За Ланцелота она испытывала опасения, за него она была честолюбива. Надежда, что дядя ее, Морис, оставит ему свое состояние или, с другой стороны, умрет, не сделав завещания и оставляя таким образом Ланцелота законным наследником, ее никогда совершенно не покидала. Но даже если бы не сбылось и это, то сестры ее, как и она сама, были пожилые женщины. Если б им удалось лестью выманить у Мориса де-Креспиньи его состояние, они все же должны были со временем оставить его их единственному племяннику, Ланцелоту. Так рассуждала вдова. Притом ей казалось, что она открыла новую возможность в пользу своего сына. Лора Мэсон, богатая наследница, явно восхищалась красивым лицом и блестящими манерами молодого человека, а потому ничего не могло быть правдоподобнее как то, что Ланцелоту удастся овладеть и рукою и состоянием причудливой молодой девушки.

При этих обстоятельствах мистрис Дэррелль очень хотелось удалить Элинор Вэн от своего сына, но достичь этого было нелегко. Когда она стала выведывать образ мыслей Лоры Мэсон в этом отношении и намекнула ей издалека на необходимость расстаться с Элинор, богатая наследница залилась слезами и объявила с сердцем, что она не может жить без душечки Нелли, когда же мистрис Дэррелль зашла еще далее и коснулась до этого предмета в разговоре с Мойктоном, нотариус ответил ей положительно, что находит в обществе мисс Винсент большую пользу для его воспитанницы и не хочет слышать пи о каких распоряжениях, которые бы их разлучили. Мистрис Дэррелль не оставалось ничего более, как покориться судьбе, надеясь, что хоть на этот раз сын ее будет руководим собственной выгодой, а не увлечением страстей, которые управляли его действиями в беззаботные, бурные дни его ранней молодости.

Она убеждала его, умоляла быть осторожным и предусмотрительным в будущем.

— Ты выстрадал так много от бедности, Ланцелот, — говорила она, — что теперь, вероятно, не упустишь случая улучшить свое положение. Вспомни прошлое, друг мой, вспомни тяжкое время, когда для меня ты был потерян, увлекаемый низкими и порочными товарищами, когда ко мне ты обращался только находясь в затруднении или в долгах. Подумай о твоей жизни в Индии, о годах, проведенных там без пользы — тогда как ты так даровит, так умен и мог бы быть так счастлив. О, Ланцелот! Если бы та знал, как горько матери видеть, что обожаемое ею дитя не пользуется ни одним случаем, чтобы достигнуть возвышенного положения в свете, которое принадлежит ему по праву… да, Ланцелот, по праву твоих дарований. Я никогда не упрекала тебя в том, что ты возвратился домой без денег. Если бы ты еще двадцать раз возвращался ко мне в таком виде, в каком пришел в ту ночь, ты всегда был бы встречен мною с одинаковой любовью. Пока я жива, моя любовь к тебе не может измениться, но я жестоко страдаю, когда я припоминаю, как жалко погибла твоя молодость. Ты должен бы быть богат, Ланцелот, ты не можешь быть беден. Есть люди, которых бедность как будто побуждает к достижению величия, тебе же она только преградила путь к славе, которую ты приобрел бы непременно.

— Без сомнения, преградила, матушка, — отвечал молодой человек с горечью — Я такого мнения, что от поношенного фрака у всякого отнимутся руки и нелегко держать высоко голову, на которой надета шляпа без малейшего признака ворса. Но я вам скажу: я не намерен проводить жизнь мою в праздности, я хочу заняться живописью, в последние годы я сделал порядочные успехи.

— Это меня радует, друг мой. Так ты имел много свободного времени, которое мог посвящать этому занятию?

— Пропасть времени! На этот счет мне было очень хорошо.

— Так ты не был завален делом в Индии?

— Не всегда… смотря по обстоятельствам, — отвечал равнодушно молодой человек. — Да, матушка, я хочу сделаться живописцем и попробовать составить себе состояние своей кистью.

Мистрис Дэррель вздохнула. Она желала бы, чтоб сын ее достиг богатства путем более быстрым, чем медленный и многотрудный путь, посредством которого достигает его художник.

— Если б ты мог составить богатую партию, Ланцелот, — сказала она, — ты мог бы посвятить себя искусству, не подвергаясь мучительным опасениям, которые выпадают на долю человека, поставленного в совершенную зависимость от своей профессии. Ни за что на свете я не хотела бы, чтоб ты продавал себя за деньги: я вполне понимаю, сколько страданий влечет за собой женитьба из-за одних денег, но если…

Молодой человек стряхнул со лба свои темные волосы и, улыбаясь матери, перебил ее:

— Если б я влюбился в мисс Лору Мэсон, которая, по вашим словам, со временем будет обладать огромной суммой денег, то доказал бы тем насколько я умен? Не то ли вы хотите сказать, madre mia? Что ж? Я прилагаю все старания. Молодая девушка хороша собою, но ее ребяческая наивность решительно бесценна. Какая же цифра состояния должна уравновешивать столько пустоголового легкомыслия? Что вы скажете на это, матушка?

— Определить тебе этого в точности я не могу, Ланцелот. Я знаю только, что мистер Монктон сообщил мне, что Лора будет со временем очень богата.

— Правда, Джильберт Монктон, хотя и юрист, однако из числа тех надежных людей, которые никогда не говорят неправды. Хорошо, матушка, мы посмотрим, более я ничего не могу сказать вам.

В продолжение этого разговора молодой человек стоял перед своим мольбертом с палитрой и кистью в руке. От времени до времени он делал несколько штрихов на картине, которую написал после своего возвращения. Он занимал свои прежние комнаты. Мать проводила с ним большую часть дня, пока он работал, она сидела у открытого окна со своим шитьем, когда же он в минуту отдохновения садился за фортепьяно, наигрывая мотивы вальса или стараясь припомнить напев, написанный им в былое время, она прислушивалась к звукам его музыки, она постоянно следила за ним восторженным взглядом, на который забота матери о будущности сына налагала оттенок грусти.

Ланцелот Дэррелль не был дурным молодым человеком. Он принимал любовь матери с каким-то небрежным эгоизмом, общим всем баловням счастья, на которых была излита лишняя доля материнской преданности. Он поглощал всю любовь вдовы и платил ей взамен за нее легким снисходительным вниманием, которое ни стоило ему ни труда, ни жертв и удовлетворяло скромные требования ее самоотверженного сердца.

— Вот, будь бедная компаньонка богатой наследницей, — сказал мистер Дэррелль, продолжая писать свою картину, — ваш план был бы очарователен. Элинор Винсент чудо что за девушка, у нее немного горячая головка! Я подозреваю, как она ни кротка, ни тиха с нами, но она великолепная девушка; именно такого рода жену следует иметь ленивому мужу, жену, которая вывела бы его из апатии и могла бы побудить искать отличия..

Да, Ланцелот Дэррелль, который никогда в жизни не мог устоять против какого бы то ни было искушения, который никогда не знал другого руководителя в своих действиях, как собственное желание, повиновался ему и теперь, и вместо того, чтоб посвятить все свое внимание молодой наследнице, ему вздумалось влюбиться до безумия в ее белокурую компаньонку. Он влюбился в Элинор Вэн отчаянно, со свойственным ему увлечением. Я сомневаюсь, однако, чтоб любовь молодого человека была очень сильна, потому что не предполагаю его способным испытывать истинное, глубокое чувство. В его природе истинная страсть заменялась какой-то поверхностной мишурной пылкостью. Может быть, в нем все чувства — любовь и раскаяние, угрызения совести и жалость, печаль и ненависть, злоба и мщение — все было искренно и неподдельно, пока он их испытывал, но все эти чувства были так непродолжительны вследствие непостоянства его души, что было невозможно довериться даже их кратковременной искренности.

По молодости и по недостатку опыта, Элинор Вэн не была в состоянии понять характер своего обожателя. Она знала только, что он красив, умен и талантлив, что он любит ее и что приятно быть им любимой.

Я не думаю, чтоб она отвечала любовью на его чувства. Она была подобна ребенку, который остановился на пороге нового для него мира, ослепленный при виде блистательного зрелища, представляемого неизвестной страной, который обманут ее красотой и новостью и восхищается ими. Все темные стороны великой страсти ей были неизвестны, она и не подозревала их. Она понимала только то, что на горизонте жизни, так долго бледном и тусклом, взошла новая звезда — блестящая, чудная планета, которая затмила на время сероватый свет, так долго озарявший ее мрачный путь.

Элинор Вэн поддалась обаянию непродолжительного, но светлого праздника, который для каждой женщины наступает один раз в жизни, как бесцветна, как печальна бы ни была остальная ее часть. Праздник наступает — скоротечное лето с его удовольствиями и наслаждениями. Землю освещает новое солнце и новая луна; цветы принимают новые оттенки, издают новое благоухание в чистом воздухе; воды самой обыкновенной реки превращаются в расплавленные сапфиры и сверкают при солнечных лучах всем блеском драгоценных камней. Этот скучный мир превращается в волшебную страну, но — увы! праздничное время непродолжительно: детям или надоест рай, или их посылают назад в школу; солнце и месяц превращаются в обыкновенные светила; яркие, пышные цветы превращаются в обыкновенные; река льется серым потоком, отражая в себе ноябрьское небо, и сновидению конец!

Ланцелот Дэррелль, пробыв не более двух недель в Гэзльуде, объяснился уже в любви своей компаньонке мисс Мэсон. Молодые люди все это время часто бывали вместе; они блуждали по зеленым лугам окрестностей Гэзльуда и в тенистых рощах Толльдэльского Приората или на горах, обвеваемых свежим ветром, которые окружали дом нотариуса и служили ему защитой. В надежде на союз между Ланцелотом и воспитанницей Джильберта Монктона, мистрисс Дэррелль должна была покориться необходимости такого сближения и с компаньонкой богатой наследницы.

«Верно же Ланцелот не будет настолько сумасброден, чтоб положить преграду моим планам для его будущности, — думала заботливая мать. Не может быть, чтоб мне не удалось склонить его руководствоваться своею собственною выгодою. Джильберт Монктон должен предполагать вероятным, что между Ланцелотом и Лорою может возникнуть любовь. Он не оставлял бы молодой девушки у меня, если б не был готов на подобное событие, и расположен изъявить согласие на их брак. Мой сын, конечно, беден, но натариус знает, что его ожидает богатое наследство».