На этом разговор закончился. Фелисити подтвердила мои опасения: она очень напугана.

Прошло несколько дней. Я начала понемногу понимать, какие люди меня окружают. И чем больше я узнавала, тем сильнее мне хотелось уехать.

Много раз я уже собиралась сказать Фелисити, что должна ехать. Но потом вспоминала, что сама воспользовалась ее путешествием, чтобы попасть в Австралию, и понимала, что не могу оставить ее, когда так нужна ей. Только не знала, что могу сделать, чтобы освободить ее от человека, за которого она вышла замуж. Мне лишь оставалось проводить с ней время днем.

Я начала привыкать к горячему полуденному солнцу, к тучам мух, слетавшихся отовсюду как будто специально, чтобы докучать нам, к запаху жарящегося мяса. Можно было подумать, что они питаются одним мясом. Мясо было неотъемлемой частью этого места вместе с кухонным жаром, дрожжевыми лепешками, пекущимися на углях, и голодными собаками, которые бродили по двору и посматривали на нас свирепыми глазами, пока не привыкли к нашему присутствию. Я их все время подкармливала объедками, и через какое-то время они уже бросались ко мне и радостно виляли хвостами, стоило мне выйти на порог. Вокруг было много мужчин. У всех были загорелые лица, все носили соломенные шляпы, некоторые – с сеточками против вездесущих мух. Иногда они заходили в дом или сидели во дворе, или играли в карты и пили эль на кухне. В хозяйстве было великое множество овец, казалось, миллионы, потому что Уильям Грэнвилл «занимался шерстью».

Часто, как и говорила миссис Макен, еду готовили во дворе. Они набивали большие металлические ведра бумагой, поджигали ее и жарили на огне мясо. Жир, стекающий с мяса, поддерживал огонь, но все равно они предпочитали есть мясо наполовину сырым. Они распевали песни, «Ботани-Бей» и что-то про кенгуру, а увидев нас, принимали насмешливый вид, за которым, как мне представлялось, скрывалось восхищение пополам с возмущением.

Уильям Грэнвилл часто проводил время с ними. Вечерами они сидели во дворе, и мне через окно были слышны их разговоры. Они смеялись, громко говорили, часто затягивали песни… и все время пили.

Я, лежа на кровати, слушала их и обещала себе, что уеду в Сидней ближайшим дилижансом. Поселюсь в гостинице до среды и потом поплыву на Карибу.

Но наступало утро, я видела Фелисити и понимала, что пока еще не смогу ее оставить.

Неделя, которую я там провела, показалась мне месяцем. Я часто выезжала верхом на прогулку. Фелисити всегда каталась со мной. Несколько раз мне казалось, что она готова довериться мне, но откровенного разговора так и не случилось. Я уже решила, что, когда буду прощаться с ней, скажу ей: «Если эта жизнь так ненавистна вам, едемте со мной».

Впрочем, у меня возникали некоторые сомнения относительно того, правильно ли советовать жене бросить мужа.

Тем временем меня все больше захватывала здешняя природа. Она была полна контрастов. Здесь столько всего прекрасного! У меня захватывало дух от удовольствия, когда я видела огненные деревья с яркими кораллово-красными цветками или наблюдала за полетом серокрылых розовых какаду, которых здесь называли «гела». Это была настоящая, первозданная красота. Но были здесь и многие мили зарослей непроходимого кустарника, болота, кишащие насекомыми, не похожими ни на что из того, с чем мы сталкивались дома, где уже привыкли к волосатым паукам, маленьким сороконожкам, заползающим в дом, и, естественно, к мухам. Не доставляло мне удовольствия видеть и Милли Макен, которая бесшумно ходила по дому и бросала на нас настороженные взгляды, полные затаенной злобы. Но больше всего мне не нравилось присутствие Уильяма Грэнвилла.

Была ночь седьмого дня моего пребывания в этом доме. Мужчины сидели во дворе, пили и разговаривали. Время от времени раздавались взрывы хохота. Близилась полночь.

Я всегда ощущала определенное беспокойство до тех пор, пока Уильям Грэнвилл не уходил в спальню, которую делил с Фелисити, и лишь после того как за ними захлопывалась дверь, я начинала чувствовать себя в безопасности и засыпала. У моей двери ключа не было, и я опасалась, что он может зайти ко мне.

Наконец на лестнице раздались грузные шаги. Он поднимался, что-то бормоча, и я догадалась, что он выпил больше обычного.

Потом я услышала, как закрылась дверь спальни. Я лежала, в очередной раз убеждая себя, что теперь уже наверняка можно начинать планировать отъезд, и решила, что утром обязательно поговорю с Фелисити.

Размышляя о том, что буду говорить, я услышала, как открылась дверь. Тут же насторожившись, я встала с постели и замерла, прислушиваясь.

В моей спальне дверь была подогнана плохо и через щели сбоку я могла наблюдать за тем, что происходит в коридоре.

Сердце у меня ушло в пятки. По коридору в ночной сорочке до колен шел Уильям Грэнвилл. Меня бросило в дрожь от недобрых предчувствий. Приготовившись защищаться, я сказала себе: «Все, этим утром я уеду».

Он остановился и открыл двери в середине коридора. Это была дверь спальни миссис Макен.

Он вошел.

Я прислонилась к двери, тяжело дыша от облегчения. Это лишь подтвердило то, о чем я и так догадывалась. Слава Богу, он хоть не пытался идти ко мне.

Значит… миссис Макен – его любовница. Вот чем объясняется ее недовольство появлением в доме его жены. Это отвратительно! Под одной крышей, в двух шагах от комнаты, где лежит жена!

– Этот человек – чудовище! – прошептала я.

Пытаться заснуть было бесполезно. Я накинула пеньюар и села у окна.

В ярком свете звезд все вокруг казалось каким-то неестественным и причудливым. Вдали призрачными стражами замерли серые эвкалипты.

«Нужно что-то делать, – думала я. – Бежать отсюда как можно скорее, но я не могу бросить Фелисити».

И вдруг у меня возникла идея.

Я взяла бумагу и перо и при свете звезд начала писать.


«Дорогой Реймонд!

Я очень волнуюсь. Всё не так. Этот брак был большой ошибкой. И дело не только в новой жизни и в незнакомой стране. Фелисити напугана. И я понимаю почему.

Жизнь здесь груба. Фелисити будет очень трудно приспособиться к ней, даже если бы у нее был хороший муж. Но Уильям Грэнвилл – чудовище. Я знаю, это звучит как преувеличение, но я уверена, что так оно и есть. Он неверен ей. В доме живет экономка, которая, без сомнения, была и остается его любовницей. Она ненавидит Фелисити, и сейчас, когда я пишу эти строки (сейчас, должно быть, около часа ночи), он с экономкой. Я хочу уехать, но Фелисити умоляет меня остаться. Я не представляю, как смогу здесь остаться, но, когда заговариваю об отъезде, она почти впадает в истерику. Она сильно изменилась.

Я думаю, нужно что-то делать. Реймонд, вы были так добры ко мне, так часто помогали. Что делать? К сожалению, мисс Картрайт пришлось вернуться домой. Вам это уже наверняка известно. Но вы должны знать, что Фелисити некому защитить от человека, за которого она вышла. Пожалуйста, помогите ей. Ей нужен человек, который окружит ее заботой.

Я останусь здесь, пока смогу, но для меня жизнь в этом доме – сплошная мука. Мне не по себе, когда я вижу ее мужа. Мне он кажется гнусным типом.

Прошу вас, Реймонд, это cri de coeur[7]. Посоветуйте, что мне делать. Я хочу, чтобы она уехала, но сильное чувство долга заставляет ее остаться. В конце концов, он ведь ее муж.

Я пишу это в своей комнате почти в полной темноте. Света звезд (а здесь они сверкают) едва хватает, чтобы различать написанное.

Я в отчаянии. Быть может, утром я почувствую себя по-другому, но думаю, что отправлю это письмо, каким бы ни было мое настроение, потому что знаю: когда придет ночь, я буду жалеть, что не отправила его. Я хочу, чтобы вы знали, каково здесь.

Вот я пишу вам, и мне становится легче. Это все равно что разговаривать с вами.

Мои поиски немного продвинулись вперед. Кажется, я уже упоминала в том письме, которое отправила вам из Сиднея, что мы познакомились с человеком по имени Мильтон Харрингтон. Я думаю, мисс Картрайт расскажет вам о нем. Это он помог ей сесть на обратный рейс в Кейптауне. Так вот, он помнит, как Филипп останавливался в гостинице на острове, на котором у него, у Мильтона, сахарная плантация. Это место называется Кариба. Думаю, я побываю там, когда выберусь отсюда, но сперва повидаюсь с Дэвидом Гатриджем, если это будет возможно. Это ботаник, с которым Филипп отправился в экспедицию. Я зашла в ботаническую ассоциацию в Сиднее, и мне там рассказали, где приблизительно находится мистер Гатридж и что его возвращение ожидается примерно через месяц. Мне бы очень хотелось поговорить с ним перед тем, как я отправлюсь на Карибу. Если верить мистеру Харрингтону, Филипп останавливался на Карибе в гостинице. Наверняка кто-то там его помнит. Так что я продвигаюсь… Хоть и довольно медленно.

Больше всего меня тревожит Фелисити. Как жаль, что вы сейчас не с нами! Вы бы точно знали, что делать.

Как было бы славно увидеться и поговорить с вами! Тогда все перестало бы казаться безумным и ненормальным.

Надеюсь, написанное мной не похоже на истерику. Но я в самом деле очень волнуюсь.

Ваша любящая Анналиса».


Я запечатала письмо.

Завтра среда. Один из дней отправления дилижанса. Я пошлю письмо дилижансом в Сидней, а оттуда оно уйдет в Англию.

Письмо достигнет Реймонда очень не скоро, но отправить его нужно обязательно завтра, и мне необходимо быть у трактира в десять, чтобы не пропустить дилижанс.

Обычно кто-то из пастухов относил письма из дома в поселок. Но это письмо я не собиралась никому доверять. Вдруг Уильям Грэнвилл захочет узнать, о чем я пишу. Я подозревала, что он мог вскрывать письма и читать их, ведь он способен на все.

Я вернулась в постель. Пока я писала письмо, из коридора не донеслось ни звука. Было очевидно, что Уильям Грэнвилл проводит ночь со своей экономкой.

Наконец я заснула.

Проснулась рано. Должно быть, события прошлой ночи не давали мне покоя и во сне.

Я спустилась вниз и немного удивилась, не застав на кухне миссис Макен. Огонь не горел. На спиртовке я заварила кофе, взяла вчерашнюю лепешку и намазала на нее масло.