– Я еду, потому что должен предпринять последнюю попытку спасти свою железнодорожную компанию. Потому что до августовских испытаний необходимо уладить еще много дел. И потому, – при последних словах его лицо слегка исказилось, – что я даже дышать не могу, когда ты находишься рядом. Как же я смогу жить с тобой в одном доме и не прикасаться к тебе?

Джессалин выпрямила ноги и приподнялась на локтях. Низ живота наполняло какое-то странное ощущение – там словно бы задержалось частичка этой бурной ночи, когда он снова и снова доводил ее до вершины блаженства.

– Я не хочу жить, если тебя не будет рядом, и хочу, чтобы ты все время прикасался ко мне.

– Джессалин… ты не понимаешь. – Губы Маккейди страдальчески искривились, и ее охватил панический страх. Ведь она опять теряла его и не могла придумать, как удержать. – Я разорен, окончательно и бесповоротно, – продолжал он. – Я не знаю, как вышло, что я не могу просто так уйти от тебя, как я уходил от множества других женщин. Но с тобой… О Господи, Джессалин, я изо всех сил стараюсь не причинить тебе боли, а получается только хуже. Через шесть недель меня, скорее всего, посадят в долговую тюрьму. И я не хочу, чтобы ты катилась вниз вместе со мной.

Голос Джессалин прозвучал хрипло от душивших ее слез.

– А если мне безразлично, что с нами будет, – лишь бы мы были вместе?

Маккейди подошел к кровати и пристально посмотрел на нее.

– Зато мне не безразлично, – тихо сказал он.

Он наклонился и поцеловал ее. Но поцелуй был таким легким, мимолетным, что она его почти не ощутила. Только рот ее еще долго помнил его губы.

– Я люблю тебя, – сказала Джессалин. Она обращалась к уже опустевшей комнате.

Глава 22

Бледные руки просовывались сквозь железные прутья решетки. Скрюченные пальцы с грязными ногтями, казалось, пытались уцепиться за воздух. Джессалин отшатнулась, с трудом сдержав крик. Лицо, смотревшее на нее, было почти полностью скрыто спутанной седой бородой. Черные глаза горели каким-то безумным огнем.

Но голос звучал вполне нормально – это был голос образованного человека.

– Дитя мое, у тебя не найдется лишнего пенни для бедного должника? Или хотя бы фартинга, чтобы облегчить участь несчастного, находящегося в этом земном аду.

Джессалин порылась в ридикюле и нащупала полкроны. Но, не решившись прикоснуться к этим страшным рукам, она просто бросила монетку через решетку. Лицо исчезло с радостным воплем.

Джессалин торопливо пошла вперед через Блошиный рынок, но не могла удержаться и оглянулась. Ей было стыдно, что она обошлась с этим несчастным, как будто он не человек. И только потому, что он насквозь пропитался запахом тюрьмы.

Земной ад…

Долговая тюрьма. Массивные, темные от копоти стены угрожающе выступали из желтого тумана. Маленькие, зарешеченные окна, за которыми находились переполненные камеры, ничуть не оживляли угрюмого здания. Такая же участь грозит и Маккейди Трелони, если не удастся придуманный ею план.

Поначалу возникла идея. Но с каждой милей приближения к Лондону, с каждым предрассветным часом, проведенным на освещенных факелами постоялых дворах, с каждой деревней, мимо которой проезжала Джессалин, идея приобретала все более определенные очертания. Она знает, как его спасти.

Правда, из памяти никак не шли слова леди Летти, сказанные в то утро, когда Маккейди уехал.

Джессалин пришла утром, старая леди сидела в постели, в огромном, украшенном множеством ленточек чепце, и прятала под подушку какую-то табакерку.

Джессалин не знала, где бабушке удалось раздобыть табакерку, поскольку почти все они сгорели вместе с Энд-коттеджем. По счастью, немалая часть ее драгоценной коллекции осталась в лондонском доме.

– Бабушка, ты неисправима, – вздохнула Джессалин. – Ты же знаешь, что доктор думает об этой твоей привычке, особенно в твоем возрасте.

Леди Летти хотела презрительно фыркнуть, но вместо этого громко чихнула.

– Единственная вредная привычка в моем возрасте – это жизнь, девочка.

Джессалин присела на стеганое покрывало и взяла в свои ладони морщинистую руку.

– Ты должна думать о том, как бы поскорее поправиться. Иначе ты не сможешь в следующем месяце поехать в Эпсом на дерби.

Серые глаза бабушки внимательно разглядывали ее лицо.

– Сегодня ночью он сделал тебя женщиной, да? Джессалин покраснела и отвела взгляд. «Неужели это так заметно?» – подумала она. Неужели эта ночь отложила на нее отпечаток, видный даже невооруженным взглядом. Лихорадочно горящий взгляд, слабость в сердце? В окна струился яркий солнечный свет, но сейчас она предпочла бы густой корнуолльский туман.

– Ха! Хорошо хоть ты еще можешь краснеть. Теперь он женится на тебе, девочка, или гореть ему в аду вечно!

Джессалин ничего не ответила. Не могла же она сказать бабушке, что Маккейди не только не собирается на ней жениться, но даже отказывается иметь ее в качестве любовницы.

Леди Летти приподнялась повыше на подушках и стряхнула с рубашки табачную пыль.

– Тебе с ним будет хорошо. Говорят, что из ловеласов получаются замечательные мужья – они знают, как угодить женщине. Уж поверь мне. Твой дедушка это знал замечательно. – Она пошарила под простыней, вытащила табакерку, но не открыла ее, а задумчиво погладила пальцем крышку. – Он любил меня, дурачок.. Но никогда не говорил об этом, кроме одного-единственного раза – перед самой смертью. Я тогда чуть собственными руками его не убила за то, что он заставил меня так долго ждать. Не знаю, чем думают мужчины – мозгами или детородным органом.

– Бабушка!

Леди Летти отрывисто рассмеялась.

– В наше время, девочка, мы тоже иногда употребляли не слишком приличные выражения. Ну и как он, а? Он хоть доставил тебе удовольствие? Он всегда смотрел на тебя так, будто собирался съесть, и прошлой ночью это ему, судя по всему, удалось.

Джессалин покраснела еще гуще. Она заставила себя собраться с мыслями и сообщить бабушке то, что собиралась.

– Бабушка, я должна съездить в Лондон. Леди Летти насмешливо посмотрела на внучку.

– Собираешься за ним бегать? Я разрешу тебе поехать только, если ты возьмешь с собой Бекку. Нужно соблюдать приличия, девочка. И хотя поздно запирать конюшню, когда лошадь уже украли, но ты должна дать мне слово, что не станешь спать с ним, пока он не поведет тебя к алтарю.

– Я ни за кем не бегаю, бабушка. Он даже не узнает о моей поездке. И я не собираюсь оставлять тебя здесь одну…

– За мной присмотрит экономка Сирхэя. Мы с ней уже подружились. Она, как и я, выросла на руднике. – Старческая рука с искривленными пальцами взяла бледную, изящную руку Джессалин. – Он разорен, да? Вот почему он не хочет на тебе жениться. Он сдался, а ты решила заняться его спасением.

Джессалин вздохнула. От бабушки ничего невозможно скрыть.

– Я хотя бы попытаюсь, – сказала она.

– Но спасая его, помни, что ты наносишь страшный удар его гордости. Он тебе этого не простит.

– Значит, я позабочусь о том, чтобы он никогда не узнал, – ответила Джессалин.

«…Чтобы он никогда не узнал».

Джессалин повернулась спиной к долговой тюрьме. Она поплотнее запахнула плащ, засунула руки в меховую муфту и пошла навстречу ветру. Туман был густым и холодным, воздух – зловонным. Такая погода больше подошла бы для января, чем для апреля.

Она прошла вдоль покрытых копотью кирпичных домов, стоявших тесными рядами, словно книги на полке. Мимо лавок, торговавших чайными подносами, шнурками и другой мелочью. В воздухе стоял густой запах капусты и печеной картошки.

Здание, являвшееся целью ее путешествия, оказалось кособоким складом у самой реки. Здесь пахло морем и пенькой. Из распахнутой двери кабачка, стоявшего напротив, доносился грубый смех. Краем глаза Джессалин у своих ног заметила какое-то движение. Решив, что это крыса, она быстро подобрала юбки, но, присмотревшись, разглядела женщину, склонившуюся над орущим младенцем в выстеленной соломой корзине для яиц. Джессалин с ужасом увидела, как женщина, окунув сахарную соску в бутыль с джином, сунула ее ребенку в рот.

От волнения желудок Джессалин сжимали спазмы. Единственное окошко склада было забрано железной решеткой, черная краска на дверях облупилась. Если бы не маленькая табличка с надписью «Предприятие Титвелла», она бы подумала, что ошиблась адресом. Немного поколебавшись, стучать или нет, Джессалин толкнула дверь и вошла в маленькую, тускло освещенную комнату.

Несколько клерков сидели на высоких табуретах лицом к стене и быстро-быстро что-то писали, отчаянно скрипя перьями. В комнате было не теплее, чем снаружи. Несчастные служащие не нашли ничего лучше, чем набросить на плечи пустые мешки из-под картошки. Пальцы, торчавшие из потрепанных митенок, были синего цвета.

Заметив Джессалин, один из клерков встал и подошел к ней, утирая рукавом красный и распухший нос.

– Я бы хотела поговорить с мистером Титвеллом, если это возможно, – сказала Джессалин. Изо рта шел пар.

Клерк внимательно посмотрел на нее сквозь замусоленные очки в роговой оправе.

– Его сейчас нет. Он как раз собирает арендную плату.

– Тогда я подожду.

Клерк чихнул и жестом пригласил ее следовать за ним.

В комнате, куда он ее провел, было немного теплее, потому что в крохотном камине горел уголь. Убогая обстановка состояла из нескольких обшарпанных шкафов, деревянной вешалки и темного дубового стола без каких бы то ни было украшений. Стены были оклеены замусоленными, местами отстающими обоями. Небольшое, грязное оконце выходило в темный двор, который оживляли лишь кучи мусора да ржавый насос.

Несколько мгновений спустя Джессалин услышала голоса – Кларенса, клерка и еще какого-то мужчины с грубым деревенским акцентом.

Но вот дверь открылась, и в комнате, сопровождаемый туманом и облачком ледяного воздуха, появился Кларенс. Он выглядел безукоризненно – высокий и красивый, в элегантном шерстяном пальто и цилиндре. Но его изысканная внешность почему-то совершенно не трогала сердце Джессалин.