Майор задумчиво насупился. Вытянув толстые губы, он еще раз сплюнул на сено.

– Ладно. Мы с Голубой Луной будем ждать вас у весов. Но старайтесь прикрывать лицо и держать рот на замке. Потому что иначе они сразу смекнут, что вы женщина.

Черно-красный костюм и жокейские штаны Топпера висели на крючке. Майор их заботливо почистил и даже загладил утюгом аккуратные стрелки. Снимая одежду с крючка, Джессалин внезапно почувствовала себя такой одинокой, что ей захотелось плакать. Убедившись, что никто не видит, Джессалин дала волю слезам.

Услышав скрип гравия под сапогами, она оглянулась, ожидая увидеть помощника конюха. Перед ней, небрежно прислонившись к дверному косяку, стоял Маккейди Трелони. Сильные руки были скрещены на груди. Восходящее солнце отбрасывало на его лицо причудливые тени. Его глаза горели, как у дикого кота. Сердце Джессалин разрывалось от боли и тоски, но она не могла заставить себя отвернуться.

Маккейди сделал глубокий вдох.

– Джессалин…

Между ними упала чья-то длинная тень, и голос Кларенса произнес:

– Вот ты где, моя дорогая. – Он был в элегантном костюме для верховой езды и узких черных кожаных брюках. Оглянувшись по сторонам, он недовольно нахмурился. – Я только что видел, как грум подводит Голубую Луну к весам. Ты меня разочаровываешь, Джессалин. Несмотря на все мои уговоры, ты все-таки решила участвовать в этих скачках.

– Пойди погуляй где-нибудь, Титвелл, – презрительно протянул Маккейди. – Она еще тебе не принадлежит. – Граф отделился от косяка, и в воздухе повисло такое напряжение, что Джессалиy ощущала его каждой клеточкой своего тела.

Вполголоса напевая, Кларенс заглянул в пустое стойло.

– Где же твой жокей? Я хотел дать ему гинею на счастье. Джессалин как щит прижала к груди красно-черную жокейскую курточку.

– Я… я как раз собиралась отнести ему это. Он сейчас проходит взвешивание.

Кларенс широко улыбнулся своему кузену.

– Сирхэй, ты, наверное, слышал, что у нас с Джессалин в следующую пятницу свадьба. Ты не хочешь пожелать ей счастья.

Маккейди насмешливо приподнял бровь.

– Неужели ты действительно думаешь, что она может быть счастлива в аду.

Отрывистый, резкий смех Кларенса неприятно прорезал тишину раннего утра.

– Ладно, кузен. Забудем обиды. В любви и на войне все средства хороши. Разве ты этого не знал? Что с тобой, Джессалин? Ты плакала? – спросил он с таким видом, будто только что заметил это, и вытер ее мокрую щеку костяшка пальцев. Маккейди весь подобрался, и в пустой конюшне послышался сдавленный стон.

Только ради любимого человека Джессалин заставила себя выдержать прикосновение Кларенса. Она даже ухитрилась улыбнуться.

– Это всего лишь обычное волнение перед скачками, дорогая, – сказал Кларенс, ласково улыбаясь. Его улыбка вызвала у нее тошноту. Кларенс прищелкнул языком. – Бедняжка. Однако женская чувствительность – загадочная штука, – продолжал он. – А потому, когда мы поженимся, я надеюсь, ты займешься тем, что подобает жене члена парламента.

Кларенс потрепал ее по щеке, как будто она было бессловесным домашним животным, и повернулся, чтобы уходить. На пороге он замедлил шаг и изучающе оглядел кузена с головы до ног.

– Знаешь, в чем твоя беда, Трелони? Ты никогда не умел вовремя отступить.

– А знаешь, в чем твоя беда, Титвелл? – надменно отозвался граф Сирхэй. – В том, что ты не Трелони и никогда им не станешь.

Кровь отлила от лица Кларенса, его кулаки судорожно сжались. Двое мужчин стояли друг перед другом, словно кобели, готовые сцепиться из-за кости. Кларенс первым заставил себя улыбнуться.

– Надеюсь, ты придешь на нашу свадьбу? Если не успеешь на венчание, приходи хотя бы на завтрак. Кто знает? Может быть, именно тебе достанется счастливая фасолина из свадебного пирога?

С этими словами Кларенс Титвелл гордо удалился. Джессалин дрожащими руками собрала жокейскую экипировку. Мимо прошел пирожник – в конюшню проник запах жира и свежей выпечки. Она не могла заставить себя посмотреть на Маккейди, хотя и чувствовала, что он не сводит с нее глаз. Этот взгляд был так же ощутим, как прикосновение руки к обнаженной коже.

Однако ей надо было миновать его, чтобы попасть в раздевалку. Сильная рука преградила ей путь.

– Не выходи за него, Джессалин. Ты же видишь, что это за человек. Он не позволит тебе даже дышать самостоятельно.

Джессалин посмотрела на смуглые пальцы, сжимавшие рукав ее розового кашемирового платья. Если это прикосновение продлится хотя бы минуту, она просто не выдержит. Это было все равно, что подносить горящую свечу к тонкому шелку.

– Я должна идти, – внезапно осипшим голосом сказала она.

Пальцы Маккейди еще крепче сжали ее руку. – Не выходи за него, Джессалин, – повторил он, в его голосе звучала ничем не прикрытая боль.

– Я… меня ждет Майор, – с трудом выговорила Джессалин и бросилась прочь. Если бы они так постояли еще хотя бы полминуты, она бы рассказала ему все. И тогда, вместо того чтобы спасти его, она бы только ускорила его гибель.

Голубая Луна стояла, неуклюже расставив ноги, а служитель измерял ее рост в холке. Большая голова лошади слегка покачивалась, как будто она задремала на солнце.

Джессалин подошла к Майору. Она чувствовала себя очень неуютно, каждую секунду ожидая разоблачения. Ее волосы, тщательно заколотые шпильками, скрывал алый жокейский картузик Топпера. Она добросовестно вымазала щеки, чтобы скрыть их женскую гладкость и бледность. Больше ей почти ничего не потребовалось, разве что – плотно перебинтовать грудь. Она всегда была узкобедрая, а сапоги Топпера пришлись как раз впору, словно их шили специально для ее крупных ступней.

– Как я выгляжу, – Майор? – спросила она, стараясь говорить как можно более низким голосом.

Тот метнул на нее пристальный взгляд.

– Выглядите вы, как самый настоящий жокей, но вот ходите, как какая-нибудь раскрашенная кукла. Бедрами виляете, точно последняя шлюшка с Ковент-Гардена. Надо ходить важно, враскоряку, так ходят все нормальные жокеи.

– Понятно. – Джессалин попыталась изобразить описанную Майором походку. Она даже попробовала сплюнуть сквозь зубы, но только испачкала сапоги. И все это время она не сводила глаз с Голубой Луны. Лошадь, казалось вот-вот уснет. – Ты уверен, что ей ничего не подсыпали?

– Наша девочка всегда просыпается только тогда, когда выходит на беговую дорожку. Вы же сами знаете. Идите лучше взвешивайтесь и не открывайте рта, пока все не будет кончено.

Джессалин поднесла руку к губам и подмигнула Майору. Он ответил свирепой ухмылкой, и большие губы Джессалин расплылись в широченной улыбке.

– О Господи, только не это! – испуганно воскликнул Майор. – Еще не родился мужчина, который умел бы улыбаться так, как вы.

– Да никак это комплимент, старый брюзга? Я обязательно тебя за него поцелую, когда сниму с себя все это.

– Договорились.

Протягивая ей несколько тонких пластинок свинца, Майор продолжал ворчать. Но Джессалин уже не обращала на него внимания. Засунув свинец в специальные кармашки в седле, она важно проковыляла к весам. Рот ее, по совету Майора, тоже был накрепко закрыт. Однако служитель не удостоил ее даже лишним взглядом – он молча накладывал гири. Затем, не поднимая взгляда, черканул какую-то пометку на доске и жестом показал ей, что она свободна.

Майор забрал у Джессалин упряжь и сам оседлал Голубую Луну. Потом он подсадил Джессалин в седло. Ей показалось, что она взобралась на гору – такой мощной и широкой была спина Голубой Луны.

Майор придирчиво осмотрел обеих и, подумав, решил укоротить стремена. Джессалин посмотрела вниз, на его покрытую шрамами седую голову.

– Бабушка знает, что мы с тобой затеяли?

– Конечно. Я сказал ей. – Майор поднял голову, и Джессалин даже показалось, что его суровое лицо на мгновение расплылось в улыбке. – Она ответила, что лучше погибнуть в бою, чем умереть, как трус.

Джессалин нервно рассмеялась, облизнув нижнюю губу. Ей казалось, что сердце бьется где-то в пятках.

– Майор, посоветуй мне что-нибудь на прощание.

– Обязательно. Главное – не упадите с лошади. С этим напутствием Джессалин направилась к старту, пробираясь сквозь скопление экипажей и толпы зрителей. Большинство лошадей уже были на месте. Джессалин очень боялась остальных жокеев – ведь все они знали Топпера и, естественно, ожидали увидеть его верхом на Голубой Луне. Она натянула жокейский картузик на самые уши.

Жокеи в последний раз оглядывали лошадей, проверяли надежность упряжи. День выдался просто идеальный. Покрытое дымкой солнце лениво светило с белесого неба. Дул легкий ветерок, и шкуры лошадей были влажными, как умытая росой трава.

Джессалин никогда раньше не замечала, что зрителей так много. Они сидели повсюду – на крышах экипажей, по бокам трибун, у стойки букмекеров. Королевская ложа была отделана, словно миниатюрный готический замок. Король не приехал – он был занят приготовлениями к коронации. Поэтому Джессалин удалось подкупить служителей и добыть для бабушки место в ложе – подальше от солнца и посторонних глаз.

Появление Джессалин вызвало перешептывания жокеев и кое-кого из публики – они узнали ее цвета. Ею овладело приятное возбуждение. Настроение наездницы передалось Голубой Луне, и она несколько раз нервно переступила ногами. В воздухе пахло дерном, тимьяном и можжевельником. Зеленый газон был ровный, как биллиардный стол. Белая ограда казалась старинным кружевом. Джессалин внушала себе, что ограждение очень непрочное, что оно легко сломается, если кто-то из жокеев упадет, но сама не верила своим мыслям.

Последней к старту подошла лошадь-фаворит – темно-гнедой жеребец по кличке Мерлин. Богато одетый мужчина с угольно-черными волосами и задиристыми глазами-бусинками ехал верхом рядом, давая жокею последние наставления.

– Перед финишем хорошенько гони его. Если понадобится, вышиби из него дух. Вы должны прийти первыми.