Так, значит, кошмар не закончится сегодня, а будет продолжаться и дальше? И к тому же весь ужас должен разделить с ней еще этот человек, которому «посчастливилось» обладать золотыми волосами и серыми глазами.

– Ты собираешься держать его так все время?

– Не волнуйся. Он просто виллан, крепостной, и его отпустят, как только он не будет нужен.

– Виллан? – На первый взгляд он показался ей крупным мужчиной, и сейчас, всмотревшись, она убедилась, что первое впечатление ее не обмануло. Его голова и ноги не помещались на кровати и свешивались с обеих сторон. – Он слишком внушителен. Что ты наделал, Гилберт? Ты схватил свободного человека, фримена!

– Нет, возможно, это слуга какого-нибудь рыцаря, обученный кулачному бою, но не более. Любой рыцарь, приехавший в Киркбург, едет в главную крепость, там ему обеспечен бесплатный ночлег. И даже самые низкородные и безземельные из рыцарей все равно ночуют там. Правда, он может быть фрименом, но из незначительных, может быть, странник.

– И ты собираешься убить его, – с утвердительной интонацией спросила Ровена.

Вопрос вывел Гилберта из себя.

– Его нельзя оставить в живых и позволить тем самым претендовать в будущем на ребенка. Конечно, никто не поверит ему, но могут поползти слухи, которыми не замедлит воспользоваться брат Годвина.

Итак, даже если она выполнит приказ Гилберта, то все равно кто-то пострадает. Гнев на жестокость и несправедливость этой затеи, который она долгое время сдерживала, вырвался наружу.

– Бог покарает тебя, Гилберт, – медленно и внятно произнесла она, выдернув, наконец, свою руку из его руки. И увидев удивление и непонимание на его лице, в ярости закричала: – Вон! Я не нуждаюсь в твоих советах, чтобы изнасиловать этого мужика. Пошли Милдред ко мне. Нужна ее помощь, чтобы привести его в чувство. В том состоянии, в каком он сейчас, от него не будет толку.

Именно эти громкие слова и были первыми, какие услышал Уоррик, когда очнулся. Он не открывал глаз. Де Чевил бывал в плену и понимал, что надо использовать любую удачную возможность что-либо вызнать. Однако сейчас ему это ничего не дало, так как больше никто не произнес ни слова, и через несколько секунд он услышал щелчок закрывающейся двери.

Тишина. Он был один. Но женщина, что так кричала, должна, вероятно, вернуться обратно, если ее слова… нет, он не верил, что это возможно. Женщины не насилуют. У них нет того, чем насиловать. И в любом случае, речь шла не о нем. Значит, шутка грубой служанки. Не более. Но пока он один…

Уоррик открыл глаза и увидел над собой потолок. Комната была хорошо освещена. Он повернул голову, чтобы увидеть дверь, и его пронзила боль. Закрыв глаза, он переждал мгновение и начал размышлять, не открывая пока глаз. Он лежит на мягкой кровати. Кляп закрывает рот. Он в том же виде, как его взяли, то есть без одежды. Это не беспокоило его. Не было смысла его одевать, если он может одеться сам, когда очнется. Кровать? Ну, что ж, все же лучше, чем темница.

И тут Уоррик почувствовал, что у него скованы запястья. Он попробовал двинуть рукой, услышал звяканье цепи, и тут же боль в другом боку остановила его движение. Боже, он связан, и не веревкой, а цепью.

Если они хотят выкупа, тогда знают, кто он, и боятся его. Однако если это просто воры, то их обычно не заботит, кого они захватили, им просто нужно чем-либо поживиться и, по возможности быстро, иначе они расправляются с жертвами очень жестоко. Но здесь не деревянный пол, это явно не гостиница, а, возможно, крепость. Каменные стены говорят о том, что он, скорее всего, в темнице. Значит, это какой-то мелкий лорд, такой же мерзкий, как мелкий воришка.

Уоррик опять открыл глаза, стараясь не обращать внимания на страшную боль в голове, чтобы осмотреть помещение. Он приподнял голову и вдруг увидел ее прямо у изголовья кровати – и тут же решил, что он, наверное, все-таки умер, потому что это совершеннейшее создание могло быть только господним ангелом.

7

Ровена все еще смотрела на дверь, закрывшуюся за Гилбертом, когда вдруг услышала звяканье цепей и оглянулась на человека, лежащего на кровати. Его глаза были закрыты, он лежал тихо, но чувствовалось, что он уже пришел в себя. При Гилберте она толком не рассмотрела его, заметив только, что это мужское тело, и весьма крупное. Сейчас она стояла совсем рядом с кроватью, высота которой доходила ей до пояса, и голова мужчины, лежавшего на спине без подушки, была очень близко от нее. Внезапно он приподнял голову и открыл глаза, их взгляды встретились, и у нее перехватило дыхание.

Его мягкие серебристо-серые глаза светились изумлением. Резко очерченные черты лица можно было назвать красивыми, даже несмотря на торчащий изо рта кляп. И было в нем еще что-то… Надменность? Что заставило ее так подумать? Ровные скулы? Тонкий нос? Или широкий подбородок? Нет, она ошибается. Надменность – это черта знатного человека.

Но этот виллан не опускал и не отводил глаз в присутствии леди. Может быть, он еще не пришел в себя? Или не мог узнать в ней леди, так как она одета только в ночную рубашку. Но тут же поняла, что мог, потому что рубашка ее из тончайшей ткани, мягчайшая, она сшита ее матерью из подаренного ей к четырнадцатилетию материала, привезенного с Востока. Видимо, он все-таки борец, как предполагал Гилберт, чем, наверное, очень горд. И почему ее вообще заботит это – ведь он скоро умрет. Но сейчас она должна отдать ему свою девственность – о, Боже! Как она сможет? Нет, глупости, как это она не сможет, когда ее мать…

Ей хотелось броситься на пол и зареветь. Она выросла, окруженная заботой и любовью, и жестокость жизни обходила ее стороной вплоть до смерти отца. Ровена почти не воспринимала происходящее с ней, как реальность, настолько чуждо все это ей было. Она должна сойтись с мужчиной, то есть на самом деле… изнасиловать его. Но как? В гневе она сказала Гилберту, что не нуждается в советах, но, в действительности, имела очень смутное представление о том, как получаются дети.

Его глаза уже не были изумленными, в них читалось восхищение. Может быть, это к лучшему? Да, возможно. И он совсем не похож на ее мужа. Молодой, даже красивый, со смуглой кожей – нет, ничего похожего. Серые глаза и светлые волосы – и те у него совсем другого оттенка, чем у Лионса.

У нее возникло странное чувство, что она может по глазам читать его мысли, сейчас ей показалось, что во взгляде его появился вопрос. Сказали ли ему, зачем он здесь? Нет, вряд ли, ведь он был без сознания. Потому Гилберт и давал ей те дурацкие инструкции, что придется делать все самой. Но эти вопрошающие глаза…

Ровена должна будет сама ему все сказать. И она даже не может утешить его тем, что потом он получит свободу. Гнев еще раз захлестнул ее, на сей раз уже из-за несправедливости по отношению к этому человеку. Он ничего плохого не совершил и не заслуживал такого ужасного обращения. Не будучи ни в чем виноват, он вовлечен в чудовищный план. Гилберт собирается его убить. Нет, она не допустит этого. Она вынуждена подчиниться в одном, чтобы сохранить жизнь матери, но другого злодеяния не допустит. Надо устроить ему побег, прежде чем она скажет Гилберту, что дело сделано.

Но нельзя сейчас объяснять все этому мужчине. Не стоит давать ложной надежды, вдруг ей не удастся ему помочь. Но она сделает все возможное. И он не должен знать, что его убьют. Нет никакого смысла говорить ему это. Пусть думает что угодно, и почему бы ему не надеяться, что его освободят?

И опять он сделал ей знак глазами, и опять она поняла его. Он показывал на свой кляп, чтобы она вытащила его и он мог бы поговорить с ней. Нет, этого она не могла сделать, потому что не перенесла бы его просьб о помощи. Она и так чувствует себя виноватой. Да, Ровена знала: то, что она собирается сделать, очень дурно, но у нее нет выбора. Однако слышать еще его просьбы – выше ее сил.

Она отрицательно покачала головой, и он откинулся обратно на матрас и уже не смотрел на нее больше. Она обошла кровать, встав так, чтобы он мог видеть ее, не напрягаясь и не приподнимая головы. Однако его глаза были закрыты. То ли его не волновало, что она стоит рядом, то ли он не слышал ее шагов.

Она окинула взглядом его большое тело, не умещавшееся целиком на кровати. Наверное, он даже выше Гилберта, хотя в таком положении это трудно определить. Но точно, он гораздо шире в плечах. И такие мускулистые руки! И бугры мускулов на плечах, груди. Тем, кто притащил его сюда, досталась нелегкая работка.

Она осознала, что поневоле не может оторвать от него взгляда. Какой он сильный, наверное, очень сильный. На миг почувствовала благодарность по отношению к Гилберту за то, что этот человек все-таки прикован, но тут же устыдилась подобной мысли. И все же, такой мужчина явно может справиться с ней одной рукой, так что, может быть, хорошо для нее, что его руки скованы.

– Извини, – начала она и удивилась, поймав себя на том, что говорит шепотом, хотя они здесь одни. – Будет лучше, если я не буду слушать, что ты говоришь, но я могу объяснить, зачем ты здесь.

Он открыл глаза и повернул голову так, чтобы видеть ее. Теперь в его взгляде не было ни вопроса, ни любопытства. Спокойствие – вот что написано у него на лице. Он явно ожидал услышать полное объяснение тому, что происходит. Увы, у нее не хватит духу объяснить ему все, она скажет ему только то, что она должна сделать, и ничего больше.

Но теперь, когда настал момент выговорить это вслух, она почувствовала, что голос не слушается ее.

– Я… я, и ты, и я, мы… мы… должны… мы должны…

В глазах его опять появилось вопросительное выражение, и, если бы не кляп, он непременно высказал бы свой вопрос. Человек похоже, начинал терять терпение, и она не могла осуждать его за это, но, тем не менее, не могла больше выдавить из себя ни слова. Ей было слишком стыдно. Она пыталась убедить себя, что он обычный виллан, и, как учила ее мать, с вилланами надо быть доброй, но твердой. Но он совсем не походил на вилланов, с которыми ей приходилось иметь дело. И эта его надменность…