— Ах, любимая… любимая… — повторял он, унося ее к кровати, хрипло бормоча нежные слова и ложась рядом. Но его потребность была такой острой, так долго подавлялась, превратившись в агонизирующий голод. На какое-то мгновение он навис над ней, мучительно стараясь укротить бушующую страсть, каким-то уголком сознания понимая, что она еще не готова и боится, что он причинит ей боль, взяв впервые после родов. Но Эдмунд с глухим стоном отдался буйной неукротимой похоти, вонзившись в ее лоно, утонув в зачарованном колодце совершенного тела, затерявшись в заколдованном лесу ее плоти, и, в конце концов, задыхаясь, вынырнул из водоворота и обессиленно обмяк, не выходя из теплого тесного грота.

Магдалена лежала под ним неподвижно, чувствуя, как его тяжесть давит на грудь, не давая свободно дышать. Скользкое от пота тело прижимало ее к перине. Странно, как это можно остаться настолько равнодушной к чужой страсти, хотя эта страсть изливается в твое лоно. Странно, как это одно и то же соитие может быть таким несходным для разных людей, хотя называется одинаково…

Эдмунд медленно пришел в себя и поднял голову. Темные волосы липли ко лбу. В невидящих голубых глазах все еще мелькали отблески пережитого наслаждения. Внезапно он насторожился и взглянул на ее бесстрастное лицо.

— Неужели ты ничего ко мне не чувствуешь?

В его голосе звенела такая безысходная печаль… та печаль, которая была слишком хорошо понятна Магдалене. Потому что взывала к ее собственной. Она сжала ладонями его лицо и притянула к своей груди.

— Поверь, Эдмунд, чувствую, и очень многое. Но ты должен дать мне немного времени, — прошептала она с такой нежностью, что на душе у Эдмунда сразу стало легче. Магдалена гладила его по спине, по волосам, побуждая лечь рядом, ощущая, как он постепенно погружается в сонное забытье.

А Магдалена лежала, глядя в потолок, горюя по ушедшей любви, молясь, словно стояла коленями на холодном камне перед алтарем. На рассвете она услышала утреннюю жалобу Зои и, поднявшись, пошла ее кормить.

Эрин уже перепеленала ребенка, тихо напевая колыбельную.

— Доброе утро, голубка, — приветствовала Магдалена, целуя дочь. — Но ей не до любезностей, Эрян. Она голодна.

Подхватив девочку, она уселась на табурет под окном и дала Зои грудь.

Со двора доносились звуки начинавшегося дня. Голоса, шарканье ног, команды и сигналы трубы герольда сопровождались звоном колокола, возвещавшего о заутрене. Гости собирались уезжать, и предотьездная суета уже началась. Но Магдалена полностью отрешилась от действительности, как всегда во время Кормления. В этот миг для нее существовали только она и ребенок. Она почти не замечала присутствия Эрин и Марджери, убиравших комнату и уже успевших поставить на стол чашку медовой браги и приготовивших ванну для ребенка.

Это уединение было грубо нарушено неожиданным появлением Эдмунда. Раньше он себе такого не позволял, но Магдалена ни словом его не упрекнула. Наоборот, подняла глаза и улыбнулась.

— Доброе утро, господин.

— И вам тоже, госпожа.

Он рассеянно провел рукой по растрепанным волосам и, подойдя ближе, взглянул на усердно сосавшего ребенка. Очевидно, зрелище это настолько его поразило, что он покачал головой в безмолвном изумлении и улыбнулся жене.

— Какая хорошенькая…

— Вам лучше одеться, господин, — тихо засмеялась Магдалена. — Ваши гости уезжают, и вы должны проститься с ними.

— Мы оба.

— О нет, меня от этого избавьте. Я плохо спала и совсем измучена. Пожалуй, стоит остаться в покоях. Объясните, что я нездорова.

— Тебе в самом деле неможется? — встревоженно спросил он. — Это не…

— Нет, — тихо заверила она, — просто устала.

— В таком случае я извинюсь за тебя. Так или иначе, там будет такая суматоха, что тебе лучше держаться подальше.

Он нагнулся поцеловать ее, все еще нерешительно, но с большей уверенностью. Она не ответила на поцелуй, но и не отвернулась.

Магдалена просидела у окна все утро, прислушиваясь к царившей внизу неразберихе. Она не видела, как уехали Гай де Жерве и его рыцари, но почувствовала момент отъезда, словно ее душу вдруг грубо разорвали пополам, и слезы брызнули на сложенные руки. Эрин и Марджери беспомощно топтались рядом и, когда она сделала им знак уйти, с большим облегчением повиновались.

Но Магдалены не было в тот момент рядом, и поэтому она не слышала, как Шарль д'Ориак льстиво заявил Эдмунду, что желает воспользоваться правом родства и провести под его кровом еще неделю в ожидании гонца из Тулузы от своего дяди.

Магдалена не слышала ответа мужа, который в полном соответствии с рыцарским этикетом предложил кузену жены считать его дом своим.

Глава 14

Шарль д'Ориак принялся плести интриги еще до того как кавалькада, возглавляемая Гаем де Жерве, скрылась из виду.

— Ваша дама, несомненно, будет пребывать в меланхолии по поводу отъезда лорда де Жерве. Эдмунд удивленно взглянул на него.

— Она всегда почитала лорда де Жерве. Еще когда ребенком жила в его доме после нашей помолвки. А сейчас прошу прощения, у меня дела с начальником гарнизона. Если хотите после обеда поохотиться с гончими, я прикажу седлать коней.

— Может, моя кузина согласится нас сопровождать? — спросил Шарль, шагая рядом со спутником. — Во время моего последнего визита она носила ребенка, и лорд де Жерве не позволял ей лишнего шагу ступить. — Эдмунд ничего не ответил, и Шарль с легким злорадством добавил: — Такая забота о вашей жене достойна всяческих похвал.

Эдмунду стало не по себе. Возможно, виной всему был тон собеседника, слишком мягкий и вкрадчивый, чем-то напоминавший загнивший фрукт. Или дело в серых глазах, так похожих на глаза Магдалены, если не обращать внимания на светившуюся в них холодную злобу…

— Наверное, вы правы, — ответил Эдмунд с видимым безразличием. — Все эти месяцы лорд де Жерве заменял ей отца.

— И разумеется, мужа?

Серые глаза уклончиво блеснули, и Эдмунду вдруг показалось, что перед ним ядовитая змея, высунувшая свой тонкий раздвоенный язык. Он снова ничего не ответил. Не знал, что ответить.

— Моя кузина прекрасно носила ребенка, — продолжал Шарль, — В конце декабря, когда я был здесь, по ней ничего нельзя было заметить. Поверьте, если бы не неустанная забота лорда Жерве, никто и не догадался бы о ее состоянии.

Они добрались до гарнизонного двора, и д'Ориак остановился под аркой.

— Теперь я оставлю вас заниматься делами, но после обеда с радостью поеду с вами на охоту.

Поклонившись, он повернулся и ушел. Короткий плащ развевался на ветру.

Эдмунд, недоуменно хмурясь, смотрел ему вслед. Новоявленный родственник пытался что-то сказать, и он не мог понять, что именно, даже если бы от этого зависела его жизнь.

Перед обедом он отправился на поиски жены и нашел ее в смежной со спальней комнате, где она вместе со служанками что-то шила. Он мгновенно заметил ее бледность, осунувшееся лицо, застывшую в глазах печаль. Все это было и раньше. Только теперь стало более заметным. Неужели потому, что ему объяснили причину ее тоски? Причину, которая до сих пор ему не приходила в голову?

— Гости разъехались? — спросила она, откладывая иглу.

— Все, кроме твоего кузена. Он собирается остаться еще на неделю.

Рука Магдалены взлетела к горлу. Уставившись на него с невыразимым ужасом, она прошептала:

— Сьер д'Ориак остается?

— Я же сказал! — нетерпеливо бросил Эдмунд. — Он ждет гонца из Тулузы.

— Ты должен просить его уехать! — тихо, но со свирепой решимостью смертельно напуганного человека выпалила она. — Он замышляет недоброе.

— Я не позволю ему причинить тебе зло, — повторил он, но на этот раз увидел в ее глазах недоверие.

— Лорд де Жерве уехал, — глухо пробормотала она.

— И ты уверена, что только он один в силах тебя защитить? Я же сказал, что со мной тебе нечего бояться! — почти вскрикнул Эдмунд, терзаемый неизвестно откуда взявшимися обидой и гневом. — Оставьте нас, — резко приказал он служанкам, немедленно поспешившим убраться. — А ты отвечай! Считаешь, что только лорд де Жерве способен защитить тебя?

Магдалена молча боролась со страхом, упорно выстраивая линию обороны.

— Я привыкла полагаться на него, — объяснила она наконец. — Много месяцев он был рядом со мной. Ты должен понять это.

— И кажется, понимаю.

Он подошел к колыбели, где лежала воркующая малышка.

— Ты так и не сказала, когда родился наш ребенок.

— А ты не спрашивал, — спокойно ответила она, снова беря иглу. Только легкая дрожь пальцев выдавала ее волнение. — Она родилась в апреле.

Эдмунд еще больше помрачнел.

— Но разве она не должна была родиться в марте?

— Первый ребенок иногда появляется на свет неделей-другой позднее обычного, — ответила Магдалена, не поднимая глаз от шитья. — В таких делах трудно быть точным.

Эдмунду ее речи показались достаточно разумными. Толстенькие ручонки девочки энергично хватались за воздух, словно пытаясь поймать некую золотую мечту. Воркованию вторило жужжание шмеля у открытого окна. Сцена была слишком безмятежной для гнусных подозрении, но гнусные подозрения уже угнездились в мозгу Эдмунда, и он не мог от них отделаться.

— После обеда мы едем охотиться с гончими, — сообщил он, снова поворачиваясь к жене.

— Я не выйду из покоев, пока мой кузен не уберется отсюда, — сухо ответила Магдалена, по-прежнему не поднимая головы.

— Но я настаиваю, чтобы ты выполняла обязанности хозяйки. — Ее отказ встречаться с кузеном, казалось, подчеркивал недоверие к способности мужа уберечь жену от опасности, и гнев и обида всколыхнулись с новой силой. — Ты не должна скрываться от гостя, как бы он тебе ни был противен.

— Дело не в простой неприязни, Эдмунд, — возразила она, вскидывая голову с безотчетной, но привычной надменностью и решительностью Плантагенетов, которые мигом распознал бы Гай де Жерве, но не Эдмунд. Гай де Жерве сумел бы сломить эти надменность и решительность. Эдмунду де Брессе это оказалось не под силу.