– Ты еще голодная? Осталось немного индейки. И пирог.

– Вообще-то да. – У меня в животе заурчало, пирогом я явно не наелась. – Можно немного индейки?

Я пошла за ним на кухню, собака последовала за нами, и Эрик начал доставать все из холодильника.

– Кажется, твоя мама довольно милая, – заметила я, пока он накладывал индейку, орудуя двумя вил-ками.

– Ага. Но Конни этого не говори.

– Они не ладят?

– Знаешь, обычные отношения матери и дочери.

Он замолчал, вилки замерли в воздухе.

– Боже, я такой кретин. Прости, пожалуйста. Твоя мама только что… и я…

– Все в порядке. Правда.

Впрочем, в горле у меня все равно встал ком. Я заморгала, чтобы не заплакать. Я много о ней думала после разговора с Эриком, и мне пришло в голову, что, может, моя ненависть к ней была просто обычной подростковой обидой. И у меня не было возможности ее перерасти. И ей я не дала возможности все исправить. Я думала о всех тех разах, когда она приглашала меня к себе, на Лонг-Айленд, и о той грусти, что звучала у нее в голосе, когда я отказывалась. Но, боже, все было связано с ней. И это так раздражало.

Но, может, если бы мы увиделись, все было бы иначе, или, может, когда мы стали старше, мы бы ладили лучше, но я просто не дала ей и шанса. А еще, посмотрев сегодня на Конни и Дебору, я подумала, что вдруг матери всегда раздражают, сколько бы тебе ни было лет. Но ты все равно ее при этом любишь. Я ела в тишине, пока Эрик, натянув резиновые перчатки, разбирался с горой посуды на столе и в раковине. Каждый раз, когда он отворачивался, я кидала Руфусу чуть индейки. Доев, взяла тарелку, выбросила объедки в мусорное ведро и поставила ее на стол к остальной посуде.

– Спасибо, – поблагодарил Эрик.

Я взяла кухонное полотенце с ручки духовки и начала вытирать сковородку, которую Эрик только что вымыл. Капли с нее тут же намочили кожу моих перчаток, так что я их сняла, чтобы высохли. Эрик уставился на меня.

– А это безопасно?

– Не знаю. А ты сможешь устоять от соблазна коснуться моих сексуальных ручек? – Я пошевелила пальцами, маня его. Не знаю, откуда во мне взялось такое нахальство, но я расслабилась, когда он усмехнулся, словно пустив ток по моему позвоночнику. Я снова взяла в руки сковороду. Мы работали в тишине, как слаженный конвейер, пока я не решилась спросить о том, что давно меня терзает.

– Ты многое обо мне узнал из той статьи в «Нью-Йорк таймс».

– Да. – Он бросил на меня взгляд, будто бы хотел понять, к чему я это говорю.

– Так нечестно. Расскажи мне что-то, чего я о тебе не знаю.

Он продолжил мыть посуду, яростно оттирая жир. Он делал это так долго, что я уже было подумала, что он не расслышал вопрос.

И вдруг он перестал тереть, и в кухне воцарилась тишина.

– Я убил своего лучшего друга.

Я ошарашенно посмотрела на него.

– Вообще-то я ждала чего-то вроде «мой любимый цвет – фиолетовый» или что у тебя на левой ноге шесть пальцев.

Он не засмеялся. Я взяла вымытую деревянную ложку и начала ее вытирать. А потом тихо спросила:

– Что случилось?

Он сполоснул тарелку и поставил ее на стол, чтобы я вытерла, а потом выключил воду.

– У меня был клиент, «Билбрун и Ко», они покупали алюминиевую фабрику в Кентукки. Небольшой завод на пять сотен рабочих мест. Моя команда отвечала за экспертизу деятельности, потому что я думал, завод переоценил свою стоимость. Мне пришлось нанять риелтора в незнакомом мне штате Кентукки, так что нужно было поехать туда, чтобы вместе с ней все изучить и удостовериться, что все по-честному. – Он замолчал и облокотился на стол у раковины. – У Элли в те выходные был матч по футболу, а я в том сезоне и так достаточно игр пропустил. Так что я спросил Динеша, не съездит ли он вместо меня.

– Так вы работали вместе?

– Да. В разных отделах, но мы всегда вот так друг друга выручали.

– Всегда хотел увидеть штат мятлика, – ответил он. – Может, возьму жену, покатаемся там на лошадях.

При этих воспоминаниях на лице Эрика появилась полуулыбка.

– «Билбрун» заказал самолет. Я даже не знал, взял ли он Кейт, пока… пока мне не позвонили и не сказали, что самолет рухнул по пути туда. Двигатель отказал или что-то такое.

– О, боже, – чуть слышно сказала я.

Я хотела добавить еще что-то, но крик, столь первобытный, столь пронзительный, рассек воздух и лишил меня дара речи. Айжа вдруг оказался на кухне, он вопил, словно баньши, маленькие ручки стиснуты в кулаки, глаза зажмурены, смуглое лицо становится красным. А потом звуки обернулись в слова:

– ТЫ УБИЛ ИХ! ТЫ УБИЛ ИХ! КАК ТЫ МОГ?

Слезы водопадом бежали по его лицу, и слова начали сливаться в одно, будто бы он устал произносить их, и силы осталось только на звуки.

– ТЫУБИЛИХТЫУБИЛИХТЫУБИЛИХТЫУБИЛИХ.

– Боже, Айжа, – еле услышала я вздох Эрика.

Он подался было к мальчику, но тот его увидел и пулей умчался к себе в комнату, захлопнув дверь с такой силой, что стены затряслись. Эрик пошел за ним, я услышала тихий стук и какие-то слова, но уже через минуту он вернулся, крепко сжал спинку стула обеими руками.

– Твою же мать, – протянул он.

– Он в порядке? – спросила я.

Эрик покачал головой:

– Я не знаю. Он не хочет со мной говорить. Не хочет открывать дверь.

– Хочешь, я попробую?

Он сжал губы в линию и ответил:

– Не нужно. Дай ему время остыть.

Он резко выпрямился, встал во весь рост.

– Мне нужно выпить.

Зайдя в гостиную, он взял бутылку виски со стола и принес на кухню, где разделил остатки напитка на два небольших стаканчика.

– Ой, я не… я никогда не…

– Никогда не пила скотч?

– Вообще никогда не пила.

– А, так ты, скорее, по таблеткам?

Я замотала головой.

– Это была необходимость!

Мы оба улыбнулись, и напряжение чуть спало.

Он открыл морозильник, достал несколько кубиков льда, положил в стакан и протянул его мне.

– Сначала пусть лед чуть растает, а потом пробуй.

Я беру стакан и все равно подношу его к губам. Ну не может же это оказаться так плохо. Глоток. Плохо. Это очень плохо. Я зафыркала и начала плеваться. Те капли жидкости, что все же попали в горло, обжигают, будто мне в глотку плеснули бензина, а потом туда же кинули горящую спичку.

Он покачал головой и пробурчал:

– Вот упертая.

Но тут же он налил и протянул мне стакан воды, который я с благодарностью приняла. Когда я пришла в себя, он сел по другую сторону кухонного стола. Так мы и наслаждались своими напитками. Я все же предпочла воду.

– Э-э-э-э-э-эх. – Он издал звук, похожий и на стон, и на вздох. – Да я просто ударник родительского труда в этом году.

Я смотрела на него и просто не могла сдержаться. Я начала смеяться.

– Что?

– Ударник труда?

– Ну да, это значит…

– Я знаю, что это значит. Но сейчас же вроде не пятидесятые. Да и ты не такой старый.

Уголки его губ поползли вверх, и я обрадовалась этому.

– Ах, простите. Мне жаль, что мои идиомы недостаточно современные и модные для вас.

Я улыбнулась ему в ответ. Пока мы сидели в уютной тишине, я прокручивала в голове то, что рассказал мне Эрик. Сделала еще глоток воды, а потом решила спросить:

– Так вот как Айжа стал твоим сыном? Он сказал, что его усыновили после… но я точно не знала, что случилось.

Эрик вздохнул.

– Да. Стефани считала, что мы не должны этого делать. Усыновлять его. Это было причиной нашего последнего скандала. Во всяком случае, как женатой пары.

– Что? Почему? Как вообще можно не хотеть Айжу?

Он с минуту на меня смотрел, чуть ухмыльнулся и отпил еще виски.

– Она считала, что ему лучше будет с родственниками. В Англии. Но Динеш хотел не этого. А еще. – Он замолчал и выглянул в коридор, чтобы удостовериться, что Айжа там волшебным образом не появился. – Она волновалась из-за Элли. Как это на нее повлияет. Меня это тоже беспокоило, конечно же, но дети быстро привыкают к новому. Я думал даже, что для нее это будет полезно, что-то вроде урока на всю жизнь. Что мы должны быть рядом с теми, кого любим. Принимать их.

Он было пригладил рукой волосы, забыв о том, что на нем резиновые перчатки. Осознав это, он положил ладонь на стол.

– Стефани так и не согласилась. Сказала, что не может пройти через это. И не смогла.

– Ого.

Он осушил стакан.

– Таким образом, для нас это было начало конца, для меня и Стефани. Мы заполнили бумаги для развода вскоре после смерти Динеша и Кейт.

Я обхватила руками свой пустой стакан, обдумывая все, что рассказал Эрик.

Все, что он пережил. Сердце за него почему-то заболело так, как никогда не болело за меня саму. Я смотрела на него. Принимая его целиком, не только приятное телосложение и оливковые глаза, но и крошечные линии, очерченные у его рта; то, как торчат его волосы, будто он только что встал с кровати, и не важно, сколько раз он бы ни пытался их пригладить; незастегнутый ворот рубашки, открывающий хрупкую выемку ключицы; нелепые резиновые желтые перчатки, что все еще на нем.

И только тогда я заметила.

Одна из перчаток двигалась. Ко мне. По столу.

Я не дышала. Смотрела. Ждала.

Она остановилась в миллиметрах от моей ладони, все еще держащей стакан.

– Знаешь, а я ведь не могу. – Его голос охрип, это уже почти шепот.

– Не можешь что? – спросила, уверенная в том, что Земля перестала вращаться, а время остановилось.

– Устоять от соблазна коснуться твоих невероятно сексуальных рук.

Он бережно сжал мое запястье, убеждая меня выпустить стакан. Я смотрела, как его пальцы передвигаются по ладони, пока они не переплелись с моими, как корни старого дерева. Он вздохнул.

– Боже, я правда здорово напортачил с Айжей, да?

Так и есть, но ему не нужно было, чтобы я это подтверждала, так что я не ответила. Так мы и сидели, держась за руки за кухонным столом, как самая обычная пара в самый обычный вечер вторника или среды в нашей самой обычной квартире. Но это было не так. Было Рождество. Мой самый любимый праздник.