Мэдлин Хантер - По воле судьбы

Она пришла в себя, и как будто заново взглянула и на скамью, и на ком глины. Пока она боролось с собой, над садом сгустились сумерки. Джоан опустила руки в теплую массу на доске между коленями: глина была неоднородной, с комками и неровностями.

Джоан сжимала и разглаживала комок до тех пор, пока у нее не получился плоский круг. Ее наполнило непреодолимое желание поскорей обработать его. Как луч солнца, выглянув из-за туч после бури, дарит всем тепло и свет, так тонким лучиком прорезала мрак ее сознания надежда на утешение, на обретение себя в работе.

Прежде она всегда находила спасение в своем ремесле. Возможно, и сейчас из этого что-нибудь да выйдет. Податливая глина казалась ей единственным средством, которое сможет уберечь ее от опустошенности.

Она слепит что-нибудь красивое – образ из прошлого – и придаст форму тому, что осталось от нее самой и что когда-то называлось добродетелью.

Уняв слезы, она принялась за работу. На этот раз она не станет лепить статуэтку, сделает что-нибудь рельефное. И она принялась формовать глину, делая в нужных местах углубления и выпуклости.

Это занятие полностью поглотило ее. Джоан успокоилась; нельзя сказать, что тоска отступила, но она уже не разрывала ей душу. Было довольно темно, и она едва видела то, что у нее получалось. Руководствуясь душевным порывом, она не особенно задумывалась над тем, что делает. Ее пальцы подсказывали ей, что все получается так, как надо. Это будет красивая, безупречная работа, маленький памятник тому человеку, каким она когда-то была, человеку, которого она когда-то знала.

– Что у тебя там? – это был Марк.

Войдя через калитку в сад, он направлялся к Джоан. Было уже совсем темно и он не мог разглядеть, чем она занимается.

– Я еще точно не знаю. Думаю, лицо отца.

Марк подошел к ней очень медленно, и Джоан вдруг пожалела, что произнесла это. Она не хотела, чтобы ее настроение передалось и Марку.

– Принеси мне, пожалуйста, свечу.

Он отправился в кухню и вернулся оттуда с маленькой свечой в руке. Джоан взяла ее.

– Тебе пора спать.

Марк беспрекословно подчинился сестре: ему не хотелось смотреть на лицо отца. Душа юноши была изранена не меньше, чем у его сестры, вот только раны он залечивал по-своему. Джоан поднесла пламя поближе. Свеча отбрасывала на доску неверные блики. На ощупь ей удалось вылепить голову человека довольно грубо, но черты лица угадывались безошибочно.

Это был не отец, не образ из прошлого, это был человек из настоящего – Риз.

Риз снова и снова подходил к окну террасы: рыдания Джоан не давали ему покоя. Наконец все стихло, но она не спешила вернуться в дом, а, несмотря на то что уже стемнело, все сидела на скамье. Но теперь она не пыталась сдержать рыдания – просто что-то лепила из глины.

Это обнадеживало. Ее руки сами выразят то, что бередит ее душу. Созидание, создание чего-либо из бесформенного материала – это в большей степени духовный, чем физический труд. Он может исцелять от многих недугов. Риз осознал это, еще когда был ребенком. Именно поэтому, невзирая на все увеличивающееся количество зданий, которые ему приходилось проектировать, он продолжал заниматься скульптурой.

В саду забрезжил крошечный огонек. Риз наблюдал за его мерцанием, в то время как Джоан сидела совершенно неподвижно, держа свечу в руке. Похоже, она успокоилась.

Риз отошел от окна, предоставив ей возможность остаться наедине с собственными мыслями. Он снова прошел в глубину комнаты, откуда слушал ее доносившиеся из сада рыдания.

Джоан не понравится, если она узнает, что он все слышал. Он предпочел бы, чтобы она никогда не знала тех горестей и печалей, что выпали на ее долю. Ее горе разрывало его сердце на части, а сочувствие и любовь не давали ему возможности покинуть Джоан. Он был виноват, и не только потому, что довел ее до такого состояния, но и потому, что не смог предотвратить событий, наложивших отпечаток на всю ее жизнь.

Он чувствовал, что должен отомстить виновнику несчастий Джоан хотя бы за ее израненную душу. Это не было правильное решение, но было для него просто единственно возможным. Тогда, три года назад, военачальники обладали неограниченной властью в любой части королевства, бароны не тли с ними ни в какое сравнение. Власть пьянила, некоторые чувствовали себя всемогущими, стоящими выше законов, почти богами. Тогда было совершенно ясно, что сын человека, который сам устанавливает законы, никогда не предстанет перед судом.

То, что произошло с Джоан, предполагало трезвый расчет, преступный, попирающий всякие законы трезвый расчет. Если женщина отдалась по доброй воле, как она сможет доказать, что ее к этому принудили?

Неделями Риз вынашивал в своей голове фантастические планы, упражнялся в стрельбе из лука, долгие дни посвятил наблюдениям, однако, когда появилась возможность перейти к действиям, засомневался, струсил. В результате все закончилось крахом и бегством через всю Англию.

Если бы он был смелее и быстрее, Мортимер погиб бы в тот день, а королевство освободилось бы от его произвола, войска не пришли бы к дому Джоан три года назад, никто из прихвостней Мортимера не унизил бы ее.

Риз приехал в этот город, поклявшись драться, если в этом возникнет необходимость, и никогда больше не колебаться, когда нужно будет разить насмерть. Никогда, но это не распространялось ни на его отношения с этой женщиной, ни на отношения с Мортимером.

Эта клятва определяла его жизненную позицию и поступки, следование ей стало такой же частью его натуры, как и страсть к строительству. Но судьба капризна. В борьбе за справедливость он сам помог захватить власть человеку, за чью жестокость он хотел мстить еще в далекой юности. Он сам сделал правителем насильника, которого однажды уже пытался убить.

Его надежда на лучшее, его упования оказались тщетными. Хуже того, он сам стал предателем собственных убеждений.

Риз поднял с пола свернутый трубкой пергамент, переключаясь на свои фантазии, чтобы отвлечься от происходящего в саду. Совершенно бесполезно – он долго таращился на чертежи, но на самом деле ничего не видел. Часть его все равно была там, в саду, рядом с Джоан, чувствуя ее боль и молясь, чтобы эти слезы очистили сердце от того невыносимого горя.

Он развернул чертеж: старый план, начерченный еще во время мятежа. Как только где-то вдалеке забрезжила угроза войны, все его воображение было брошено на создание проектов хорошо укрепленных замков. На старом чертеже с мельчайшими подробностями были изображены стены крепости и ее главная башня. Чертеж был гораздо подробнее его обычных набросков.

«Он вызывает одного из своих строителей и приказывает ему восстановить укрепления, которые только вчера его солдаты разрушили во время штурма. В один прекрасный день таким строителем станешь и ты», – Риз вспомнил слова Джоан.

Она сразу же сердцем поняла это. Увидела то, что он отказывался принимать; ее обостренное чувство справедливости, все еще сильное и чистое, позволило ей распознать потерю веры в нем.

На лестнице послышались медленные шаги. Должно быть, это Марк, запасающийся на вечер водой. В проеме лестницы показались светлые волосы и горящая свеча, нежное лицо и ярко-голубые глаза. Это не Марк – сегодня Джоан решила выполнить эту работу сама.

Она посмотрела на ведро, чтобы убедиться, что вода не пролилась, и, прежде чем заметила Риза, сидящего у холодного очага, успела выйти на террасу и направилась к спальне.

Заметив его, Джоан остановилась с тяжелым ведром в руке. Маленькая свеча, которую она держала, отбрасывала дрожащую тень на ее сорочку, ноги и руки – она забыла надеть платье.

Риз всматривался в ее лицо, надеясь увидеть подтверждение того, что ей удалось справиться с воспоминаниями. К ней вернулось самообладание – это хороший знак. Она старалась держаться уверенно, но Риз чувствовал хрупкость этого состояния. Он знал: малейший повод – и Джоан может снова разрыдаться.

Ему захотелось подойти к ней поближе, обнять, но она, похоже, не хотела этого.

– Кто она была? Та женщина, о которой ты рассказал мне. Откуда ты знаешь о том, что с ней произошло?

Ее голос казался далеким. Она продолжала разговор, начатый в саду так, будто и не было этих двух часов адских мучений.

– Моя тетка, жена брата моего отца.

Джоан задумалась, словно ей требовалось время для того, чтобы осознать смысл его слов.

– И ты был единственным во всей семье, кого ее поступок не оставил равнодушным?

– Да.

Еще одна пауза.

– Ты любил ее?

– Она была молодой девушкой, немного старше меня. Я любил ее как родственницу, хотя, может быть, и как-то иначе.

– Все хотели, чтобы она пошла к нему, да? Чтобы не голодать? Все презирали ее, несмотря на то что она вас спасала?

Риз понял, к чему она клонит, и проклинал весь свет за ханжеское, примитивное понимание женской добродетели и тот груз ответственности, который сваливался на женские плечи.

– Не могу отвечать за других, но я не презирал ее – я ее уважал. Тело Джоан напряглось. Ведро в руках задрожало и вода плеснула через край.

– Ты презираешь меня. Видишь во мне падшую женщину.

Эти слова прозвучали твердо, словно вызов. Джоан смотрела прямо на Риза, стараясь понять, права ли она. Он протянул вперед руку.

– Подойди ко мне, Джоан.

Она засомневалась, но затем все-таки поставила ведро и подошла. Он задул свечу и поставил ее на пол, затем взял ее руки и поднес к своим губам.

– Глядя на тебя, я вижу храбрую девушку, спасшую жизнь своему брату.

– Не девушку.

– Нет, девушку, непорочную и чистую.

В ее взгляде читалась благодарность, ответ успокоил ее.

Она оставалась на террасе, будто не могла найти повод, чтобы уйти, а Риз продолжал держать ее за руку и ждал, пока Джоан решит, зачем она пришла.