В эту ночь он не сомкнул глаз. Наступил рассвет, ясный и безоблачный. Над рекой летала цапля, в кустах щебетали воробьи. Из шатра вышел Эдмунд де Брессе, зевнул, потянулся, став на миг прежним беззаботным юношей. Но увидел по-прежнему сидевшего на скамье Гая, отвернулся и пошел к реке умываться. Плеснув в лицо водой, он направился к купе плакучих ив, под которой стояла скамья. Паж Гая принес кувшин с элем и каравай ржаного хлеба. Парнишка неловко отводил глаза, видимо, ощущая нечто зловещее, витавшее в воздухе, словно окутавшее людей, которые, впрочем, вели себя как обычно, если не считать господина, так и не ложившегося спать и выглядевшего хмурым и осунувшимся в беспощадном солнечном свете.

— Оставь нас, Стивен, — велел Гай. — Через полчаса принесешь воды в мой шатер.

Он налил в кружку эля и протянул Эдмунду:

— Выпей, а потом мы уйдем отсюда и поговорим обо всем, что нас тревожит, подальше от чужих ушей.

Эдмунд молча повиновался, смирившись с тем, что Гай де Жерве полностью овладел ситуацией. Он немного успокоился, отдохнул, но тем не менее был все так же преисполнен решимости.

Они отошли от лагеря достаточно далеко, чтобы не встретить свидетелей, как случайных, так и чрезмерно любопытных, и только тогда Эдмунд выпалил с прежним неистовством, но уже без истерики:

— Ты обесчестил меня! Сделал из моей жены потаскуху и выдал своего ублюдка за мое дитя. И теперь станешь это отрицать?

Гай покачал головой.

— Я могу отрицать термины, но не факты, — начал он, но, услышав свистящий выдох Эдмунда, поспешно добавил: — Через минуту мы все обсудим. Это Магдалена тебе все рассказала?

— Какая разница…

— Это она?

— Да, полагаю, она…

Эдмунд осекся, припоминая отвратительную сцену. Магдалена ни в чем не призналась. Он как сейчас видел ее, стоявшую неподвижно, с беспомощно протянутыми руками, пока он бросал ей обвинения. Но она ни в чем не призналась.

Эдмунд медленно качнул головой:

— Нет, но она и не отрицала…

— Тогда кто же?

Никто. Никто не обмолвился ни словом. Только шепоток… намеки… инсинуации… обрывочные замечания, из которых каким-то образом складывалась картинка.

— Никто, но какое это имеет значение? — с вновь нахлынувшим гневом отрезал Эдмунд. — Ты не станешь отнекиваться…

— Эдмунд, это очень важно, — снова перебил Гай. — Какую роль сыграл во всем этом Шарль д'Ориак?

Эдмунд молчал.

— А ведь он сыграл роль, не так ли? Эдмунд кивнул:

— Он, похоже, знал, что ты… что ребенок… Это его речи вызвали во мне подозрения… Но какое это имеет значение? — закричал он.

— Возможно, не слишком большое, — тихо ответил Гай. — Но нужно отдать должное его уму. Пойми, это блестящий план, цель которого — убрать тебя с лица земли! Однажды им это не удалось, но теперь все должно было сработать.

— Убрать? Но как?! — удивился Эдмунд.

— Скорее всего де Борегары посчитали, что в честном поединке я выйду победителем, — пояснил Гай голосом, сухим, как ветер пустыни. — Тебе предстояло пасть от моей руки, а они остались бы вне подозрений. Оставалось только избавиться от Магдалены, и владения де Брессе лишились бы хозяина. Карл Французский поблагодарил бы верных слуг. А де Борегары раз и навсегда отомстили бы Ланкастеру и, что всего больнее, через его дочь.

— Отомстили Ланкастеру?

— Думаю, тебе пора узнать правду. Это тайна Джона Гонта, но он достаточно долго скрывал ее от тебя. Давай пройдемся еще немного.

Эдмунд наконец услышал мрачную повесть той ночи в крепости Каркасон, повесть о рождении его жены среди крови, трупов и подлого предательства. Он услышал об Изольде и той силе, которой она была наделена, способности чаровать мужчин и вести к смерти, когда это было выгодно ее роду. И увидел те невысказанные вслух аналогии, провел те невидимые параллели, о которых не желал говорить Гай.

— Магдалена обладает этой силой! — выпалил он.

Гай кивнул.

— Но она невинна, Эдмунд. Ее семья попытается использовать ее и эту силу, чтобы уничтожить нас обоих, но сама Магдалена тут ни при чем.

— Она предала меня.

Гай ничего не ответил. Да и что он мог сказать?

— А ты… ты отобрал то, что принадлежит мне! Я любил… Люблю ее, — с тоской пробормотал Эдмунд. Неукротимая ярость, владевшая им, словно выдохлась, оставив только чувство потери и ощущение, что его предали.

— Тебя считали мертвым, — оправдывался Гай. — По крайней мере я был в этом уверен. И я тоже любил… люблю ее. Клянусь, не будь я уверен, что ты погиб, скорее отрезал бы себе руку, чем взглянул на твою жену. Но успокойся, ни ты, ни Магдалена больше меня не увидите. Вы оба молоды, а впереди вся жизнь и любовь. Не отказывайся от них, не играй на руку Борегарам.

Последняя фраза была произнесена с такой свирепой убежденностью, что Эдмунд невольно опешил и неловко отвел глаза.

Стояло прекрасное летнее утро. Небо сияло голубизной, над рекой все еще тянулись пряди седого тумана. Над зарослями камыша поднялась стая кроншнепов, под ногами расстилался пестрый ковер ноготков и желтых лютиков. Жизнь была прекрасна, и Эдмунд вспомнил долгие месяцы страданий, которые он поборол, чтобы вновь ощутить ее сладость. И неужели теперь он готов распроститься со всем этим?

— Что случилось с моим ребенком? Тем, кого она носила, когда на меня напали?

— Во время путешествия сюда на море разразилась страшная буря, и Магдалена потеряла дитя.

— А потом забеременела твоим, — с горечью бросил Эдмунд. — И выдала за моего.

— Это казалось лучшим выходом, — с трудом выговорил Гай. — Но я не прошу тебя признать мою дочь своей. Если ты пожелаешь, я заберу себе Зои, а вы с Магдаленой все начнете сначала.

— Магдалена никогда не отдаст свое дитя, — выдавил Эдмунд.

— Думаю, отдаст, если ты попросишь. Она поймет, что ты не сможешь любить ребенка от другого и растить его, как своего собственного.

Эдмунд подумал о Магдалене и ее девочке. Увидел, как она сидит у окна, склонив голову над припавшим к груди младенцем. Мягкие губы нежно улыбаются, в глазах сияет свет любви.

— Я не могу просить ее об этом. Чувство всеобъемлющего покоя снизошло на Гая. Он и сам не мог бы заикнуться о таком.

— Возвращайся к жене, — тихо посоветовал он.

— Она не любит меня! — с болью выпалил Эдмунд. — Она любит тебя!

— Она всегда меня любила, — так же тихо продолжал Гай. — С самого детства. И впервые сказала мне об этом после смерти моей жены, за день до того, как вы с ней должны были пожениться. Тогда я не обратил на это внимания, считая ее чувства детским увлечением. Но она из рода Плантагенетов, Эдмунд, а все они — натуры страстные. И если полюбят, то это навсегда. Только от тебя зависит, как помочь ей ответить на твою любовь.

— Она никогда не забудет тебя.

— Со временем я померкну в ее памяти. Она родит тебе детей, и вместе с материнской любовью придет любовь к их отцу.

Один Бог ведал, как тяжело было ему говорить это искренне, с чистосердечием, призванным во что бы то ни стало убедить Эдмунда. Неужели сам он вправду верит, что когда-нибудь Магдалена сможет забыть его? И хочет ли он этого? Нет. Не хочет и не верит.

— Возвращайся к жене, — повторил он. — Ты оставил ее одну, а она нуждается в твоей защите.

— Она считает, что только ты один способен защитить ее, — с прежней горечью бросил Эдмунд.

— В таком случае тебе следует убедить ее в обратном, — резко парировал Гай, словно раздраженный ребяческими капризами. Эдмунд вспыхнул, — Ты показал себя храбрым воином в бою, — уже мягче продолжал Гай, — и на ристалище. Никто не усомнится в твоем мужестве или возможности защитить тех, кто в этом нуждается. И если одна из них — твоя жена, значит, именно ты должен помочь ей это понять.

— Видимо, мне еще многое предстоит сделать, — сухо усмехнулся Эдмунд, но даже эта усмешка согрела Гая. Кажется, он выиграл ее, труднейшую битву своей жизни.

— Тогда не медли. Как только твои кони достаточно отдохнут, ибо, смею предположить, ты собираешься гнать их во весь опор, отправляйся в путь.

— Да, только цель будет иной, — кивнул Эдмунд.

Гай де Жерве медленно опустился на траву, приминая коленями цветы.

— Я прошу у тебя прощения за причиненное зло, Эдмунд. И умоляю поверить, что оно было не намеренным.

— О нет! — воскликнул Эдмунд, протягивая руки стоявшему на коленях человеку, полностью сознавая в этот момент, что Гай де Жерве в самом деле никогда не ранил бы его специально. Мало того, теперь он мог себе признаться, что в глубине души всегда это понимал. — Я верю тебе, и, если тут есть что прощать, делаю это добровольно и от всего сердца.

— И ты должен простить Магдалену, — продолжал Гай.

— Я люблю ее, как может быть иначе? — выдохнул Эдмунд и, схватив Гая за руки, поднял с земли. — Я заставлю ее полюбить меня.

Гай кивнул:

— Возвращайся в лагерь, я немного побуду один.

Эдмунд немедленно повиновался. Гай смотрел ему вслед, замечая расправленные плечи и упругую походку. Все было так, словно молодой человек просто передал ему свою тоску, свои мучения, чем еще больше утяжелил гнущее его к земле бремя. Но Гай считал это справедливым наказанием.

Он долго гулял по берегу реки, ощущая вместе со скорбью и облегчение оттого, что все раскрылось и больше не придется лгать. Все кончено, и есть некоторая надежда, что Эдмунд и Магдалена начнут новую, не запятнанную предательством жизнь. Эдмунд слишком благороден, чтобы мстить чужому ребенку. А Магдалена… Магдалена питает к мужу глубокую привязанность и обладает безграничными запасами сострадания и чувствительности. Она не станет отказывать мужу ни в чем, и со временем ее симпатия углубится и перерастет в более нежное чувство. У них родятся свои дети, и…

Но дальше этого его мысли не шли, какова ни была бы убежденность в том, что это самобичевание всячески им заслужено. Следует вернуться в лагерь, отослать Эдмунда к жене и жить, как прежде. В Англии у него немало дел, и в этих делах он найдет утешение.