— Я плохо разбираюсь в этнических различиях. Мой муж говорит, что все жители страны независимо от происхождения должны считать себя руандийцами.

— Ваш муж — романтик! — безапелляционно заявила мадам. — Никто и никогда не забудет о своем происхождении. Хуту не смогут стать ровней тутси. А африканцы всегда будут ниже белых.

Саша побагровела.

— О, извините, — проворковала итальянка, — я не хотела обидеть вашего мужа. Он образованный человек, это совсем другое дело.

«Ну, погоди, — сердито подумала Саша, — вот выучу язык и тогда отвечу. Тоже мне элита белой нации. Мясник и его жена».

— И кроме того, мы с мужем преклоняемся перед русскими. Ваш балет — это просто чудо! — примирительным тоном проговорила синьора.

Весь вид пухленькой итальянки взывал к милосердию.

Саша порылась в памяти, выискивая подобающий пример для ответной любезности представительнице дружественной Италии, но в голову приходила только навязчивая реклама пиццы.

— У итальянцев превосходная кухня, — нашлась она, и хрупкий мир был восстановлен. Хотя бы в этой гостиной.

Глава 40

Тем же вечером, когда Саша выдерживала кухонные баталии, Габриэль уходил из города. Он и так оставался в Кигали дольше положенного. Его одежда была в беспорядке, лоскутья рубахи, разорванной на груди, едва прикрывали тело. У пиджака были оторваны лацканы и карманы. Брюки без ремня едва держались на бедрах, так что при ходьбе их приходилось придерживать.

Улицы казались залитыми темной, липкой, отвратительной на запах кровью. Габриэль старался не думать о тех, кому она принадлежала. Он настойчиво шел вперед, не обращая внимания на груды мертвых тел, разбитые витрины и пылающие дома. Руанда, которую он любил, — умерла, она умерла вместе с Агатой. Габриэль упрямо мотнул головой, отгоняя кошмарные картины пережитого. Но воспоминания вновь и вновь возвращались, причиняя почти физическую боль.

Окровавленные тела, охрана премьер-министра поплатилась жизнями первой. Какой бы либеральной ни была Агата, среди ее телохранителей не было тутси. Технический персонал, мелкие клерки, даже личный секретарь, но не люди, отвечающие за жизнь главы кабинета министров! Какой чудовищный самообман! Человеком, который поднял руку на собственный народ, шакалом в человеческом облике, перешагнувшим через горы трупов соплеменников в жажде власти, оказался… хуту! Именно он, Жан Табанда, спровоцировал геноцид против тутси, и он же отдал приказ уничтожить «предателей», умеренных хуту. «Злонамеренных предателей одной с нами крови, но гнилых внутри», — как сказал будущий правитель. Агата погибла первой. Габриэль согнулся пополам в жутком приступе. При одном воспоминании нещадно выкручивало пустые кишки. Агате, еще живой, вспороли живот мачете.

Едкий черный дым пожарищ вышиб слезы. Нет, это был не дым. Габриэль вытер глаза грязным рукавом, поднял голову к небу и закричал. Его крик, будто вопль смертельно раненного животного, пропорол воздух. Габриэль кричал не останавливаясь, ледяные слезы разъедали глаза, пересохшее горло обжигала боль. Он видел все, сидя перед мониторами, куда были выведены картинки со всех камер слежения президентского дворца. Агата подозревала измену. Как личный секретарь, Габриэль единственный имел доступ за потайную бронированную дверь в ее кабинете. В тот день он с утра сидел в крохотной комнатке без окон, отбирая документы, подлежащие уничтожению.

Эта картина никогда не изгладится из памяти, лимонное платье Агаты обагрилось кровью, острое лезвие вошло ниже ребер, надвое рассекая живот. Перед тем как упасть, беременная женщина сложила руки на животе, словно последним усилием оберегая чудо, спрятанное внутри. Будущее нации, крошечный ребенок, в чьих жилах смешалась кровь двух противоборствующих племен. Густая кровь обагрила руки, брызнула на письменный стол. Агата сползла вниз, оставляя после себя кровавый след. Поврежденные внутренности хлынули наружу, пачкая темной кровью красивую шкуру леопарда, подаренную премьеру послом Намибии.

Кучка вооруженных людей, хищников, раздразненных запахом крови, последовала дальше. Таким же зверским способом были убиты еще пять министров хуту.

— Мы не будем тратить патроны! — смеялись убийцы. — Они нам понадобятся для другого дела. Осталось еще слишком много тутси. Смерть придет к вам от презренного крестьянского оружия. Перед мачете все равны.

Действительно ли все убитые были приверженцами тутси? Неизвестно. Понятно лишь одно: они были влиятельными людьми, сумевшими провернуть выборы и встать во главе государства. А самое главное, они могли оказаться слишком опасными для закусившего удила «поборника прав большинства».

Габриэль уронил голову на грудь.

Все это уже ровным счетом не имело никакого значения. По радио гремели шовинистические лозунги, и каждый тутси, оказавшийся в пределах досягаемости, был в опасности. Выбравшись из дворца по потайному ходу, так Агате и не понадобившемуся, Габриэль тенью ходил между ранеными, но опасность бежала от него прочь, словно он превратился в невидимку. Лоскутьями, сделанными из рубашки, он перевязал руку мальчишке, а ремнем стянул хлещущую кровью рану на чьей-то руке. Он несколько раз проваливался в забытье, и, возможно, потому остался жив.

Он две недели добирался до провинции. Повезло, его подобрала машина. Преподобный Сантьяго де Кастилья совершал короткие вылазки, собирая беженцев. Он остался единственным белым в предместьях столицы. Большинство эвакуировались еще в первую волну беспорядков вместе с дипломатической миссией ООН. В Руанде остался лишь военный контингент международной организации, на плечи которого была возложена задача эвакуации мирного населения и охраны объектов, принадлежащих международным корпорациям. Священник тоже не пожелал покидать свою редеющую паству.

— Я баск, — гордо ответил он недоумевающему чиновнику. — Я знаю, что такое война. А Господь указал нам путь к милосердию.

Три дня, проведенные под крышей самоотверженного Кастильи, позволили Габриэлю выжить. Священник нашел проводника, и Габриэль вместе с небольшой группой женщин и подростков пустился в путь. Впервые в жизни он возблагодарил Господа за рельеф родной страны. Холмы укрывали беглецов от военных, а апрельские — осенние — пальмовые леса и заброшенные поля изобиловали едой.

Ранним седым утром Саша вышла во двор. Не спалось. Последние дни тянулись унылой чередой. Радио перестало работать. Зато вчера на территории плантации появились земляки. Саша зарыдала в голос, увидев родные лица летчиков. Среди персонала международной компании работал русский инженер, вот за ним они и прилетели на видавшей виды «аннушке». Уже узнав о беспорядках в Кигали и объявлении военного положения, пилоты вылетели из Заира, пересекли границу, а дальше летели практически «по-пластунски». И все это затем, чтобы выручить приятеля. Надо ли говорить, что к тому времени, когда герои добрались до пункта назначения, инженер уже покинул Руанду. Российское посольство давно эвакуировало своих граждан. Саша в списки желающих не попала, да и не могла попасть. Приехала она недавно, на учет так и не успела встать. И теперь друзья-авантюристы принялись уговаривать Сашу:

— Полетели с нами, и сынишку твоего прихватим. Вряд ли твой мужик вернется, «хуторяне» дали тутсям по башке. По радио говорили, что трупов немерено.

Саша кивала и кивала, сглатывая подступающие слезы. Несмотря ни на что, она верила в свою судьбу.

— Не может быть, — упрямо твердила она, — не может быть! Я буду ждать.

Сегодня все было необычным. Тихий туман, ласково обнявший упрямо зеленеющие холмы, первые лучи солнца, заблудившиеся в молоке. Сердце, дремавшее в груди, словно пробудилось и настойчиво требовало каких-то действий. Саша вышла на улицу и побрела вдоль живой изгороди.

Худая понурая фигура возникла из тумана неожиданно близко, в ней было что-то знакомое, и это заставило Сашу сдержать испуганный крик. Черный мужчина неуверенно шел вперед, странно склонив голову к плечу. Саша смотрела, веря и не веря собственным глазам. К ней шел Габриэль! Неровной походкой, руки плетьми висели вдоль тела. Страх захлестнул Сашу жаркой волной, вокруг шеи несчастного трепетала красная, возможно от крови, ткань. Безумная мысль заколотилась в голове, выбивая почву из-под ног: «Он ранен! Мачете повредило ему шею, и потому эта неловкая походка!»

Саша подпрыгнула на месте, а затем рванулась к мужу. Несколько метров, отделявших их друг от друга, были преодолены в мгновение ока. Габриэль протянул навстречу руки, Саша поразилась, какими усталыми, потухшими выглядят его глаза. Она собрала всю свою волю, всю решимость и поглядела на его шею. Облегчение вырвалось наружу вместе с ликующим воплем:

— А!

Саша кричала и трясла Габриэля за плечи. Тот устало отмахивался, еле двигая шеей, на которой было намотано… толстое пляжное полотенце.

— Зачем это? — бессвязно бормотала Саша, дергая за край полотенца.

— Защита, обычно они рубят мачете по шее. — Габриэль стукнул себя ребром ладони по шее, вернее, по полотенцу. — Видишь?

Саша открыла рот и вздрогнула.

В усталых, присыпанным пеплом разочарования глазах Габриэля мелькнула живая искорка. Он привлек к себе Сашу, она приникла к его груди и заплакала. Но теперь это были слезы радости. Габриэль вернулся. А это означало, что все будет хорошо.

— Мишель? Где он?

— Спит, — утирая слезы, ответила Саша. — Еще очень рано. Все спят.

Над Руандой поднялось солнце. Оно требовательными лучами разогнало предрассветный туман и свежим утренним светом озарило окрестные холмы.

Послесловие

Ранним утром, ровно через четыре года после описанных событий, в столице маленького центральноафриканского государства в аккуратном домике колониального стиля — с каменным фундаментом, кирпичными стенами, витражными окнами и дверьми, украшенными белой ажурной вязью; в собственном доме с территорией, размеченной для будущего сада, и большим гаражом, в котором стояли две машины, — спало семейство. Отец, мать и двое детишек: сильно подросший Мишель и малышка Миранда.