Заметив, что Джессалин медлит на пороге, Эмили приветливо улыбнулась, приглашая ее войти.

– Джессалин! Надеюсь, ваша голова уже не болит? – поинтересовалась она, продолжая расставлять цветы. – Весенние штормы делают с садом Бог знает что. Надо будет обязательно пересадить цветы в оранжерею. Но это уже как-нибудь потом.

Джессалин вошла в комнату. Несмотря на разностильную мебель, все предметы здесь каким-то удивительным образом сочетались между собой. Обивка и драпировки были с большим вкусом подобраны в мягкой лимонно-охряной цветовой гамме.

– Вы сотворили с этим домом чудеса, Эмили, – сказала она.

Эмили вспыхнула и поставила вазу на столик между двумя серебряными подсвечниками.

– Большую часть мебели мы перевезли с чердака моей матери.

Джессалин вдруг пришло в голову, что она-то сама прекрасно разбирается в ловле сардин и скаковых лошадях, зато талантов домохозяйки ей явно не хватает. А вот Эмили, хоть и дочь торговца зерном, на роль жены графа подходит лучше.

– Пока мы еще очень мало можем себе позволить, – весело заметила Эмили, как будто ей и впрямь было безразлично, что все кругом знают о критическом финансовом положении ее мужа. Но от Джессалин не укрылось, как нервно ее тонкие пальчики теребили края наброшенного на плечи палантина.

– Сирхэй говорит, что «Уил Пэйшенс» начнет окупаться очень скоро. Этими доходами он надеется погасить чудовищные долги по железной дороге.

– Но ведь будет еще ребенок, – не удержалась Джессалин. – Как только он родится, ваш отец выплатит Сир-хэю большие деньги.

Эмили прижала маленькую ладошку к животу.

– Да, конечно. Остается надеяться, что ребенок родится вовремя и что это будет мальчик. Но хотя я не переживу, если Сирхэя посадят в долговую тюрьму, мне бы не хотелось, чтобы спасение пришло таким образом. Ведь он такой гордый! Мне кажется, для него будет гораздо лучше, если он спасет себя сам. – В синих глазах, смотревших на Джессалин, светились тревога и какая-то острая тоска. – Он не из тех, кому нравится жениться из-за денег. О, я знаю, он без конца говорит, что это – в традициях Трелони, но когда он это говорит, в его голосе чувствуется такая горечь…

В главном холле послышались мужские шаги. Услышав их, Эмили застыла и покраснела. Но тут послышались голос Дункана и ответное хихиканье Бекки.

– Ах! – вздохнула Эмили. – Я подумала, что, может быть… Он уехал в Пензанс возиться со своим драгоценным локомотивом. Из Бирмингема вчера должны были прислать какие-то детали. Кажется, медные трубы. Хотя, зачем они нужны, я не имею ни малейшего понятия.

Эмили говорила о муже, и лицо ее словно бы светилось изнутри, а взгляд постоянно возвращался к двери, как будто она надеялась, что он вот-вот войдет.

Джессалин представила себе, как они обсуждают его изобретения за утренним чаем. Или прогуливаются вдоль берега бухты Крукнек, гоняясь за чайками и хохоча. И он обещает ей, что ее первую прокатит на своем новом локомотиве. А может быть, он говорит это ночью, сжимая ее в своих объятиях. Да, именно ночью он делится самыми сокровенными мечтами. А она в это время касается его тела, его души.

Думать об этом было невыносимо, и Джессалин отвела взгляд, чтобы не видеть жизнерадостного лица Эмили.

Вот и сейчас, в эту штормовую ночь, она представляла себе картины их счастья. Эмили лежит в объятиях Маккейди, и он…

Джессалин отошла от окна. Внезапно ей захотелось выйти наружу, в это ненастье, ощутить всю ярость хлещущего по лицу дождя, силу холодного ветра. Броситься в объятия бури, пусть она поглотит ее.

Быстро сбросив домашнюю одежду, Джессалин натянула грубое фланелевое платье, присланное миссис Бэббидж, не утруждая себя возней с крючками и застежками. У нее не было своего плаща, но она знала наверняка, что внизу найдутся непромокаемый плащ и пара резиновых сапог, ведь без этого не обходится ни один корнуолльский дом. Взяв свечу, Джессалин вышла в холл, освещенный одной-единственной масляной лампочкой, прикрепленной к стене.

Она миновала дверь в спальню Эмили, потом в спальню Маккейди. У них две спальни, но это еще ни о чем не говорит. В приличном обществе принято иметь раздельные спальни. Джессалин поймала себя на том, что остановилась у двери его комнаты, прислушиваясь к звукам. Звукам его шагов, его голоса, отчетливо слышными за стеной.

Вдруг дверь распахнулась так резко, что Джессалин чуть не выронила свечу. Горячий воск капнул на руку, добавив еще один ожог. Посасывая обожженное место, она смотрела на него испуганными, широко распахнутыми глазами.

За его спиной в комнате было почти темно. Горел только камин. Неровный свет коридорной лампочки бросал на лицо Трелони косые тени. Он опять был голым по пояс, и на груди виднелась легкая поросль темных волос, сужающаяся вниз, к животу. Он так сильно ухватился за косяк рукой, что под смуглой кожей канатами вздулись вены. О, Джессалин представляла себе силу этих рук, ей довелось испытать ее на себе.

– Почему ты не спишь? – поинтересовался он голосом таким же мрачным, как и весь его облик. – Я думал, что у тебя болит голова.

– Я… я решила прогуляться вдоль берега.

– Прилив высокий. Вода доходит до самых скал, и гулять просто негде. Да и опасно.

Он вышел в коридор и шагнул к ней. С его длинных, растрепанных волос стекала вода. Насквозь промокшие кожаные штаны плотно облепили ноги.

Джессалин нервно облизнула губы.

– Ты, как я вижу, прекрасно справился с бурей.

Маккейди ничего не ответил.

– Ну ладно. Тогда я, пожалуй, почитаю. Можно мне взять какую-нибудь книгу?

Он безразлично пожал плечами.

– Пожалуйста.

Джессалин гордо повернулась и пошла по коридору, стараясь придать своей осанке максимум достоинства. Но все внутри у нее пенилось и бурлило, как в стакане с шипучим вином. Старые деревянные половицы за ее спиной вдруг затрещали.

Она остановилась так резко, что он едва не налетел на нее. Его рука схватила ее руку и почти тут же выпустила. Но этого оказалось достаточно. Джессалин пришлось основательно отдышаться, прежде чем заговорить.

– Я сама найду дорогу.

Он промолчал, но последовал за Джессалин вниз по лестнице.

Распахнув перед ней дверь в библиотеку, Маккейди остался стоять на пороге, и Джессалин пришлось пройти так близко от него, что ее рукав скользнул по его голой груди. Он него пахло дождем, влажной кожей и прохладным ночным воздухом. Ее грудь, не стесненная корсажем, напряглась, и грубая ткань платья царапала набухшие соски. Никогда раньше она так остро не ощущала своего тела. Казалось, ее горячая плоть набухает, пытаясь прорвать кожу.

Маккейди зажег лампу и сел за массивный письменный стол, на котором в беспорядке валялись бумаги. Джессалин подметила, что все это были долговые расписки за «Уил Пэйшенс», заполненные красными чернилами.

Маккейди плеснул немного бренди в большой бокал для пунша, залпом выпил и налил еще. Затем, с полным бокалом в руке, подошел к камину и подбросил в огонь угля. Вверх сразу же взметнулись языки пламени, осветив комнату и окрасив его кожу в нежный золотистый оттенок. Никогда еще она так сильно не чувствовала, что перед ней мужчина. С могучими, загорелыми руками. С мускулистой обнаженной грудью. С узкими бедрами и длинными стройными ногами.

Неожиданно он повернулся и приподнял наполненный бокал, предлагая его Джессалин.

У нее настолько пересохло во рту, что ей пришлось сглотнуть, чтобы выдавить из себя хоть слово.

– Спасибо. Я не хочу.

Маккейди шагнул к ней, и Джессалин шарахнулась в сторону, будто перед ней была ядовитая змея. Теперь, когда их разделял стол, она усиленно делала вид, что с интересом рассматривает книжные полки, по большей части пустые.

Сзади послышался хрипловатый голос:

– Боюсь, что у нас не слишком хорошая библиотека. Трелони никогда не были книгочеями, а ценные книги предпочитали быстро и выгодно продать, когда случалась нужда в деньгах.

Джессалин подняла голову и увидела его отражение в стеклянной дверце книжного шкафа. Лицо Маккейди было темно и мрачно. Но вот их взгляды встретились, и у Джессалин перехватило дыхание. За окном по-прежнему завывал ветер, и потоки дождя ударялись в плотно закрытые ставни.

Джессалин дрожащей рукой открыла шкаф и взяла какую-то тонкую книжицу в красном кожаном переплете, даже не удосужившись взглянуть на название.

Маккейди поставил бокал на стол с такой силой, что звук напомнил удар обеденного гонга. Джессалин быстро обернулась, а он уже возвышался прямо перед ней, отрезая путь к отступлению. Она Начала пятиться назад, пока не уперлась в острый угол стола. Маккейди тихо произнёс ее имя, но завывания ветра заглушили его голос.

Струйки воды по-прежнему стекали с его мокрой шевелюры на плечи и грудь. От этого обнаженное тело казалось глянцевым. А вода все продолжала стекать по узкой темной полоске волос вдоль живота, туда, где на мокрых кожаных брюках были небрежно расстегнуты две верхние пуговицы.

Джессалин испуганно отвела глаза. Лучше уж было смотреть на его лицо.

Маккейди сделал еще один шаг, и из ее груди вырвался невольный стон. В черных глазах Маккейди горели жаркие, золотистые огоньки. От него пахло бренди и страстью. Страсть исходила от него горячими волнами, заполняя всю комнату. Как будто он был диким зверем, которого долго держали в клетке и вот наконец-то выпустили на свободу.

«Господи, – с ужасом подумала Джессалин. – Ведь он же возьмет меня прямо здесь, на полу, а его жена спит на втором этаже». Да, он возьмет ее жадно и неистово. Как мужчина берет женщину, которую долго хотел.

А она… а она позволит ему все, что угодно.

Но внезапно он резко остановился и отвернулся. По его спине пробегали крупные волны дрожи. Казалось, каждое слово он вырывает клещами, с мясом и кровью.

– Уходи отсюда, Джессалин. Сейчас. Немедленно.

Джессалин пулей выскочила из библиотеки и не останавливалась до тех пор, пока не оказалась в своей спальне. Лишь заперев дверь на засов, она наконец решилась отдышаться.