Колин Оукли - Почти касаясь

– У меня тут особо нечем позавтракать, но вы оба сейчас скорее всего страшно хотите прежде всего спать. Чуть позже вам сойдет пицца или китайская кухня. Они привозят на дом. – Голос Эрика прорывается через туман моих мыслей. – Джубили? – позвал он, увидев меня. – Ты в порядке?

Я подняла глаза на него. Руки лежали на коленях. Он выглядел таким крепким, таким надежным. Совсем не похожим на иллюзию. Но теперь я знала, что он и есть иллюзия.

– Да, просто устала.

– Ну конечно, ты устала, – искренне сказал он. – Прости меня, пожалуйста. Поверить не могу, что притащил тебя сюда. Втянул во все мои проблемы.

– Все в порядке. – Я положила голову обратно на руки. Было чувство, что меня вот-вот стошнит.

– Ты не в порядке. – Он подошел ближе. – Ты болеешь, а я тебя сюда привез. Боже, я такой идиот. Что я могу для тебя сделать? Что тебе нужно?

Ты, – хотела ответить я, – мне нужен ты.

Но я молчала. Я двадцать семь лет прожила без него. И еще столько же проживу.

– Правда, со мной все хорошо. – Я заставила себя встать.

– Уверена?

Я кивнула.

Он стал изучать мое лицо, и я точно знала, что он мне не верит, но настаивать не стал.

– Ладно. В общем, чувствуй себя как дома. Меню доставки лежат в верхнем ящике слева от раковины. Я включил воду, но если ты хочешь принять душ, придется подождать, пока вода согреется. Полотенца в моей ванной комнате. Чистые простыни в кладовке. Сегодня можешь спать в моей кровати.

Я кивнула, но глаз на него не подняла. А потом он ушел.

В гостиной стояли два диванчика, на которых мы с Айжей расположились, когда Эрик ушел. Айжа включил телевизор, но уснул через несколько минут, так что я осталась наедине со своими мыслями, они все еще скакали после того, что мне сказал мальчик.

Сначала я была в бешенстве: как Эрик мог не сказать мне, что уедет? Как он мог позволить мне так с ним сблизиться, чтобы мне было так хорошо? Потом здравый смысл взял свое, и я вынуждена была признать правду: а с чего вдруг ему мне говорить? Он мне ничего не был должен. Я просто девушка, которую он подвозит домой последние несколько месяцев. То, что он сказал Стефани, все еще звучало в моей голове. Я просто библиотекарь. Друг. И вдруг я так смутилась от того, что думала о большем. Но тут вступила другая часть разума: он пытался меня поцеловать. И прошлая ночь, его руки. Его руки были… там, где они были. Я потрясла головой в надежде избавиться от этого воспоминания. Нет, это же вообще ничего не значит. Я достаточно взрослая, чтобы понимать, поцелуй – это не договор. А поцелуи, которых не было, значат еще меньше. Рука на моей груди, поверх одежды? Да пятнадцатилетки дальше заходят под трибунами на футбольных матчах. Поверить не могла, что так много надумала. Это было приятное мгновение, но все, что это было, – мгновение. Это ничего не значит. Я поняла, что с Эриком я видела то, что хотела видеть все это время, на что я надеялась? Меня нельзя трогать – ни под одеждой, ни как еще. И он это знал – так как мы могли стать чем-то большим?

И правда, мне стоило бы догадаться о том, что он уедет. И даже не потому, что он хороший отец и, очевидно, выберет быть рядом с дочерью, но еще и потому, что, как говорил мистер Уолкотт: «Ищите закономерности». Конечно, он говорил о решении задач по математике, но в жизни эта стратегия тоже работает. Закономерность такая: уходят все. Или даже еще точнее: от меня уходят все. И я это говорила не в том печальном и исполненным жалости к себе смысле, в котором это может прозвучать (хотя я признавала, что на самом деле я жалуюсь, грущу и жалею себя). Это просто факты. Закономерности моей жизни. Отец. Мама. Черт, да даже Луиза. Если я вдруг понимала, что к кому-то привязалась, надолго этот человек рядом не задерживался. Уверена, что уход Мэдисон – это тоже просто вопрос времени.

Видимо, в какой-то момент моих размышлений я заснула, потому что потом я проснулась, не понимая, что происходит, на диване. Телевизор все так же был включен. Айжа проснулся и смотрел его.

– Который час? – спросила я, отметив, что горлу стало лучше. Хоть что-то.

– Пять.

– Вечера? – Я удивилась, что проспала так долго.

– Ага. Я умираю от голода.

– Я тоже.

Я пошла за меню доставки на дом, и уже через полчаса мы с Айжей поедали жирную лапшу в каком-то слишком сладком соусе, сидя на полу в гостиной. В комнате рядом с кухней был обеденный стол и стулья, но оттуда не было видно телевизор, а Айжа хотел показать мне «Людей Икс». Он показал мне, кто такая Джубили, когда она появилась на экране.

– Тут она не главная героиня. – У него рот битком был забит рисом. – Или в двух следующих, но у тебя большая роль в «Люди Икс: Апокалипсис». Ну, не у тебя. Но ты поняла.

– Апокалипсис, да? Звучит не очень многообещающе.

Когда «Люди Икс» закончились, Айжа стал переключать каналы, остановившись на «Дискавери». Шла какая-то передача о тайнах океана, подводная камера показывала крупным планом голубого кита, который пропускал планктон через свой ус.

Увидев китов, я кое-что вспомнила.

– Ты знал, что исследователи нашли кита, который поет на тон выше любого другого кита в мире? Они измерили звук в герцах или чем-то таком. В общем, он плавает по океану один-одинешенек и не может общаться с другими китами.

– Правда?

– Ага. Прочла в интернете несколько лет назад. Мне кажется, это одна из самых печальных историй о животных, известных мне.

Айжа с минуту молчал, а потом ответил:

– Это не самая печальная.

– Нет?

Он выпрямился на диване.

– Знаешь, как умирают коалы?

Я прищурилась, пытаясь вспомнить все, что я знаю о коалах.

– Нет, не знаю.

– Их зубы приспособлены для того, чтобы есть листья эвкалипта, так? Но за годы поедания они стесываются до пеньков так, что коалы больше не могут жевать, и они умирают от голода.

– Правда?

– Да. Думаю, что это вот грустнее всего.

Я задумалась.

– Ты знаешь, что шимпанзе не умеют плавать?

– Вообще-то это неправда.

– Стоп, это как?

– Ага. Это распространенный миф, но несколько лет назад пара ученых засняла плавающих шимпанзе. Так что они умеют плавать. Просто обычно предпочитают этого не делать.

– Надо же. – Меня и вправду это удивило. – Впрочем, я читала о том, что если один из них упадет в реку, например, то второй прыгнет туда же, чтобы спасти сородича, даже если оба они в результате погибнут. Такое в паре зоопарков случалось – обезьяны тонули во рвах, окружавших их вольеры.

Айжа кивнул.

– Я всегда думала, что это действительно грустно. И немного мило.

Мальчик еще чуть помолчал.

– Я все еще считаю, что коалы круче.

Я улыбнулась его ходу мыслей и вернулась к просмотру передачи.

А потом на меня накатила новая волна печали, я поняла, что когда Эрик уедет, Айжа уедет с ним.

Я не верила в спиритические сеансы, но, оставшись в комнате Эрика посреди ночи, я поняла, почему медиумы в кино просят принести что-то личное – футболку, кошелек, украшения. Будто бы в этих вещах еще осталась частичка человека. Поэтому я всегда чувствовала присутствие матери, когда заходила в ее комнату. И поэтому сейчас я ждала, что передо мной вот-вот появится Эрик, хоть я и знала, что он все еще в больнице. Я разделась и приняла душ в его ванной комнате, изо всех сил пыталась игнорировать, что вот тут же стоит он, та же вода омывает его впадинки и округлости, те же полотенца касаются его в тех местах, которых я никогда не видела.

Что я здесь делала? В Нью-Гэмпшире? В его доме? С тем, что постоянно напоминало, что у меня этого никогда не будет, ни при каком раскладе. Мне вдруг так захотелось домой. Это такое сильное желание, что я думала о том, чтобы вызвать такси, невзирая на стоимость пятичасовой поездки, несмотря на то, как неудобно мне будет на заднем сиденье незнакомой машины, за рулем которой будет незнакомый мне человек. Я просто хотела убраться отсюда.

Но потом я вспомнила об Айже в соседней комнате. Я не могла оставить его одного.

Я вытерлась и наскоро оделась в футболку и штаны, которые нашла в его ящике (сначала я их обнюхала, чтобы убедиться в том, что они чистые и у меня не будет реакции; от них пахло стиральным порошком). Застелила матрас свежей простынью, забралась на кровать и закрыла глаза, но уснуть не могла. Эрик был повсюду. Его запах, его вещи, отпечаток на матрасе, где он постоянно спал, – его присутствие почти можно было ощутить. Оно как воздух – повсюду, но коснуться его невозможно.

Элли одновременно выглядела и старше, и младше, если такое было возможно. В ее вытянутых утюжком волосах теперь виднелись голубые прядки, того же цвета, в который окрашивались ее губы, когда она летом ела то, без сомнения, химическое мороженое. Ежевичное, ее любимое, было как раз такого неведомого цвета.

А еще она была крошечная, невозможно крошечная на этой больничной койке, будто Алиса в Стране Чудес, которая только что выпила уменьшающее зелье, плечики свернулись, тельце провалилось в тонкий матрас.

И тут я обратил внимание на ее нос, где в изгибе ноздри поблескивал крошечный бриллиантик, пытаясь успокоиться и не получить инфаркт от того, что Стефани разрешила ей пирсинг. Ну, хотя бы не татуировку.

И пока я ее рассматривал, вздыхая от облегчения, что в ее теле все еще есть жизнь, и неважно, как она его украсила, она посмотрела на меня холодным и неприступным взглядом. Я стал ждать. Она все еще ненавидит меня? Я так боялся сказать что-то не то. А потом она вдруг прошептала:

– Папочка. – И, кажется, у меня подломились колени.

– Элли.

– Папочка, прости меня, пожалуйста. – Ее лицо сложилось, как аккордеон, начиная со лба. По щекам потекли слезы.

– Ох, милая. – Я обнял ее. Сев на краешек больничной койки, я дал ей выплакаться в мое плечо. Я гладил ее синие волосы, пока бурные всхлипывания не стихли.