Внезапно дверь распахнулась. В проходе стоял Джек МакКензи, ведущий за уздечку приплясывающую Принцессу. Долю секунды он смотрел на суматоху в конюшне, затем в два счета оказался рядом с Глорией, не заметив, как пони сломя голову бросилась на улицу. Джек развернул Уилкенсона и не стал долго раздумывать. Его удар правой рукой оказался точен.

— Вы никого не будете заводить, — сказал он, отходя. — С этого момента вы уволены.

Судя по всему, несколько секунд Уилкенсон размышлял, не ударить ли в ответ. Он был не выше Джека, но на несколько килограммов тяжелее и, без сомнения, сильнее. Но потом, видимо, решил, что связываться с сыном Гвинейры — себе дороже. Он отодвинулся и усмехнулся.

— А кто сказал, что эта маленькая мышка не хотела этого? — поинтересовался он.

Недолго думая, Джек снова ударил. Так быстро и точно, что снова застал Уилкенсона врасплох. Глория инстинктивно потянулась за ножом, которым пользовались, разрезая веревку на снопах сена и который висел у двери сарая. Глаза сверкали безумием. Она приблизилась к Уилкенсону, с трудом поднимавшемуся на ноги. Похоже, он упал неудачно и повредил правую руку. Во всяком случае мужчина пытался подняться с помощью одной левой.

— Эй, малышка, мы еще можем поговорить об этом…

Глории показалось, что она на расстоянии многих миль отсюда. Обнажив нож, она медленно шла на мужчину, словно ее задача заключалась в том, чтобы выполнить свою священную миссию.

Джек видел выражение в ее глазах. Оно было ему знакомо. С этим фанатичным и пустым взглядом мужчины выпрыгивали из окопов, когда в голове пульсирует одна-единственная мысль: убить.

— Глория… Глория, этот подонок того не стоит! Глория, положи нож!

Казалось, Глория не слышала его. И Джеку пришлось принимать решение. Глория умела метать нож. Джек наблюдал, как она оттачивает свой навык. Играючи — в детстве, да и в последние месяцы тоже, хотя уже не играя. При этом она была совершенно серьезной.

Нужно остановить ее. Но хватать ее за руку он не спешил. Только не стать следующим человеком, на которого она набросится, если он прикоснется к ней без разрешения. Джек встал между Глорией и Уилкенсоном.

— Глория, не делай этого. Не все такие. Я Джек. Ты не хочешь причинять мне вред.

На какой-то удар сердца ему показалось, что она не узнает его. Но потом глаза ее оживились.

— Джек, я… — Всхлипывая, Глория опустилась на вязанку сена.

— Все в порядке. — Джек говорил мягко, по-прежнему не отваживаясь прикоснуться к ней.

Вместо этого он обернулся к Уилкенсону:

— Вы скоро там? Поднимайте свою задницу и выметайтесь с этой фермы!

Однако Уилкенсон, похоже, не до конца осознавал опасность. Он по-прежнему зло смотрел на Джека.

— Одно вам должно быть ясно, МакКензи. Если я уйду, то заберу с собой по меньшей мере троих…

Он перевел взгляд на Тейлора и других собутыльников.

Джек пожал плечами.

— Вы имеете в виду этих негодяев? Тут вам даже стараться не придется. Они ведь тоже уволены. Не трудитесь, я слышал, как они вас подбадривали. Вместе пойманы — вместе повешены. А теперь убирайтесь отсюда! Помогите своему доброму мастеру подняться, а потом сесть на коня, и чтоб духу вашего здесь не было!

Джек дождался, пока мужчины, ворча, встанут. Тейлор помог Уилкенсону подняться.

— Пойдем, нам нужно поймать Принцессу, — обратился Джек к Глории. — Она опять убежала на улицу.

Глория дрожала.

— Мне… мне нужно расседлать Кередвен, — прошептала она.

Сначала лошадь, затем всадник. Бабушка Гвин внушала это своим детям и внукам буквально с первых минут жизни. Никто не должен сходить с ума, пока не обтерта лошадь.

Джек кивнул.

— Тогда я схожу за Принцессой. Ты можешь остаться одна?

Глория сжала нож и посмотрела на него взглядом, который напугал его. А затем негромко ответила:

— Я всегда была одна…

Джек снова поборол в себе желание обнять ее. Потерявшегося ребенка — и обесчещенную женщину. Глория не захотела бы этого. Джек не знал, кого она видит в нем, но знал, что еще далеко до того, чтобы девушка начала доверять ему.

9

— Ты проявил мужество, — сказала она потом, когда они оба, промокшие и уставшие, шли обратно к дому. Кроме того, Джек чувствовал полное опустошение — после того, как он отвел всех лошадей в конюшню, покормил, а затем позаботился об оставшихся овцах и коровах. А теперь нужно как-то аккуратно сказать матери, что он только что уволил бóльшую часть оставшихся у них людей. Лишь немногие пакеха не входили в компанию Уилкенсона. Оставалось надеяться, что назавтра они выйдут на работу. Маака был в Крайстчерче. Люди Тонги бойкотировали Киворд-Стейшн. Да еще дождь лил как из ведра. О бурях в предгорье Альп Джеку даже думать было страшно. Но, несмотря на все это, он чувствовал себя довольным и почти счастливым. Глория шла рядом. Она была спокойна и менее напряжена, чем во время драки.

— Я был в Галлиполи, — криво усмехнувшись, ответил он. — Мы герои.

Глория покачала головой.

— Я читала письма.

Джек покраснел.

— Но я думал…

— Мои родители переслали их мне.

— О!.. — только и сказал Джек.

Он уже не помнил точно, что именно писал, но знал, что за некоторые вещи ему должно быть стыдно. Когда он писал письма, то видел перед собой Глорию-ребенка. Некоторые мысли она тогда бы не поняла, просто не обратила бы внимания, как почти любая девушка. Кроме Шарлотты. И той женщины, которой стала Глория.

— Последние письма я вообще не отправлял, — сказал Джек, испытывая в связи с этим нечто похожее на облегчение. Эти последние письма — из госпиталя в Александрии, а потом из Англии — были хуже всего. Тогда он дошел до ручки и писал девушке, которая, как он думал, была, скорее всего, мертва. Никто не видел Глорию несколько месяцев, нашлась она почти год спустя.

— Разве? — удивилась Глория.

У нее осталось всего два нераспечатанных письма, прочтение которых она все откладывала, прочитав завершающий отчет из Галлиполи. Но они бросились ей в глаза еще в первый день, поскольку почерк на конвертах был другой. Не такой ровный, скорее неумелый. И адрес неполный, не хватало индекса. Но нью-йоркские почтальоны без труда сумели доставить его. И название концертного агентства было написано правильно.

Глории показалось, что она знает, что произошло. Должно быть, Джек куда-то положил письма, а потом кто-то — медсестра или, возможно, этот Роли, который так часто помогал Джеку, — написал адрес и наклеил марки. Наверное, все-таки Роли. Он ведь и раньше относил почту вместо Джека, вот и запомнил название агентства.

Глория вдруг заспешила в свою комнату. Она должна была прочесть эти письма.


Дорогая моя Глория,

думаю, писать тебе бессмысленно, потому что я знаю: ты никогда не получишь это письмо. Но я все еще лелею надежду, что ты жива и, может быть, думаешь обо мне. В любом случае сейчас я понимаю, что ты думала обо всех нас, хотя и с гневом. Я уже уверен в том, что ты не получала моих писем, отправленных в Англию. Иначе ты позвала бы на помощь. И я… Приехал бы я? Я лежу здесь, Глория, и задаюсь вопросом, что я мог изменить. Могло ли что-то спасти Шарлотту? Спас бы я тебя, если бы за одной любовью не забыл о другой? Я хотел верить, что ты так же счастлива, как и я, и… предал тебя. А потом, после смерти Шарлотты, я сбежал. От себя, от тебя — на чужую войну. Я сражался и убивал людей, которые просто защищали свою родину, — а я свою родину предал.

Я пишу и слышу, как муэдзин призывает к молитве. Пять раз в день. Остальные пациенты говорят, что это сводит их с ума. Но для здешних людей это делает жизнь проще. «Ислам» означает «покорность». Принимать что-то таким, как оно есть, осознавать то, что Бог не придерживается правил…

Англия — вот теперь и я здесь, Глория. Я думаю о тебе. Ты видела это небо, зелень лужаек, огромные, такие непривычные для нас деревья. Говорят, у меня чахотка, что необязательно правда, поскольку некоторые врачи сомневаются. Но это, возможно, и верно, потому что я действительно чувствую себя ужасно: я чахну, исчезаю, мне кажется, что легче умереть, чем жить дальше. Теперь я уже ничего не боюсь больше, нежели возвращения в Киворд-Стейшн, в пустоту после смерти Шарлотты и твоего исчезновения.

Тебя уже так долго не могут найти, Глория, и, несмотря на то что моя мать не сдается и все еще надеется на твое возвращение в Киворд-Стейшн, говорят, что, «как подсказывает здравый смысл», тебя нет в живых. Полиция Сан-Франциско прекратила поиски, и все детективы, которых наняли моя мать и Джордж Гринвуд, не нашли и следа. Поэтому, возможно, глупо и бессмысленно писать тебе это письмо, ведь это все равно что пытаться дотянуться до твоей души. Лишь мысль о том, что и в этот раз Бог доведет «здравый смысл» до абсурда, еще придает мне сил.

Глория держала письма на коленях и плакала. Так сильно, как не плакала той ночью на руках у Сары Бличем. Джек писал ей в Англию. Он всегда помнил о ней. И ему тоже было стыдно. Может быть… может быть, он делал вещи похуже, чем она.

Глория почти не осознавала, что делает. Словно в трансе, она вырывала рисунки из альбома и вкладывала их в последний блокнот записей Шарлотты МакКензи по мифологии нгаи таху. Перед тем, как уйти кочевать с маори, она прочла все тексты Шарлотты, и последний блокнот все еще лежал у нее на книжной полке. Джек будет его искать.


Гвинейра беспокойно ходила взад-вперед по салону и слушала шум ветра и дождя за окном. Погода прояснялась всякий раз ненадолго. По-прежнему было прохладно и дождливо, и она со страхом представляла, что творится на высокогорьях. Конечно, овцы там не пропадут; летом тоже бывает плохая погода. Но так рано, так быстро после стрижки — Гвинейра сожалела о принятом решении перегнать животных в горы. Но уже ничего не изменишь. Ей не найти подходящих людей, чтобы вернуть овец. Фрэнк Уилкенсон был единственным, кто имел достаточно опыта, чтобы возглавить перегон скота. Да еще при таких обстоятельствах.