорию забирал отец и разговор сводился к опросу по материалам последнего года обучения в «Оукс Гарден», а также подробных описаниях успехов Куры. Последние перемежались жалобами на оплату танцоров и трудности переездов.

— Ты рада, что едешь в Америку, тауа? — поинтересовалась Глория, когда сидела с Таматеей в карете, которая везла их в Кембридж. Вскоре парк «Оукс Гарден» исчез из поля зрения, но девушка даже не оглянулась.

Таматея пожала плечами.

— Для меня все страны одинаковы, — ответила она. — Нет ни одной, которая сравнилась бы с землей нгаи таху.

Глория печально кивнула.

— Ты когда-нибудь вернешься туда? — спросила она.

Пожилая женщина опять кивнула.

— Конечно. Возможно, уже скоро. Я становлюсь слишком старой для сцены. По крайней мере так считают твои родители. Дома-то нет ничего необычного в том, что бабушки танцуют и поют. Но здесь выступают только молодые. Я уже почти не выступаю. По большей части обучаю девочек, крашу их. Самое главное — раскраска. Я рисую на их лицах старые татуировки. И тогда не видно, что танцоры на самом деле не маори.

Глория улыбнулась.

— А меня разрисуешь как-нибудь, тауа?

Таматея пристально посмотрела на нее.

— На тебе это будет выглядеть по-настоящему, — произнесла она после паузы. — В тебе есть кровь нгаи таху.

Глория не знала, почему эти слова наполнили ее такой безудержной гордостью. Но после разговора с Таматеей на душе стало так хорошо, как не бывало уже давно. Это придало ей мужества и помогло предстать перед матерью с гордо поднятой головой.


Уильям Мартин как раз наблюдал за разгрузкой нескольких ящиков с реквизитом, когда Таматея и Глория подъехали к отелю «Риц». Чета Мартинов снова устроилась в самом экстравагантном отеле Лондона, и Таматея рассказала Глории, что здесь еще запланирован прощальный концерт, прежде чем Кура и ее труппа отправятся в Штаты.

— Но деньги за билеты они не оставят себе, — говорила Таматея без особого энтузиазма. — Они соберут их для английских солдат и военных вдов или что-то в этом роде… А ведь еще и боев толком не было. Никто даже не знает, будут ли вообще убитые.

Глория едва не расхохоталась. Пожилая маори объездила уже полмира, но по-прежнему мыслила, как ее соплеменники, которые привыкли к тому, что далеко не всякая вражда, даже объявленная, выливалась в серьезные бои. Зачастую они только следили друг за другом, пели как можно более воинственные хака, размахивали копьями, а потом находили какой-нибудь компромисс.

С этой войной рассчитывать на подобный исход было нельзя. Может, англичане еще и не ввязались в бои, но о зверствах немцев в Бельгии уже писали газеты половины Европы.

— Поосторожнее с ящиками! В них содержатся ценные инструменты!

Звучный голос Уильяма Мартина заставил Глорию нервно вздрогнуть, хотя на этот раз ругали не ее, а мужчин-грузчиков. Реквизит для сценического шоу Куры-маро-тини давно уже не ограничивался парой флейт и фортепьяно. Немногие постоянные члены ансамбля, вроде Таматеи, играли на маорийских инструментах и покрупнее, а задник для танцев представлял собой стилизованную маорийскую деревню с аутентичной резьбой по дереву.

— Вот и ты, Таматея. И Глория! Рад видеть тебя, девочка, похоже, ты еще больше подросла. Это хорошо. Пора тебе вытягиваться… — Уильям мимоходом поцеловал Глорию в щеку. — Скорее отведи ее наверх, к матери, Таматея. Кура будет рада видеть тебя, Глори, ты сможешь помочь ей… — И он снова занялся своим делом.

Сердце Глории бешено заколотилось. В чем она должна помочь матери?

Уильям коротко махнул рукой и велел одному из гостиничных слуг позаботиться о багаже Глории. Мужчина понес чемодан в отель, а Глория следом за Таматеей вошла в элегантный холл. В принципе, ей следовало привыкнуть к этому, но роскошные отели, где предпочитали останавливаться ее родители, каждый раз пугали девушку. Тем более удивительно было видеть, насколько естественно держится Таматея в этом мире богатых и знаменитых. Старая маори шла так же спокойно по паркету и восточным коврам «Рица», как и по пастбищам Кентерберийской равнины.

— Пожалуйста, ключи для Глории Мартин, дочери Куры-маро-тини.

Таматея не видела ничего плохого в том, чтобы покомандовать портье. Судя по всему, этот человек работал здесь недавно; Глория его никогда прежде не встречала. Невольно перехватив озадаченный взгляд «Это дочь!..», Глория покраснела.

— Миссис Мартин уже ждет вас, — заявил портье. — Но, к сожалению, у меня нет отдельного ключа для вас, мисс Мартин. Ваша семья сняла номер люкс, где уже готова комната для вас.

Глория кивнула. Лично она предпочитала отдельные комнаты. После проведенного в интернате времени она наслаждалась каждой возможностью побыть одной. Но, конечно же, у нее будет своя комната в номере — а родители редко приходят домой рано. Либо концерт, либо прием или вечеринка, на которую они приглашены.

Номер люкс располагался на верхнем этаже отеля. Глория как обычно вошла в лифт с некоторым содроганием. Похоже, Таматея чувствовала себя примерно так же.

— Если бы боги хотели, чтобы люди отдавали себя в руки Ранги, они подарили бы им крылья, — прошептала она, обращаясь к Глории, пока мальчик-лифтер привычным жестом предложил им полюбоваться на панораму, открывающуюся взгляду с этого этажа. Однако старая маори не удостоила Лондон взглядом, она сразу же постучала в дверь номера.

— Входите!

Казалось, Кура-маро-тини поет даже самые простые слова. Ее голос звучал сильно и мелодично. В принципе, у нее было меццо-сопрано, но ей удавалось петь даже самые высокие партии для оперного сопрано. С другой стороны, ее голосовой диапазон уходил далеко в альт. У нее был просто потрясающий голос, и она пользовалась этим при интерпретации маорийской музыки. При этом песни племен по большей части не были настолько сложными, и аранжировщик Куры скорее рассматривал их как источник вдохновения для собственных композиций, нежели как образец для собственных аранжировок.

— Глория! Входи! Я жду тебя уже не первый час!

Кура Мартин сидела у рояля, просматривая ноты. Теперь она взволнованно поднялась и пошла навстречу Глории. Она казалась молодой и гибкой; никогда не скажешь, что ее дочери восемнадцать лет. Впрочем, когда Глория родилась, Кура была очень юна. И сейчас ей еще не исполнилось сорока.

Глория робко поздоровалась, ожидая привычных общих фраз насчет того, как она выросла, как взросло выглядит. Похоже, Кура-маро-тини по-прежнему удивлялась тому, что ее дочь растет. Между редкими визитами она не принимала никакого участия в жизни Глории и, судя по всему, не боялась ничего пропустить. Но сама она, казалось, не старела. За последние годы Кура Мартин стала еще красивее. Как и прежде, ее черные как смоль волосы доставали ей до бедер — впрочем, сейчас они были искусно уложены; скорее всего, ей предстояло идти на какой-нибудь прием. Кожа была чистой, цвета кофе со сливками, глаза сверкали лазурной синевой. Веки казались тяжелыми, что придавало лицу мечтательное выражение; губы полные, нежно-красные. Кура-маро-тини не шнуровалась, но ее вечернее платье никто не назвал бы платьем «реформ». С тех пор как к ней пришла определенная известность, она заказывала себе платья по собственным эскизам, не обращая внимания на моду. Покрой всегда подчеркивал фигуру, но ровно настолько, чтобы ткань играла вокруг нее и словно бы ласкала. Ее женственные формы так же обозначались под ней, как и тонкая талия, стройное тело и красивые ноги. На сцене Кура никогда не носила «лубочных юбок», как насмешливо называла их поначалу, когда Уильям намекал, что ей стоит выступать в более традиционном наряде. Однако она совершенно не боялась показывать свое тело, как женщина-маори, танцующая с открытой грудью.

В этот день на Куре было довольно простое домашнее платье из лазурно-изумрудного шелка.

По поводу скучного темно-синего дорожного костюма Глории она на этот раз не сказала ничего, равно как и не стала говорить ни о каких внешних изменениях.

— Ты должна мне немного помочь, милая. Ты ведь не откажешься, верно? Представь себе, Мариса заболела. Именно теперь, перед заключительным концертом в Англии. Очень серьезный грипп, она практически не может стоять на ногах…

Мариса Клерк, эфемерно-хрупкая, нежная блондинка, была пианисткой Куры-маро-тини. Она обладала невероятным талантом и, кроме того, на сцене составляла очаровательный контраст как по отношению к экзотической певице, так и к зачастую притворяющимся варварами танцорам, мнимых маори. Глория заподозрила неладное.