оборону. Она стояла на стене, а вокруг падали люди, сраженные стрелами из арбалета, легко проникавшими сквозь звенья кольчуги, разрывавшими плоть и ломавшими кости. Из-за рва летели огненные стрелы, сжигавшие все, что могло гореть. Каменные снаряды бомбарды ударялись в стены. Это она запомнила яснее всего… это и тот момент, когда в стене появился первый пролом и в замок повалила толпа гигантов, сеявших жестокую смерть своими булавами и топорами. Не в силах больше вынести этой бесчеловечной бойни, она велела герольду трубить сигнал призыва к переговорам.

За шатром послышались шаги, и сердце Магдалены глухо забилось. Полог шатра грубо откинули.

— Стражник, похоже, считает, будто тебе что-то нужно.

Это оказался предводитель разбойников, англичанин, который и диктовал условия капитуляции: настоящий великан с седеющей бородой, волосами до плеч и глазами и ртом человека, которому неведомы ни честь, ни благородство. И все же голос звучал мягко, а манеры оставались неизменно галантными с тех пор, как она с ребенком сдалась сама и сдала замок.

Он нырнул в шатер и без разрешения уселся на другом конце тюфяка.

— Я не советовал бы тебе пытаться выйти из палатки этой ночью. Моя власть и без того не слишком крепка, а когда начинается попойка, и совсем не существует.

— Странно, — холодно бросила она. — А я-то думала, что они уже насытились насилием и убийствами в Брессе.

— Ах, прекрасная дама, стоит хищнику хоть раз отведать человечинки, и потом его уже не удержать.

Магдалене было знакомо выражение его глаз. Она и раньше видела его в глазах мужчин, тех, кто любил ее, и тех, кто просто вожделел. Она поплотнее закуталась в плащ. Разбойник, подавшись к ней, приподнял пальцем ее подбородок. Магдалена отодвинулась, но бежать было некуда. Поэтому она сидела, застыв неподвижно, пытаясь укротить его взглядом. Он снова засмеялся и провел пальцем по ее губам. Она судорожно дернулась.

— Значит, и вы ничем не лучше своих людей.

— А почему я должен быть лучше? — возразил он. — Тем более что в тебе есть нечто, подстегивающее похоть, сладкая моя. Будь со мной помягче, и кто знает, что я смогу предложить тебе в ответ.

— Мою свободу? — выпалила она.

— Боюсь, не выйдет. Это от меня не зависит.

И, не дав Магдалене ответить, он сжал ее подбородок и завладел губами.

В ответ она ударила его коленом в живот, недостаточно сильно, чтобы причинить боль, для этого просто не хватало места, но он тем не менее тихо зашипел и выпустил ее.

— Вряд ли ты посмеешь взять силой дочь Джона Гонта! — объявила она, потеряв страх перед лицом несомненной угрозы.

— Что мне до Ланкастера или его дочери? — ухмыльнулся он. — Я никому не подвластен и живу по собственным законам!

Разбойник вперился в нее глазами, и Магдалене казалось, что прошла целая вечность, пока он не качнул головой.

— Однако я верен человеку, нанявшему меня… пока он платит, разумеется. И не думаю, что сьер д'Ориак включил тебя в эту плату. Любой дважды подумает, прежде чем окунуть ногу в воды, принадлежащие кому-либо из Борегаров.

— Сьер д'Ориак? — Магдалена обратила на него полный ужаса взор. — Значит, меня похитили не ради выкупа?

— Только не я, прекрасная дама. — Разбойник пожал широкими плечами, и нежные листья, вытканные на тунике, зашевелились, словно под порывом ветра. — Мне заплатили, чтобы увезти тебя из замка Брессе и доставить вместе с ребенком в крепость Каркасон… причем в добром здравии, — добавил он с сожалеющим смешком. — Так что, если не дождусь добровольного согласия, должен оставить тебя в одинокой постели, поскольку любая попытка взять то, что ты отказываешься дать, может привести только к некоторому вреду для твоего доброго здравия.

Он встал и, пригнувшись, направился к выходу.

— Доброй тебе ночи, красавица. Я ценю свои денежки не меньше, чем ты — свою честь, и поэтому удвою стражу. Им приказано не давать тебе покинуть шатер без позволения.

Но Магдалена уже не слушала. Она стояла перед мрачной бездной, охваченная безумным ужасом. Каждый раз, думая, что хуже уже ничего быть не может, она снова и снова ошибалась. И теперь вот-вот окажется во власти кузена без надежды на защиту и спасение, потому что никто не знал, что с ней на самом деле станется. А где-то на пути в Кале любовник и муж, быть может, уже встретились в кровавом поединке.

Перед ней расстилалось царство зла, и приходилось идти по дороге опасности. Она даже не могла разобраться, что происходит, понять смысл угрозы, чтобы хоть как-то от нее защититься. Эта угроза была как огромная черная тень, и Магдалена инстинктивно бросилась на тюфяк, повернулась на бок, свернулась калачиком и прижала спящего ребенка к груди.

Значит, вот что затеял кузен! Выдал ее Эдмунду и сумел добиться немедленного его отъезда из Брессе, туда, где ждала смертельная схватка с де Жерве. И теперь некому удерживать владения де Брессе для Англии. Эдмунд мертв, а она и ребенок исчезли, и больше их никто не увидит. Оставшись без хозяев, феод перейдет во власть короля Франции, как только он найдет, кому передать права. А она останется в руках кузена.

Магдалена представила эти белые руки, украшенные кольцами, неестественно мягкие, словно разлагающиеся заживо. И все же она знала, что они отнюдь не мягки. Она увидела глаза, эти голодные глаза, взгляд которых полз по ней подобно липким слизнякам, заполняя ноздри запахом сырого подземелья. Ощутила ауру зла, саваном спеленавшую ее, как во время первой встречи у гостиницы в Кале. Ее будущее казалось совершенно ясным.

Паника, крыльями бабочки трепетавшая в животе, разгоралась все сильнее, овладевая каждой частичкой ее тела, каждым уголком разума, пока Магдалена не заставила ее уняться. Ей придется одной справиться с тем, что ждет впереди, и ради Зои она должна вступить в поединок, не обремененная кандалами страха.

По мере того как они продвигались на юг, дни становились жарче. Разбойники держались в стороне от городов и ночевали в лугах. Иногда совершали набеги на уединенные фермы и маленькие деревеньки. Мужчины возвращались с отупевшими, сытыми лицами, и при виде их подернутых пеленой хмельных глаз у Магдалены мурашки шли по коже. Некоторые пьяно хвастались, другие пристыженно опускали глаза. Их предводитель ничем не препятствовал подобным вылазкам, но когда два человека не вернулись вовремя в лагерь, отправился на поиски, нашел их в амбаре в совершенно бесчувственном состоянии и, не дав протрезветь, повесил как дезертиров.

Магдалена ехала на своей лошади, положив на седло ребенка. Два вьючных мула тащили ее вещи. Ей было велено захватить одежду и драгоценности, что ее не удивило: она считала, что грабители заберут все. Однако она, как видно, ошиблась. Эрин и Марджери не позволили ее сопровождать, и Дюран предложил ей услуги неряшливой девки, путешествующей в обозе и готовой раздвинуть ноги перед всяким, кто этого желал. Сначала Магдалена отказалась, но быстро поняла, как нелегко в одиночку заботиться о ребенке в столь длинном путешествии. До сих пор она не подозревала, сколько раз его нужно мыть: за этим приглядывали служанки. Вскоре она решила принять помощь женщины и уже ни на секунду не оставалась одна. А необходимость время от времени облегчаться превращалась в настоящую трагедию. И не было ни единого момента, когда бы она не искала способа убежать. Планы изобретались и тут же отвергались. Она с надеждой взирала на мелькавшие мимо города. На людных улицах наверняка представится возможность и найдется сострадательная душа. Но разбойники пробирались на юг проселками, а ее настолько хорошо охраняли, всегда держа в кругу вооруженных людей, что шансы поймать чей-то взгляд были ничтожно малы и в расчет не принимались.

Как только они оставили зеленые, поросшие сочной травой и пронизанные реками земли Дордони, местность изменилась. Виноградники Руссильона устилали пыльные склоны холмов, а Пиренеи бросали на них свою горячую тень. Магдалену не оставляло ощущение бескрайних просторов, хотя даже издали доносился запах моря, которое пока что оставалось всего лишь узкой серой полоской на горизонте.

Они достигли величественной крепости Каркасон в конце пятой недели путешествия. К этому времени Магдалена так измучилась, что даже страх перед неминуемым концом путешествия меркнул перед свинцовой усталостью. Единственной радостью было видеть Зои и знать, что на нее нисколько не повлияли тяготы пути. Она спала на лошади так же крепко, как в своей колыбели в замке Брессе. Правда, бодрствовала больше и с любопытством поглядывала по сторонам ярко-синими глазками. Иногда сосала кулачок, иногда энергично махала ручонками и восторженно ворковала.

Магдалена не позволяла неряхе прикасаться к младенцу, и девочка знала только материнскую заботу. Для матери же ребенок был единственным напоминанием о существовании другого мира, мира покоя и любви, и обе постепенно становились все более зависимы друг от друга. Но страх угнездился глубоко в душе Магдалены, а грязь въедалась в кожу и под ногти. Невозможно было представить их чистыми снова. В горле постоянно сохло, потому что воды вечно недоставало, а в нос набивалась пыль, так что она непрерывно чихала.

Но в Зои она видела себя прежнюю и то, чему следовало быть. То, что могло стать ее будущим.

Первый взгляд на крепость-монастырь, нависавшую над равниной со своего господствующего положения на вершине горы, с новой силой возродил безмерный ужас. На донжоне развевались знамена с французскими лилиями и ястребом Борегаров. Каркасон показался ей темной, зловещей гигантской грудой камней. Дорога через город вилась по склону холма и проходила по узким, смрадным, замощенным булыжниками улицам, загороженным от солнца стенами крепости.

Была уже середина дня, когда Дюран оставил основные силы армии за городом, а сам с небольшим эскортом копейщиков и лучников и пленницами отправился в крепость. Магдалена судорожно сжимала дочку, настороженно оглядываясь по сторонам. Они подъехали к мосту через ров, показавшийся ей шире и глубже всех, которые она видела до сих пор.