Глава XX. УЗНАН

— Я полагала, что Лора с вами; — несколько резко заметила мистрис Дэррелль, пристально всматриваясь в лицо Элинор не совсем дружелюбными глазами.

— Она ушла от нас только несколько минут тому назад, — равнодушно ответил Ланцелот, — ее вызвали к швее, или модистке, или не знаю к какому лицу, важному в деле женского наряда. Я не полагаю, чтоб душа этой молодой девушки когда-либо возносилась выше уровня кружев, лент и других разных ветошек, которые удостаиваются от женщин общего названия их вещей.

Мистрис Дэррелль значительно нахмурилась, услышав презрительный отзыв сына о богатой наследнице.

— Лора Мэсон очень милая и образованная девушка, — заметила она.

Молодой человек пожал плечами и взялся за палитру и кисти.

— Не потрудитесь ли вы снова принять позу Розалинды, мисс Винсент, — сказал он. — И надо полагать, что наша ветреная Челия скоро вернется…

— Сходи за нею сам, Ланцелот, — перебила мистрис Дэррелль, — Мне нужно переговорить с мисс Винсент.

Ланцелот Дэррелль швырнул на пол кисть и быстро обернулся к матери с выражением гневного вызова на лице.

— О чем таком вам нужно говорить с мисс Винсент, чего не можете вы сказать в моем присутствии? — спросил он. — Что значит, матушка, ваше внезапное появление, как будто с целью напасть на нас врасплох? Чего вы хмуритесь на нас, как на двух заговорщиков?

Мистрис Дэррелль выпрямились во весь рост и бросила на сына взгляд частью строгий, частью презрительный. По свойству своей природы, во всех отношениях слабее и менее возвышенной, чем была природа его матери, Ланцелот уклонялся от всякой открытой борьбы с нею. Как нежно она не любила этого эгоистичного красивого негодяя, бывали минуты, в которые лучшие чувства в ней возмущались против слабости сердца: в подобные минуты Ланцелот Дэррелль боялся матери.

— Мне надо многое сообщить мисс Винсент, — ответила вдова с серьезною важностью, — Впрочем, если ты не соглашаешься оставить нас одних, то, без сомнения, она будет довольно любезна и последует за мною в другую комнату.

В голосе вдовы слышался скрытый гнев. Элинор, пораженная этим, взглянула на нее с удивлением и сказала:

— Я пойду с вами куда вам угодно, мистрис Дэррелль, если только вы желаете со мною говорить.

— Так последуйте за мною.

Мистрис Дэррелль вышла из комнаты в сопровождении Элинор, прежде чем молодому человеку представилась возможность возразить. Вдова направила свой путь к хорошенькой комнатке, служившей спальною мисс Винсент. Обе женщины вошли в нее, и мистрис Дэррелль затворила за собою дверь.

— Мисс Винсент, — сказала она, взяв руку Элинор в свои руки, — я обращаюсь к вам с большею откровенностью, чем женщины обыкновенно оказывают друг другу. Я могла бы прибегнуть к дипломатическим уверткам и действовать против вас тайно, но я не до такой степени низка, хотя, сознаюсь, я могу унизить себя до многого, что достойно презрения для моего сына. С другой стороны, я имею высокое о вас мнение и нахожу откровенность самой лучшей политикой с вами. Мой сын просил вашей руки — не так ли?

— Милостивая государыня… — произнесла, запинаясь, Элинор, — смотря с ужасом на бледное лицо мистрис Дэррелль, суровое выражение которого заключало в себе что-то трагическое.

— Я уже сказала вам, что для блага моего сына, я способна решиться на поступок, достойный презрения. Я проходила мимо двери, когда Ланцелот говорил с вами. Дверь не совсем была притворена: я слышала несколько слов, довольно для того, чтоб понять предмет разговора, я остановилась, чтоб услышать более. Я подслушивала, мисс Винсент. Не достойно ли это презрения?

Элинор молчала. Она стояла перед вдовою с потупленным взором. Краска то выступала на ее лице, то исчезала, она была взволнована, смущена тем, что случилось, но среди этого волнения и замешательства в душе ее преобладало воспоминание о мимолетной мысли, мелькнувшей в ее уме пока говорил Ланцелот Дэррелль.

— Вы, верно, презираете меня за этот поступок, мисс Винсент? — сказала мистрис Дэррелль, поясняя себе таким образом молчание молодой девушки, — но, может быть, настанет время, когда и вы, в свою очередь, узнаете мучительные заботы матери, те неусыпные попечения, ту неутомимую бдительность, лихорадочные всепоглощающие опасения, которые может испытывать только мать. Если когда-нибудь наступит для вас подобное время, вы почувствуете себя способной мне простить и вспомните обо мне с состраданием. Я не жалуюсь на сына, я никогда не жаловалась на него, но я страдаю — о, как я страдаю! Как мне больно видеть, что он не занимает никакого положения в свете, что он презираем людьми, счастливыми успешно пройденной каррьерой! Тяжело видеть его с бесполезно утраченной молодостью в прошедшем и бесцветным будущим впереди! Я люблю его, но не заблуждаюсь на его счет. Время заблуждений давно прошло. Сам он никогда не приобретет ни богатства, ни счастья. Ему остаются только два способа: наследовать состояние дяди или сделать богатую партию. Я говорю с вами очень откровенно, мисс Винсент, как видите, и надеюсь, что вы мне ответите такою же откровенностью. Любите ли вы моего сына?

— Милостивая государыня, мистрис Дэррелль, я…

— Вы не хотели отвечать ему… прошу вас отвечать мне. Все счастье его будущности зависит от вашего ответа. Я знаю, ему представляется возможность жениться на богатой девушке, которою он любит: ее состояние доставит ему то положение в свете, которое он должен занимать. Будьте великодушны, мисс Винсент, я прошу вас сказать только правду. Я не многого прошу от вас. Любите ли вы моего сына, Ланцелота Дэррелля? Любите ли вы его всем сердцем и душою, как люблю я?

Элинор вдруг подняла голову, прямо посмотрела в лицо вдовы и гордо произнесла:

— Нет, не люблю!

— Благодарю Бога за это! Даже если бы вы его любили, и то не остановило бы меня: я стала бы умолять вас пожертвовать собою для его счастья. Теперь же я обращаюсь к вам с моею просьбою, не колеблясь ни минуты. Согласитесь ли вы оставить этот дом? Согласитесь ли вы оставить мне моего сына с теми способами на успех, на которые я могу рассчитывать, чтоб устроить его будущность?

— Я уеду, мистрис Дэррелль, — отвечала Элинор серьезно, — может быть, до сегодняшнего дня мне казалось… я воображала… что… я хочу сказать, что мне льстило внимание вашего сына и, может быть, я думала, что я любила его немного, боязливо произнесла молодая девушка вполголоса. — Но теперь я вижу ясно, что я заблуждалась. Искренность и сила вашей привязанности, может быть, открыли мне глаза на ложность и непрочность моей любви. Я помню, как любила отца — при этих словах глаза Элинор наполнились слезами и, припоминая мои чувства к нему, я убеждаюсь, что никогда не любила мистера Дэррелля.

Гораздо лучше для меня уехать. Конечно, мне жаль расстаться с Лорою, жаль расстаться с Гэзльудом; я была здесь очень счастлива — слишком счастлива, быть может! Письмом я извещу вашего сына, что уезжаю отсюда по собственному желанию.

— Благодарю вас, моя милая, — сказала вдова с чувством. — Мой сын очень сурово обошелся бы со мною, имей он только подозрение, что я своим влиянием лишила его удовлетворения какой-нибудь фантазии. Что это чувство, подобно всем другим его чувствам, не будет вечно — в этом я уверена, я знаю его слишком хорошо. Я знаю, он будет раздосадован, оскорблен вашим отъездом, но это не разобьет его сердце — поверьте мне.

— Я желала бы уехать немедленно, мистрис Дэррелль, — сказала Элинор, — мне будет легче уехать тотчас же. Я могу возвратиться в Лондон к моим друзьям. Я накопила немного денег, пока жила с вами, я не возвращаюсь к ним совершенно без всяких средств.

— Вы великодушная девушка, девушка с благородным сердцем. Моя обязанность позаботиться о том, чтобы доставить вам по крайней мере такое же пристанище, какое вы имели здесь. Я не настолько эгоистка, чтобы забывать, какой жертвы я требую от вас.

— Так вы позволяете мне уехать тотчас? Мне не хотелось бы видеть Лору и прощаться с нею. Мы так полюбили друг друга. У меня никогда не было сестры, то есть никогда такой, а Лора была для меня точно сестра. Позвольте мне уехать потихоньку, не видевшись с нею, мистрис Дэррелль. Я напишу ей из Лондона и в письме прощусь с нею.

— Делайте, как вам угодно, моя милая, — отвечала вдова. — Я довезу вас до Уиндзора вовремя, чтобы успеть к четырехчасовому поезду и вы засветло будете в Лондоне. Теперь я пойду посмотреть, что делает Ланцелот. О, если бы он только подозревал!

— Он ничего не узнает прежде чем я буду уже далеко! — воскликнула Элинор. — Теперь второй час, мистрис Дэррелль, мне надо уложить свои вещи. Нельзя ли вам, под каким-нибудь предлогом удержать при себе Лору, чтобы она не входила в мою комнату? Если она войдет, то все отгадает.

— Да-да, я пойду и буду за всем наблюдать, я все устрою.

Мистрис Дэррелль поспешно удалилась, предоставляя Элинор свободу обдумывать внезапную перемену в ее положении. Молодая девушка вытащила из угла просто меблированной комнаты один из своих чемоданов и села на него в довольно грустном расположении духа, размышляя о неожиданном переломе в ее жизни. Еще раз она находила себя вынужденной расстаться с прошедшим и начать новую жизнь.

— «Неужели я никогда не будут знать отдыха? — думала она. — Я так привыкла к этому месту. Конечно, мне будет приятно увидаться опять с синьорою и Ричардом, но Лора, но мистер Монктон, будут ли они скучать обо мне?..»

В три часа пополудни все приготовления Элинор были закончены, чемоданы уложены и сданы на руки фактотума Гэзльуда, которому поручено было позаботиться о их верной доставке к багажному поезду после отъезда молодой девушки. Ровно в три часа мисс Винсент заняла свое место возле мистрис Дэррелль в низеньком плетеном кабриолете. Вследствие благоприятного стечения обстоятельств, отъезд молодой девушки никем не был замечен. Лора Мэсон совершенно изнемогла от сильного напряжения умственных способностей во время продолжительного совещания с модисткою, она бросилась на софу в гостиной, вылив полсклянки одеколона на свой тоненький носовой платок. Измученная понесенными трудами, убаюкиваемая летним зноем, молодая девушка погрузилась в тяжелый сон, продлившийся около трех часов. Ланцелот Дэррелль вышел из дома почти немедленно после сцены в его мастерской, он ушел, не сказав ни слова о том, куда намерен идти и когда предполагает вернуться.